— Тем не менее, Великий Магистр, — раздался другой голос, — твои ужасные поступки выразительно говорят сами за себя. В конечно счёте, твои намерения не заботят нас, если они не помогают понять, как такой как ты мог полностью отвернуться от света. И в этом отношении ты нам не помог.

Я не прошу пощады.

— Магистр Богомолов, — раздался иной, женский голос инквизитора или сестры Сороритас, — совет решил, что Воинов-Богомолов можно спасти — они преданно и верно исполняли приказы своего магистра, который убедил себя, что действует в соответствии с волей Императора. Орден будет отлучён на сто лет, и мы ожидаем, что в это время они продемонстрируют покаяние и верность, которых будет достаточно для возвращения к свету Императора. Что же до Оотеки, Магистр Богомолов, то она больше не будет давать жизнь вашему роду — она более вам не принадлежит. Воины-Богомолы навеки утратили право на это место. Если они переживут покаяние, то должны будут начать всё заново в другом месте. Они будут искать не только искупление, но и возрождение.

Она — моя.

Неотера не отвёл глаз и не сказал ничего, но в его разуме вспыхнул образ великой крепости-монастыря на Оотеке, которую охватило пламя, обращавшее изумрудные знамёна Легиона Богомолов в пепел, уносимый ветром. Потеря родного мира мучила его душу, пронзала до основания почти забытой человечности. Но это не было смертельным концом: сквозь пожар ужаса Неотера видел крохотный лучик надежды, который переживёт пламя. К удивлению магистра, спасение верных боевых братьев принесло ему искренне облегчение и счастье. Едва заметная слеза медленно скатилась по шраму на щеке.

Я не прошу пощады. Для себя ничего. Я не прошу пощады. Уже этого слишком много.

Но остался ты, Богомол. Даже если ты был обманутым и сбитым с толку, подобно гражданскому глупцу, которого Хаос соблазнил обещаниями богатства, власти или славы, то это не может оправдать Астартес с ничтожной волей и затуманенным разумом. Твоё легковерие оскорбляет Императора. Его свет не двусмысленный или неясный — он сверкающий, чистый и незапятнанный сомнениями или интерпретациями. Даже если твои намерения не были злыми, то наивность позволила им разрастись. Ещё хуже то, что ты заставил остальных невольно совершить зло. Твоё правление втянуло твоих братьев в эту войну и обратило их против самих себя. В конце даже преданный капитан Мэтр поднял против тебя мятеж.

Подумай над этим, Повелитель Богомолов, твои суждения вырвали из паствы целый орден. Ты взбунтовался против Императора — а это не просто мятеж, а ересь. А затем твой самый прославленный капитан взбунтовался против тебя. Гражданские войны внутри гражданских войн. Как нам интерпретировать эти действия? Должны ли смотреть на Мэтра как на доказательство того, что в твоём ордене до сих пор есть разлад, несмотря на его исчезновение? Или мы должны расценивать легковерность как изъян генетического семени Воинов-Богомолов в целом? Богомол, ты генетически недостоин доверия? Есть ли тебе место в Империуме Человечества? Может ли Император смотреть на тебя без жалости, раздражения или презрения?

— Магистр Неотера, ты не будешь казнён, — голос казался странно знакомым, но в разуме Неотеры после психических слов бурлила такая тошнота, что он не мог вспомнить имя. И теперь сказанные слова посеяли ужас в сердце Богомола. На него нахлынуло ужасное отчаяния, словно мир обрушился на плечи магистра. Они собираются предложить ему пощаду?

— Ты будешь лишён доспеха и заточён в Пенитентиаконе. Там ты проживёшь жизнь во тьме и одиночестве. Ничто не будет отвлекать тебя от размышлений, поэтому ты найдёшь истину о своём предательстве или умрёшь, так ничего и не поняв.

Разум Неотеры пошатнулся. Упавший на плечи мир словно вдавил его в аквиллу под ногами. Перед решительным взором всё поплыло, прежде чем Богомол собрал волю в кулак благодаря чистой самодисциплине и вопящему горю. Неотера сжал зубы от ужаса и непонимания: его не казнят за свои деяния, но как магистр сможет жить с ними?

Ты не просил никакой пощады. И мы не предлагаем.

