Ржавый хмыкает и продолжает:

— А с литераторшей у него вообще контры были. Гек к двенадцати годам перечитал программу филфака. И вынес вердикт: вся классика — страдания, слюни, сопли, глупости и жалость к себе. Он литературу терпеть не мог. Говорил, что лучшее чтиво — справочник задач по высшей математике. Для него математика — концентрированная поэзия и самая стройная музыка на земле. — Сжимает мою руку и говорит: — Но при этом Гек — лучший друг из всех, кого я мог бы пожелать. Умру за него, не задумываясь.

Бросаю взгляд на часы: оу, вот это мы заболтались!

Начинаю лихорадочно собираться:

— Прости, Рус, мне на пары пора.

— Довезти?

— Не нужно. Наша машина, вроде бы, ехала следом.

— Да, не отставали.

Собираюсь выходить, когда Ржавый перехватывает меня за руку:

— Так что мне делать с Миланой?

Мой непонимающий взгляд.

— С балериной моей.

— Пришли ей «Рафаэло», — выдаю первое, что приходит в голову, вспоминая рекламу «Вместо тысячи слов».

— Отличная идея! — соглашается Руслан.

— И записку, от руки. Это романтично и сентиментально.

Ржавый сглатывает:

— И что написать?

— Пригласи её … в кино. Точно! Она же балерина, ей, наверное, надоело всё это высокое искусство. Сходите в кино. На «Мстителей». А потом — в Макдональдс. — Рассказываю программу, от которой бы не отказалась и сама. Вот только представить Гектора в… Макдональдсе никак не получается. — А потом по городу погуляйте. Столица края у нас такая красивая. Много исторических мест. О, хочешь, сброшу тебе один экскурсионный маршрут? Недавно в универе его рассматривали?

Ржавый кивает.

Я тянусь, чмокаю его в щёку. Он краснеет и весело подмигивает мне. Мы как старые заговорщики.

Давлю в себе зависть: тоже хочу, чтобы мужчина ради меня учил названия цветов и искал экскурсионные маршруты. Хочу банальной девичьей романтики. Конфетно-букетного периода. Видимо, многого хочу.

Улыбаюсь, пожимаю Ржавому руку:

— Ждём вас с Миланой у нас на свадьбе.

— Так это ж уже скоро! Осенью!

Усмехаюсь:

— А сейчас ещё весна. Успеешь покорить свою балерину.

— Спасибо, — искренне благодарит он.

По дороге в университет я плачу. Потому что понимаю, зачем Ржавый затеял разговор о Гекторе — мне предлагается принять его таким, какой есть: холодным, циничным, равнодушным. Но я уже знаю, что он бывает другим — нежным, страстным, эмоциональным. И это знание не даёт покоя, манит призрачной надеждой чего-то несбыточного.

В университете меня ждёт новый сюрприз: на меня сразу же налетает наша староста, Дарья Панасёнок. Полноватая, низенькая, с толстой косой. Отличница и профессорская внучка.

— Нибиуллина, тебя в деканат, срочно! — тараторит она, округляя свои и без того круглые глаза.

Мчусь мимо одногруппников, подпирающих стену под аудиторией, в которой будут пары. Ловлю на ходу смешок. Мажу краем глаза двух заговорщиц — Динка и Людка довольно ухмыляются. Это не к добру.

Насколько не к добру — понимаю, когда оказываюсь перед Федором Максимовичем, нашим деканом. Он маленький, тощий, но со стержнем. Старой закалки — взяток не берёт, работ из интернета не признаёт.

И сейчас кладёт передо мной мою.

— Потрудитесь объяснить мне, Алла Альбертновна, что это такое?

— Моя работа, Фёдор Максимович. Курсовая по истории искусства.

— Здорово, что вы помните, по какому предмету работа, — говорит он дребезжащим от возмущения голосом. — Может, ещё и просветите меня на тот счёт, как вы над ней работали? Перечислите мне литературу, на которую опирались.

Боже! Да я в неё и не заглядывала! Гектор скачал, я отформатировала, распечатала и сдала. Как и остальные. В тот же день.

— Я уже не помню, — вру, краснея до корней волос.

— Какая же короткая у вас память, дитя моё! — он картинно всплёскивает руками. — Я вот диссертацию тридцать лет назад защитил, но до сих пор могу перечислить все источники. Потому что проработал их досконально.

