В левый глаз мне стекает капелька пота, а я не могу даже рукой пошевелить, чтобы ее смахнуть.

— Честно говоря, не думаю, что это надежное доказательство. Беатрис не слишком откровенна в сообщениях, хоть и близко к тому. Большинство согласилось бы, что роман написала она, а не ты, но мне хотелось чего-то посущественнее.

«Я сделала это для тебя! — кричу я мысленно. Вслух мне ничего не сказать: слова звучат как стоны. — Как ты не понимаешь? Я сделала это, чтобы ты сильнее любил меня и больше уважал, чтобы ты хотел остаться со мной».

— Ты вовсе не собиралась браться за новый роман и, давай смотреть правде в глаза, даже не пыталась начать его, поэтому я тебя подставил, просто чтобы посмотреть, быстро ли ты заглотишь наживку. Я отправил тебя в химчистку, сделал так, чтобы у тебя не оказалось ни налички, ни кредитки, и надо же, милейший человек, который тебя выручил, неожиданно оказался писателем-призраком, да еще одним из лучших в мире! Скажем так, Сэм очутился там не случайно. А ты — тупое, слабоумное, никчемное подобие человеческого существа — на это клюнула.

Я начинаю плакать. Он убивает меня медленно, чтобы я могла слышать его исповедь. Лучше бы все поскорее закончилось. Лучше бы я умерла.

— У меня есть копия контракта, я получил ее два дня назад, там есть твое имя и имя призрака, которого ты наняла.

Джим встает, и я хочу отшатнуться, но у меня не получается. Он тушит окурок о журнальный столик, прямо о стеклянную столешницу.

— Однако, Эмма, ты ого-го! Снимаю перед тобой шляпу. Даже я не думал, что ты на такое способна. Убить Беатрис? Ничего себе! Это совсем другой уровень, согласна?

Вот оно. Джим сказал это вслух. Сегодня утром я проснулась, похмельная, запутавшаяся, усталая, но со смутным ощущением счастья. А потом вспомнила, в чем призналась Джиму, но решила, что мне просто спьяну померещилось.

— Знаю-знаю, ты думала, что я либо сплю, либо не в себе. А я пытался добыть что-нибудь, чтобы тобой манипулировать. Я-то думал, ты украла роман, и собирался шантажировать тебя этим! — Он смеется, снова усаживается и подвигает кресло поближе ко мне. — Но тогда напрашивается вопрос: если ты убила Беатрис, почему ее агент Ханна написала письмо с признанием? Перед тем, как покончить жизнь самоубийством. — Джим смотрит на меня прищурившись. — Хочешь, чтобы люди задались этими вопросами? Хочешь, чтобы твои делишки выплыли наружу? Например, как ты украла роман у Беатрис, а потом ее убила? А теперь нанимаешь призрака, чтобы написать следующую книгу? У меня все козыри, Эмма. — Его лицо в нескольких дюймах от моего. — Так что лучше скажи, где мои бумаги? Где исследования, которые ты у меня стащила?

Я качаю головой, но она едва шевелится. Губы складываются, чтобы произнести слово «нет», но не знаю, удается ли мне издать хоть звук.

— Отвечай! — рычит Джим. — Говори! Сейчас же!

Я не могу. Мне хочется кричать, но я не в силах ни говорить, ни двигаться.

— Твою мать! Слишком много я в тебя влил. Без понятия, что ты там лепечешь.

Он снова встает, проводит пятерней по волосам и начинает расхаживать передо мной взад-вперед, бормоча себе под нос. Потом останавливается, смотрит на меня.

— Ты не умрешь. Просто хорошенько выспишься, а когда проснешься, меня тут не будет. Но я буду на связи, Эмма, дошло? Соображаешь, что это значит? Ты сказала «да»? Тебя не поймешь, но лучше бы ты согласилась. Если хоть кому-нибудь хоть что-нибудь обо мне расскажешь или покажешь хоть один документ, я тебя уничтожу. Пойду в полицию и расскажу, что ты сделала. Ты меня слышишь? Расскажу про все, что ты сделала. Поняла?

Веки у меня вздрагивают. Не знаю, сколько я еще смогу продержаться в сознании.

«Мне так страшно, — крутится в голове. — Не уходи. Пожалуйста. Я тут умру, и никто меня не найдет. Пожалуйста, не оставляй меня в таком состоянии. Я отдам тебе все, что хочешь. Пожалуйста, не дай мне умереть».

