Портрон взглянул туда, где у единственного костра грел руки Мелдор.

— Я вывернул мозги наизнанку, пытаясь вспомнить, где я его раньше видел.

— В каком-нибудь монастыре, наверное. Он ведь раньше был церковником.

— Мелдор? — Наставник вытаращил глаза на старика. — Но он же ни разу не преклонил колени в кинезисе, не видел я его и за чтением Священных Книг!

— Был церковником, я сказала, а не является. Он слеп, наставник Портрон, и даже независимо от того факта, что читать он не может, ты, несомненно, не забыл, что говорит насчет слепых Закон.

— Ох… Да. Иногда трудно представить себе, что он не видит. И все равно: только потому, что ему запрещено оставаться в Постоянствах, он не должен был отказываться от своего призвания. Он может и здесь служить приверженцам Создателя так же, как и… — Портрон внезапно побледнел и чуть не упал. — О, ради всего святого! — выдохнул он.

Керис протянула руку, чтобы поддержать его, но наставник отшатнулся и, спотыкаясь, бросился в свою палатку, словно потеряв контроль над собой.

«Что бы это могло значить?» — удивилась девушка.

Через мгновение эту же мысль вслух высказал Даврон.

— В чем дело? — спросил он, подходя к Керис.

— Не знаю, — ответила она. — У нас сегодня будет всего один костер?

— Топлива мало. Начиная отсюда, нам почти не будут попадаться деревья. Но вряд ли я должен тебе об этом говорить.

— Верно. — Керис действительно знала, что лежит по другую сторону от Губки: Широкий, а дальше Струящаяся — поток леу и река, текущие параллельно. Где-то впереди был Костлявый Кулак, место, где четыре потока леу встречались и смешивались. Потом начинались земли, еще более подвергшиеся разрушению и враждебные человеку.

— Я еще не поблагодарил тебя, — сказал Даврон, — за то, что ты с нами. За твое согласие, за надежду, которую ты мне дала.

— Я сделала это не ради тебя, — со своей неизлечимой прямотой ответила Керис. — По крайней мере не в том смысле, который ты подразумеваешь. Я боялась того, что ты мог бы сделать, если я не соглашусь, — я не хотела, чтобы на мои плечи лег еще один груз вины.

— Еще один?

— Я убежала из дому от умирающей матери. Я бросила ее, когда она больше всего во мне нуждалась… потому что мне так было удобно. Жить с этим трудно.

— Ах… — Даврон потер шею с выражением смущения. — Ты… ты не должна была чувствовать ответственности за то, что я мог сделать. Я всегда сам за себя принимаю решения.

— Ну да. Решение моей матери насчет того, что мне следует уехать, тоже было ее собственным, да только мне от этого не легче. Я чувствую и всегда буду чувствовать вину, — просто сказала Керис. — Я учусь жить с такой ношей и вовсе не хочу, чтобы она стала тяжелее.

Даврон кивнул, и у Керис сложилось впечатление, что он не только все понял, но и против своей воли одобрил ее решение, словно ее слова пробудили в нем какое-то очень личное воспоминание. Девушка подумала, что он, должно быть, хорошо знает, какое страдание причиняет совесть, постоянно напоминая о тяжести вины… Керис вздохнула.

— Даврон, у меня нет ни малейшего представления о том, как изготовлялись карты тромплери. Пока никаких мыслей на этот счет у меня не возникло, и с чего начинать — я не знаю. — Керис остро чувствовала, что позволила себе на этот раз обойтись без официального «мастер». Она твердо решила добиться, чтобы он обращался с ней как с равной, но все равно покраснела.

— Мы познакомим тебя с людьми, которые знали Деверли, — сказал Даврон. — И кое с кем еще, у кого могут быть полезные мысли. Мы расскажем тебе обо всем, о чем рассказывали ему. Он раскрыл секрет — ты сможешь сделать это тоже.

— Что ж, и надеюсь, вы позаботитесь обо мне лучше, чем вы заботились о нем.

Его губы дрогнули, но это едва ли была улыбка.

