— Вот. Ты не дослушал, — терпеливо повторил я.

— Слушаю, — взял он себя в руки после длинной паузы и яростного дыхания.

— Беда в том, что кроме меня, все они уже были кому-то проданы. Вперед моих вагонов запускали опломбированные составы, фурам закрывали проезды по ряду трасс ночью и много других мелочей из других ведомств, которые списывали мой долг своими услугами и брали деньги сверх того. Я, признаюсь, открывал те, чужие, вагоны.

Артем дернулся от паузы и внимательно на меня посмотрел.

— Оружие с ваших складов, взрывчатка, герметичные контейнеры… люди. Состав с людьми сошел с рельс, упал в реку. Все живы, разумеется, захочешь поговорить с этими несчастными, которых везли куда-то на границу — всегда пожалуйста. В полицию, извини, сдать их не мог. Для проверки попросил в ночь крушения у армии и полиции людей, помочь по мелочи с разгрузкой, так не дали ни человека. Всех на поиски подняли, но потом признали утонувшими. Поднимать состав не стали, он все равно запечатан.

— Это… Все еще плохой подарок, — сглотнул он и поиграл желваками.

— Артем, почему в твоем княжестве происходит нечто, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия? — Внимательно посмотрел я ему в глаза. — Почему все эти службы не спешат заложить друг друга, когда наступает кризис? Я же не случайно «разбил» ту бочку с фенолом. Беда не в том, что они взяли у меня деньги и закрыли глаза на трагедию регионального масштаба. А в том, что все они, все до единого отработали тихо. Хотя, казалось бы, какой легкий способ обнулить обязательства передо мной и даже получить медали, если поднять шум. Но ты ведь так и не узнал о существовании этой накладной. — Указал я на листок.

— Я не занимаюсь разработкой преступлений такого уровня, — дернул подбородок Артем. — Мне могли не докладывать.

— А кто должен был доложить? — Мягко уточнил я.

— Дядя Элим.

— Элим Шуйский. Глава вашей разведки?

— Да. Там большая машина, у нас. Все потоки со всех камер, компьютеров, вся связь, интернет, письма. Все в ком и к нему. Если мы нужны — он призовет. А так — сам справляется. Думаю, он этих… К ногтю. А тебе тогда в Москву точно ехать надо, — упрямо наклонил он голову. — Я, конечно, прикрою, но Элим очень жесткий, даже среди всех нас.

— И прав на престол, у него, наверное, никаких?

— Он никогда не претендовал. Он с отцом, как правая и левая рука. Незачем ему.

— Что же тогда он эти вагоны своим именем через границы тащит? — Мягко уточнил я.

Артем резко дернулся, и неловким движением снес подголовник переднего сидения.

— Тебе потребуются очень веские доказательства, — почти прорычал он.

Осталось только посмотреть с иронией и произнести самые главные слова.

— Когда-то я обещал подарить тебе княжество. Пока, — хлопнул я по «подарку» ладонью, — я дарю тебе твое собственное. Там все бумаги, изучай. Пока вас не разорвали на множество мелких медвежат.

Парень хотел возмутиться, но, поймав мой взгляд, как-то сник и, хоть и тронул укладку с документами, но будто даже развернуть упаковку и глянуть, что там — сил не имел.

— Максим, это… — потерянно произнес тот.

— Правда, угу. На бумаге, потому что сам понимаешь, — пожал я плечами. — Эта ваша большая и очень секретная электронная машина…

— Зачем это ему?!

— Запрещенный товар? Или очень быстро много денег за него? Или тишина с отсутствием проверок?

— То, есть, действительно…

Не знаю, что он хотел сказать.

— Ну и если подарок не зайдет, вот, резервный вариант, — выудил я из сумки трехлитровую банку меда.

Артем только страдальчески поморщился.

— Ты смотри, с пчелой внутри, — пощелкал я по стеклу ноготком. — Производитель лицом и жалом! Знак качества, как мне сказали!

— Максим, хватит, — сжал он виски руками и с силой помассировал.

— Да что ты голову ломаешь? Вон, с отцом советуйся. И банку открой, сладкое оно для нервов хорошо.

— С отцом, верно, — услышал он только начало фразы.

