Опускаю ладонь ниже, до самой кромки пояса ее джинсов, щелкаю по металлической кнопке. Хочу оторвать ее на фиг, вырвать «с мясом» молнию и просунуть пальцы под трусики. Но останавливаюсь на том, что просто опускаю ладонь еще ниже, обхватываю ее между ног, словно яблоко. Бон-Бон всхлипывает, дергается, словно оседлала электрический разряд.

— Уверен, что в моей постели, малышка, ты бы была целиком и полностью удовлетворена, — говорю я, наслаждаясь тем, как вена на ее шее вколачивает в мою ладонь все до капли возбуждение. — Ты уже созрела для того, чтобы тебя хорошенько поимели. Поправочка. — Я сжимаю ее между ног, и эта прищученная бестия мычит закрытым ртом, ведь все еще пытается делать вид, что ей от происходящего ни жарко, ни холодно. — Ты созрела быть оттраханой мной. И твоя задница, моя хорошая, интересует меня лишь в коленно-локтевой позе, в каких-то чумовых стрингах, которые будут настолько крошечными, что нам даже не придется их снимать.

— Озабоченный придурок, — выдыхает она.

— Голодная сучка, — отвечаю я, и нехотя убираю обе руки. Ее жар между ног до сих пор жжет мне ладонь. — Больше не лезь в мою жизнь, поняла? Ведь теперь ты знаешь, каким образом я буду выколачивать из тебя дурь.

Я не жду реакции: поворачивают — и просто ухожу.

И уже на улице понимаю, что ладонь, которой я гладил ее между ног, зажата в кулак. Угадайте, что я хочу сделать с этим кулаком? И ведь сделаю, хоть дрочить в моем возрасте — это вообще отстой.

Я знала, что он совсем без тормозов, но и поверить не могла, что наша перепалка зайдет так далеко. И чем только думала, когда увязалась за ним? Точно не головой.

Честно говоря, я с трудом помню весь остаток дня. С кем говорила, о чем? Что делала? Все мысли болтались где-то на периферии, потому что в фокусе был только Рэм и его рука у меня между ног. И даже поздно вечером, когда я уставшая и совершенно вымотанная вышла из душа и упала на кровать, он был тем единственным, что полностью заполнило фокус моих воспоминаний. Его дурацкий запах, от которого у меня, как у малолетки, кружилась голова, его пальцы у меня на животе, его губы — так близко, что я запомнила каждую трещинку.

Я валяюсь в постели, настроенная забить голову чем угодно, лишь бы вытравить оттуда это назойливое насекомое, но в итоге переворачиваюсь на спину, поднимаю руку — и указательным пальцем провожу в воздухе вдоль по линии складки в уголке его рта. Вижу, словно он сейчас здесь: нависает надо мной, говорят пошлые словечки и предлагает проверить, наделал ли я крохотные стринги. Улыбаюсь, потому что у меня как раз есть такие, с кокетливой бабочкой из камешков чуть выше копчика, и на них до сих пор бирка, потому что не было подходящего случая надеть. И когда в воображении вспыхивает образ Рэма, рвущего бабочке крылья, взгляд опускается на ладонь, замирает на зеленом огоньке изумруда в центре кольца.

Стону — и рука обессиленно падает на одеяло.

Нет смысла отпираться: мое тело странно реагирует на это придурка. И попытки контролировать физиологию головой не дают никакого результата.

Я вспоминаю его ладонь у себя между ног — и в эту самую секунду что-то во мне надрывается, издает стон. Усилием воли свожу колени, комкаю одеяло в кулаках, мотаю головой, словно сумасшедшая. Но доберман все равно тут как тут: у меня в голове, шепчет, словно змей искуситель, что мне стоит лишь захотеть — и эта ночь пройти под девизом «прощай, девственность!» Ведь дверь его комнаты напротив моей, расстояние короче, чем пять шагов.

Хватаю телефон, набираю Костю, преисполненная решимости затащить его к себе на ночь и сделать, наконец, то, что нам давно пора было сделать. Он отвечает не сразу, а когда берет трубку, то голос на том конце связи сонный и измученный. Бросаю взгляд на настенные часы, почем-то думаю, что спать в первом часу ночи вообще не серьезно. Мы говорили сегодня, примерно около семи, но я была так убита выходкой Рэма, что сейчас едва л помнила хоть половину разговора. Кажется, у Тапочка с проектом все прошло удачно.