Во мраке висела тонкая световая дымка, отчего сводчатая комната казалась наполненной призрачной и недоброй жизнью. В полутьме плясали пылинки, смешивая тени и интерференционные полосы. С вершины купола падал единственный сноп света, целя точно в вырезанного на палубе золотого имперского орла. В сиянии этого столпа истины остальная часть зала меркла, растворялась в густых тенях, скопившихся по краям очерченного стенами круга. В тенях чудились очертания суровых лиц. Глаза магистра ордена Неотеры, стоявшего между крыльями двуглавого орла и словно замурованного в световую колонну, горели непреклонной решимостью и неверием. Как могло дойти до такого?

Осанка магистра, невзирая на унижение, оставалась горделивой. Неотера смотрел прямо вперед, не показывая вида, что прислушивается к обвинительному шепотку, проносящемуся по темным закоулкам Совета Правосудия. Стоя в луче света, придававшего его доспехам блеск отполированного изумруда, он не видел лиц призрачных судей. Но все равно магистр их узнал. Они не могли изменить голоса, да и не пытались. Это был суд чести, и темнота служила не для того, чтобы скрыть от магистра участников судилища, а скорее для того, чтобы помочь ему самому спрятать свой стыд. Неважно, кем были они, — важно, кем был он и что он сделал.

На магистре ордена Воинов-Богомолов не было оков — никто не опасался, что он попытается ускользнуть от судьбы. Шлем Неотера держал под мышкой, так что его длинные черные волосы свободно рассыпались по плечам. Узоры затейливых татуировок обвивали его шею, а бледно-голубые глаза магистра в луче света мерцали аквамарином. На боку Неотеры висел Метасомата — почитаемый, искусно изогнутый клинок, известный в Регионах Религиоза как Яд Тамула. Меч, казалось, чуть подрагивал, переняв напряжение и жесткий самоконтроль своего хозяина, чьи пальцы замерли всего в нескольких миллиметрах от рукоятки. Среди преданий Легиона Богомола лишь сага Маэтра «Основание Богомолов» могла сравниться с величием «Очищения Мордрианы». Легенда гласила, что Неотера очистил джунгли наводненного захватчиками родного мира так, как делали это прежде: без доспехов, лишь с мечом за спиной и верой в сердце.

Члены Совета были хорошо знакомы с магистром и признавали в нем Астартес несравненной чести. Им ни к чему было опасаться его смертоносного клинка или прославленного мастерства в бою на мечах. Многие сражались на его стороне в предыдущих кампаниях, и не один из них был обязан ему жизнью. Автопушки, встроенные в стены как мера предосторожности против преступников, буйных убийц или безумцев, были деактивированы. И все же, несмотря на все это, великий Неотера стоял сейчас перед судьями как пленник. Они могли видеть его взгляд, устремленный прямо вперед, твердый и непоколебимый. Магистр не пытался оскорбить судей своим вниманием, пока ожидал их приговора по обвинениям в измене и бунте. Он ждал, уже готовый умереть по их слову и вынести свой позор на суд самого Императора, готовый искупить грехи своих боевых братьев в очистительном огне. Никто другой не понесет наказания за его преступления.

— Вам нечего сказать, магистр Неотера?

— Неужели вы ничего не скажете?

Безликие голоса, доносящиеся из теней, были суровы, однако Неотера уловил звучавшее в них сочувствие. Он знал, что многие из Совета хотели бы понять то, что он совершил. Они желали, чтобы подсудимый объяснился, — как будто объяснение могло хоть что-то изменить. В Совете были и те, кто некогда звал его братом, кто последовал бы за ним даже в глубины Мальстрима, неся праведный гнев Императора в самое сердце Хаоса. Они видели, как ядовитое лезвие Метасоматы рассекает мрак миров, потерявшихся на кромке Мальстрима. Они хотели бы верить, что у его падения есть причина: что его сломила некая необоримая магия, что он уже не тот космодесантник, каким был прежде. Они желали обрести в его объяснении часть былого Неотеры — человека или легенды о нем, которую можно было бы сохранить для архивов или хотя бы для их собственного душевного равновесия. Но их сострадание обесценивал страх — страх, что такого объяснения не существует, что другие поддадутся искушению и сделают тот же выбор, какой сделал он. Они боялись, что с Неотерой ничего, в сущности, не произошло. Что на его месте мог бы оказаться любой из них.