Мысленно закатываю глаза. Сюда бы Гектора. Они бы померились принципиальностью.

— Да скачала я её в интернете! — признаюсь честно, чтобы быстрее прекратить эту бессмысленную беседу. — Как и сотни студентов нашего вуза! Только вот прицепились вы почему-то именно ко мне?

И я понимаю почему — кстати вспоминаются довольные морды Людки и Динки. Сучки!

— Не ровняйтесь на других, Алла Альбертовна. Они будут отвечать за себя сами. А ваша работа — аннулируется. Отметка за неё вам засчитана не будет. Я уже сообщил об этом вашему куратору, и она со мной согласилась. Так что напишете работу заново и желательно — до конца сессии, иначе будете отчислены.

Ну, приехали! Этого ещё не хватало!

Но спорить не могу — лишь киваю, плетусь прочь из деканата. Заворачиваю в туалет и, давясь слезами, открываю WhatsApp и наговариваю Гектору голосовое сообщение:

«Помнишь ту курсовую, что ты скачивал для меня? У тебя в кабинете? Мне её завернули. Придётся переписывать заново. Две сучки из моей группы меня слили. Динка, у которой тётка флорист, — ты ещё тогда обстебал её работы, — злится на меня, что я не посвящаю её в наши с тобой постельные тайны… Хнык-хнык… Гектор, мне так хреново сейчас».

Ответ приходит быстро. Он пишет: «Алла, не смей отвлекать меня всякой дурью. Я занят. У меня важные переговоры. И я тебе говорил. Это у вас семейная черта такая — сначала лажать, а потом искать виноватых?»

Строчу: «Вообще-то я ждала от тебя поддержки, а не нотаций!»

Отвечает: «Извини, что не оправдал ожиданий» — и исчезает из сети.

У меня нет настроения идти на занятия. Всё равно ничего в голову не войдёт, когда в таком состоянии. Поэтому спускаюсь и прошу водителя (надо будет всё-таки как-то спросить его имя) отвезти меня домой.

Запираюсь у себя в комнате и тихо горько плачу. Как меня достало его грёбанное правдолюбие и чистоплюйство! Я хочу, чтобы он был на моей стороне. Всегда! Даже если я не права. Нет — если сто раз не права! Потому что я — его женщина. Потому что любящие так поступают. А, значит, он не любит меня. Впрочем, он ни разу этого мне и не говорил. Ничего не обещал. А все те чувства, что я увидела в его глазах в наш первый и пока единственный раз — показались. Я их придумала.

За окном уже почти полночь, когда улавливаю голоса и шевеление в гостиной. Выхожу.

Двое мужиков мрачного вида затаскивают в дом в дымину пьяного Гектора. Они тоже изрядно навеселе. Что-то пытаются петь нестройными голосами. Но дружки его хоть на ногах держаться, а Гектор и вовсе висит на них, как тряпичная кукла…

У кого-то переговоры удались.

Все они одеты странно — в какую-то защитно-зелёную робу без опознавательных знаков. У Гектора — чистюли и педанта — одежда ещё в каких-то пятнах и грязи. Да ещё и порвана в нескольких местах.

Интересно нынче договариваются.

Наверное, почувствовав, что я смотрю на него — Гектор оборачивается. И я вижу не человека — монстра. Взгляд тяжёлый, недобрый и полный клубящегося мрака…

Несколько секунд, попав в плен этого взгляда, я не могу не моргнуть, не вздохнуть. От страха просто цепенею.

Я никогда прежде не видела Гектора таким. И сейчас мне очень страшно. Однако Гектор вскоре прерывает зрительный контакт — бормочет что-то нечленораздельное и начинает заваливаться.

Спутники (или, наверное, правильнее собутыльники) подхватывают его и тащат к дивану, переговариваясь:

— Клади сюда. Вот так.

Мой страх трансформируется — Гектор напился так, что ничего не соображает. Сейчас он заснёт, а я останусь одна с двумя чужими мужиками. Притом — выпившими. Отец был игроманом, но не пил. Я понятия не имею, как вести себя с людьми, которые находятся под властью зелёного змия.

— Эй, хозяюшка, — обращается ко мне один из «коллег» Гектора — здоровенный, квадратный и с квадратной же челюстью, — нам бы бинты, вату, нож и спирт. Найдётся?