— Извини, что я так поздно, — говорю я, пытаясь подавить отчаяние в голосе. — Приезжай ко мне.

— Что? — Я слышу зевок, возню и шорох покрывал. — Ени, ты в курсе, который час?

Конечно, я в курсе!

Отчаяние чуть не укрывает меня, словно цунами. Я не хочу — не должна! — оставаться сегодня одна. Только не сегодня. Не сейчас, когда я не в состоянии контролировать даже собственные мысли.

— Я знаю, что уже поздно, но завтра у меня нет первых пар и мы могли бы проваляться в постели, — говорю я.

— Прости, солнышко, но у меня…

После «но» я больше не хочу его слушать. Просто нажимаю на красную метку на экране, а потом и вовсе отключаю телефон.

Вот в чем разница между этими двумя: один ищет повод залезть мне в трусики, а другой ищет повод не делать этого. И между всем этим резонансом — я. Я — и полное отсутствие тормозов. На данный момент нет ни единой причины, почему бы мне не сделать то, что я хочу сделать. Всего пять шагов или около того.

Я ловлю себя у самой двери. Смотрю на пальцы, сжимающие ручку и задаюсь вопросом: что я делаю? Прокручиваю мысли в обратном порядке, вдруг осознавая, что чуть было добровольно не пошла к этому… поганцу. Господи, чем я только думала?!

Закрываю дверь на защелку и пячусь к стене, для верности сжимая пальцы в замок. Ну нет, я не поддамся. Я взрослая девушка, могу думать головой, а не известным местом. В конце концов, это просто порыв, зов плоти — и ничего более.

В душе, под горячими струями воды я в который раз убеждаю себя, что это просто физиология. В природе всех живых существ стремиться к сытости и радости, а ничто не дает нам столько эндорфинов, как пять минут секса.

До утра валяюсь в постели без сна, и с первыми лучами рассвета переодеваюсь в спортивный костюм, чтобы отправиться на пробежку. Предельная физическая нагрузка — вот то, что мне нужно.

В коридоре тихо, но мое внимание привлекает шум льющейся воды. Звук раздается из комнаты Рэма. Он встал в такую рань и без моей «помощи»? Это что-то новенькое. И тут я совершаю полностью осознанную импульсивную глупость: я крадусь в его комнату, словно воришка. Тихо открываю и закрываю за собой дверь. Вдыхаю, словно ненормальная, запах его одеколона, сглатываю и снова провожу языком по губам. Дурацкая привычка… Сколько раз уговаривала себя больше так не делать, но это сильнее меня.

Его постель смята, одеяло валяется на полу, а на подушке еще видна вмятина от головы.

— Я больная на всю голову, — шепчу себе под нос, хватаю подушку и жадно вдыхаю запах.

Внизу живота становится горячо. Так сильно, что я едва нахожу силы стоять на ногах. Мысли вертятся вокруг непристойных картинок, в которых ничто не сдерживает мои желания.

Звук льющейся воды прекращается, и для меня это сигнал к отступлению. И все же, я не ухожу без трофея. И в принципе плевать, что доберман сразу заметить пропажу: я хочу получить свою игрушку хотя бы в самой меньшей ее степени. Возможно, надышавшись этим мужчиной, мои расчудесные мозги встанут, наконец, на место, и это бешенство матки прекратится.

Костя ждет меня после занятий: стоит, как обычно, под деревом, с букетом хризантем и милой смущенной улыбкой. Он почему-то всегда тушуется, когда меня видит, хоть два года отношений должны были скрасить эту неловкость. Но мне это даже нравится. За исключением того, что его робость, словно «лежачий полицейский» тормозит чувственную сторону наших отношений. Я пыталась, я сотни раз брала инициативу в свои руки, но дальше поцелуев и почти невинных поглаживаний дело не дошло. И в конечном итоге мне стало даже как-то обидно. Это ведь я девушка, я храню невинность до свадьбы, и это вроде как меня нужно добиваться. А в нашей с Тапочком сказке все наоборот: он — Гадкий утенок, а я — Коршун, который уже весь клюв истер, пытаясь склонить его к сексу.

— Ты обиделась? — с тревогой спрашивает Костя, когда мы обмениваемся мимолетным поцелуем в губы. Наверное, почти так же я могла бы поцеловать родного брата.