А затем выпрямился, как пружина, которую долго сжимали, и произнес уверенным, спокойным голосом.

— Надо деда звать.

После чего вышел в свою дверь, ближнюю. Ту которую он сам же и заклинил парой часов раньше до уровня не открывания. Короче, с дверью вместе вышел.

— А и забирай, если она тебе так понравилась, — лихо махнул я рукой.

Суровость и грозность на его лице сменилась неким смущением и непониманием, куда деть дверь. Даже к проему примерил, будто приклеится она обратно.

— Мед заберешь — дверь прощу.

— Ладно, давай, — вздохнул он покаянно и с показной неохотой подхватил в одну руку первой подарок, а в другую — мед. — Да не ем я его, сколько говорить можно! — возмутился он напоследок.

— Ты главное, бумаги не заляпай, — обеспокоенно посоветовал я. — Вон, бумагой оберточной вытирайся, там как раз внутренняя часть шершавая.

Тот, подхватив мою эмоцию, оценивающе оглядел упаковку, но через секунду спохватился, нацепил прежнюю невозмутимость и пошел к своему автобусу.

Ну-ну. А то я не знаю этого сладкоежку. Да что он, ложку не найдет? Хотя, говорит, лапой вкуснее… Это если она пролезет еще.

Посмотрел на джипы в разных концах улицы и невозмутимо отправился к себе домой.

В тех машинах гвардия, а не стандартное охранение. Эти — не предадут никогда.

У меня таких людей мало. Но я счастлив, что такие есть.

Я остановился и посмотрел на приветливую улыбку Елены Белевской, махнувшей из-за окна.

И я счастлив, что иных все меньше.

В просторном зале на два этажа, обрамленном красным деревом лестниц, было много света. Окна гостиной частного дома редко зашторивались, открывая вид на яблоневый сад, за листьями которого угадывалась высокая решетка ограды. Ставни наверху светили теплым оттенком штор. Темно-алым пламенем горел огонь в массивном камине напротив входа, отражаясь алыми искрами в сотнях граней массивной люстры, окрашивая оранжевым ткань дивана, мерцая в глазах замершего на нем юноши. Даже бежевые платья двух близняшек тринадцати лет, что замерли с блокнотами у балюстрады второго этажа, тоже будто бы светились.

Но во всем этом сиянии была одна длинная тень, что металась от края до края зала, заставляя нервно подергиваться даже невозмутимое пламя. Она вышагивала перед диваном, пытаясь пробить каблуком мягкий ворс ковра и цокнуть особенно громко. Она задевала краем серого рукава юношу, опираясь на спинку дивана за его спиной. Но время шло к полудню, и скоро ей суждено навсегда пропасть.

Для юноши мир звучал классической музыкой из незаметных наушников-вкладышей. Приятные мелодии, хоть и прослушанные бесчисленное число раз. Но если снять наушники — вряд ли там тоже будет что-то новое, и уж наверняка — ничего хорошего. Он готов спорить. И этот спор, что характерно, даже приняли два раза.

— «Подлец», было, — сосредоточенно чиркнула на втором этаже одна из девушек-сестер карандашиком по листку.

— «Бесчувственная сволочь», — хмыкнула вторая. — Тоже есть.

— Сама такая! — Отреагировала ее сестра, поджав губы после особо едкой фразы.

Но все же, пробежавшись по списку взглядом, убедилась, что брат такое уже слышал.

Сцена расставания на первом этаже гремела повышенными тонами, колкими и обидными выражениями с акцентом на каждом слове, но исполнялась всего на один голос.

И, по всей видимости, именно равнодушие другой стороны бесило гостью еще сильнее. Можно понять — столько подготовки, отчетливо видимой по укладке волос и профессиональному макияжу; по дорогому платью, хоть и строгих тонов, но столь соблазнительно очерчивающему формы девушки; со вкусом подобранным украшениям; изысканной парфюмерии, от которой кружит голову; высокой платформе туфель, благодаря коей осанка обрела особенно женственный вид.

Словом, все для того, чтобы расставание непременно обернулось бы штормом эмоций, стоило юноше оценить весь масштаб грядущей потери. Но он молчал, глядя на огонь и удерживая левую руку в мягкой шерсти кота, расположившегося клубком в глубине дивана, рядом с бедром хозяина.