А потом за спиной Джима начинает маячить лицо Беатрис, и у меня возникает последняя мысль: «Мне так жаль».

Когда я прихожу в себя, то не знаю, где нахожусь, который час и что со мной случилось. Конечности сводит судорогой, от стука в голове перед глазами все плывет. Сперва я думаю, что, должно быть, стала жертвой несчастного случая, но нет, я ведь в своей квартире, по-прежнему на диване. Не знаю, сколько я тут пролежала, но по тому, как льется в окно свет, можно подумать, что сейчас утро. Осторожно, очень медленно, я напрягаю мышцы одну за другой. Мне удается приподняться, и вот я уже сижу. Одежда на мне влажная, наверное от пота.

Очень хочется пить. Я ухитряюсь встать, добраться до ванной и сделать несколько глотков из крана над раковиной. А потом не нахожу сил отвернуться, когда начинается рвота. «Я ненавижу тебя, хотел избавиться от тебя, расскажу про все, что ты сделала». Я залезаю под душ, включаю воду и стою под холодными струями, наверное, целую вечность. Сил хватает лишь на то, чтобы плакать.

После душа и горсти болеутоляющих я бреду в постель и проваливаюсь в сон. Я то ныряю в причудливые сновидения, то выныриваю из них, а когда не сплю, то лью слезы.

Не могу сказать, что каждый божий день после свадьбы гадала, почему Джим меня выбрал, но все-таки этот вопрос довольно часто приходил мне в голову. У нас в спальне есть свадебная фотография в рамочке, там я улыбаюсь в камеру, а Джим смотрит на меня. На губах у него тоже улыбка, но не из тех, которые говорят: «Я в таком восторге, что вот-вот взорвусь». Скорее, это обращенный ко мне немой вопрос: «Ну что, довольна?»

Во время помолвки и после мы иногда виделись с его родителями, пока те не переехали во Флориду. Помню один из первых совместных семейных ужинов, когда я помогала накрывать на стол. Я вошла в кухню, потому что не хватало то ли тарелки, то ли вилки, и услышала, как отец Джима спрашивает, уверен ли тот, что я ему подхожу. Не с недовольством спрашивает, скорее просто по-отцовски хочет убедиться, счастлив ли его ребенок. Но это все равно сильно меня ранило, я остановилась, боясь и в то же время отчаянно желая услышать ответ Джима.

— Да, — проговорил наконец мой будущий муж, и сердце у меня запело, но тут он добавил: — Потому что она будет делать все, что я скажу, — или нечто в том же духе, дословно не помню, возможно, это было «Потому что она всегда со мной согласна», но суть заключалась в том, что я никогда не встану на пути у его желаний. Захочет он за границу — я поеду с ним. Захочет десяток детей — я их рожу.

Так что ответ меня задел, но при этом показался совершеннейшей правдой. Я согласилась бы на все, что заблагорассудится Джиму. Никогда не бросила бы вызов, не потребовала, чтобы мои нужды удовлетворялись прежде мужниных. Если ему что-то нужно, так тому и быть.

А я сама? Что я в нем нашла? Он позволил мне почувствовать собственную ценность, считать, что, может быть, я не такая заурядная, как прежде о себе думала. Что во мне есть нечто особенное. Наверняка должно быть. Но в результате я всегда ходила на цыпочках, ведь если муж меня бросит, если в один далеко не прекрасный день решит, что я все-таки ему не подхожу, то я утрачу свою ценность в тот же миг, как под документом о разводе будет поставлена последняя подпись. И почти всю свою взрослую жизнь я провела, убеждая Джима в том, что он не ошибся в выборе.

Я снова засыпаю. И просыпаюсь. В ванной меня приводит в ужас собственное отражение, но одновременно в душу закрадывается некоторая легкость. Странное чувство: будто я ухватилась за краешек какого-то откровения и теперь стараюсь его не упустить.

Я свободна.

Хотя нет, не так. Кого я пытаюсь обмануть? Мой психованный муженек ушел с моим старым телефоном и всеми оставшимися на нем сообщениями. Это действительно меня беспокоит. А как насчет сделанного глубокой ночью признания? Но ведь всякому, кто захочет поинтересоваться, я скажу, что Джим все выдумал и никогда такого не было. Да и дело в любом случае закрыто.