— Я постараюсь. И знаешь что… Мне очень грустно было услышать о твоей матери… Я ее помню, мы несколько раз встречались. В самый первый раз, когда я приехал в Кибблберри, я заметил, что она отделала кружевом свою нижнюю юбку — оно чуть-чуть выглянуло, когда она наклонилась. Меня тогда поразило, что кто-то потратил так много трудов только ради собственного удовольствия и чтобы при этом незаметно натянуть нос церкви. Мне такое понравилось. Я стал думать о твоей матери как о женщине мужественной и с чувством собственного достоинства.

Любые украшения были позволены лишь церковникам, они должны были служить славе церкви, но Шейли, при всем ее благочестии, отличалась упрямством и любила красивые вещи. Даврон не ошибался: она действительно была цельной натурой и не желала допускать Закон в свой внутренний мир. Керис с изумлением взглянула на проводника: он не мог особенно хорошо знать Шейли, но так многое почувствовал…

— Эй, Керис, тебе ничего не нужно варить на огне? — окликнул ее Скоу. — У нас мало топлива, так что костер скоро прогорит.

— Иду. — Она оставила Даврона и пошла к своей палатке. Девушка в душе ругала себя за то, что придает значение тому обстоятельству, что он женат, да еще и имеет детей. Однако она ничего не могла с собой поделать: ей все труднее становилось убеждать себя в том, что Даврон ничего для нее не значит.

«Случайное увлечение, — строго сказала она себе, — вот и все».

Но стоило ей вспомнить стыд на его лице и внутреннюю борьбу, горе, с которым он встретил отступничество Берейна и несчастье Квирка, случайный поворот его головы и легкость движений, чуткость, с которой он отнесся к ней после убийства Гравала и старание не утешить — к банальностям он не был склонен, — а дать ей силу… Керис находила его жесткость интригующей, обсидиановую черноту глаз — привлекательной, слабость, которую он так старался скрыть, — милой. Ее зачаровывало противоречие между способностью так легко краснеть и выбором оружия, включающим кнут. Даврон и привлекал, и отталкивал Керис, и привлекал сильнее, чем отталкивал.

И никогда он не мог стать для нее доступным… «О Создатель, почему теперь ничто больше не кажется простым и понятным?»

Найти дорогу сквозь Губку было нелегко. Стоило выбрать, казалось бы, удобный проход, как он неожиданно оканчивался глухой стеной или сужался настолько, что лошади не могли по нему пройти. В рассеянном голубом свете трудно было заметить провалы в полу или выбоины, грозившие переломать коням ноги. Все эти выступы, дыры, валуны, трещины были словно специально созданными ловушками для неосторожных. И еще где-то в глубинах Губки обитали Дикие: устраивали там логова, гнезда, плели паутину, прорывали туннели…

Лошадей приходилось вести в поводу. Туссон все время мотала головой, подталкивая руку Керис.

— Ей здесь не нравится, — заметил Скоу, который шел последним.

— Еще бы! Я вполне ее понимаю.

— Я тоже. Осторожно! Там мокро — лошади могут поскользнуться.

Керис посмотрела на идущих впереди. Корриан ругалась, потому что ушибла голову о выступ потолка; Даврон тихо шептал что-то своему мулу, успокаивая нервное животное; Хамелеон — ставший бледно-голубым и почти невидимым — спокойно двигался вперед со своими конями.

«Занятно, — подумала Керис, — как изменилось поведение Квирка с тех пор, как он стал меченым». Он неслышно шагал с уверенностью, которая казалась врожденной, словно зверь на своей территории. В обществе он все еще мог растеряться и снова начать грызть ногти или теребить волосы, но все чаще его способность сливаться с окружением давала ему не только невидимость, но и спокойствие. Все это выглядело так, словно несчастье неожиданным образом изменило его изнутри.

Керис не могла видеть Даврона и Мелдора впереди — их скрывали бесчисленные повороты туннеля, — но она точно знала, кто показывает дорогу.

— Скоу, — спросила она, — откуда Мелдор знает, куда идти?

Меченый пожал своими массивными плечами:

— Он каким-то образом чувствует направление. Не беспокойся — ему еще никогда не случалось заблудиться.

— Я и не беспокоюсь. — Это и в самом деле было так. Слепой старик обладал такой уверенностью предводителя, что остальные в его обществе чувствовали себя спокойно. Даже Портрон, при всей своей неприязни к Мелдору, охотно подчинялся его руководству.