И я возвращаюсь в комнату, возвращаюсь к своим мужчинам, пробираясь сквозь фантасмагории, сквозь фату-моргану, обратно к ним, в их объятия. Меня не покидает невыносимый жар обнажённой пустыни.

Я вбираю их в себя, зная, как легко можно потеряться в тройке, как легко можно лишиться своего я и как необходимо сделать это именно сейчас.

Стать частью триады, частью семьи. И тогда каждое движение как амброзия, как истина в последней инстанции — здесь нет ничего обозлённого, постыдного, плохого.

Нас трое, а кажется, что только один.

***

О чём думала, выбираясь из постели в четыре утра и подхватывая заранее спрятанную сумку? О чём думала, глядя на спящих мужчин, чьи напитки были отравлены моей собственной рукой?

Эльза обо всём позаботилась, они проснуться только когда уже буду в поезде. Мы всё сделали правильно, никто ничего не заподозрил. Я загримировала лицо, спрятав шрам, изменив причёску, выбрав неброскую одежду. Всё, как учили, почти по учебнику. А выйдя из комнаты направилась на кухню, так быстрее дойти до гаража.

Ненадолго замираю перед зеркалом в шаге от открытых дверей кухни. Ещё есть время остановиться. Вернуться к ним.

Взгляд цепляется за трещину, идущую вертикально, зазмеившуюся другими царапинами, рубящей лицо надвое. Даже сейчас, под толстым слоем штукатурки чувствую отражение этой рваной раны зеркала, последний след безумия Лико.

Я поступаю подло? Я плохой человек? Рука метнулась к шее и разочарованно опала вниз. Только один шрам. Только один.

Поджав губы, отворачиваюсь и иду прямо… к ней. К милой женщине. К Жанне.

Она сидит спиной ко входу, гордая осанка, рука, положенная на стол рядом со стаканом молока, печеньем и огромным двадцатисантиметровым ножом с гладкой и блестящей, чёрной рукояткой. Её волосы убраны в пучок, а при слабом свете небольших ламп кажется, что она вообще не движется, настолько неподвижно женщина сидит на стуле.

Одним движением врубаю верхний свет, но Жанна даже не шевельнулась, не вздрогнула. Только медленно повернула голову, а заметив меня, широко, почти безумно улыбнулась, развернулась корпусом и встала из-за стола.

— Елена!

Даже голос женщины изменился. С негромкого, почтительного и почти грудного, он поднялся на несколько октав, приобрёл пугающую мелодичность, почти кукольную театральность. Она выглядела совершенно счастливой. Жутко счастливой. Невозможно счастливой и невероятно хорошо. Как будто помолодела на десяток лет, плечи расправились, волосы завились, морщинки ушли. И в глазах проявился голубой отблеск, на грани видимости, на грани яркости. Она совсем недавно приняла неон и стала частью семьи.

— Жанна, — говорю утвердительно, показывая, что знаю, что с ней.

Она демонстрирует голливудскую улыбку, а затем разводит руки в стороны.

— Ранний завтрак или поздний ужин? Не желаешь стакан молока с печеньем? Я сама испекла! Овсяное с шоколадными крошками!

— Нет, мне не нужно печенье. И молоко тоже не нужно, — выдавила из себя, выпуская из рук дорожную сумку и она грохнулась об пол.

Взгляд Жанны из безумно-счастливого сделался просто безумным и она облизнула губы.

— Ну и сучка же ты, — резко заявила она. — Он ведь тебя действительно любит. Бескорыстно. Целиком и полностью.

— Он не знает, что такое любовь, — отвечаю очень осторожно, чувствуя, как начинают дрожать пальцы. — Жанна…

— Возвращайся в семью, Елена, — хрипло продолжила она, безучастно глядя сквозь меня. — Возвращайся домой, мы ждём тебя. Мы скучаем по тебе. Мы любим тебя.

— Я…

— Твоя сестра болеет по тебе, Елена. Но она перестанет страдать, как только присоединиться к нам, — в голосе Жанны послышалась угроза и она сфокусировалась на мне. — Меня приняли в семью ради тебя. Из-за тебя. Всё ради тебя. Ты наполнила мою жизнь смыслом.

— Что они сделали с моей сестрой?! — сорвалась на крик и Жанна дёрнулась, её зрачки расширились и она побледнела.

Её лицо заблестело, покрывшись каплями пота. Измученная лихорадочная красота, боль и трепет. Страдания, которых быть не должно. Это вселяло истинный ужас, будто в кухне, кроме нас двоих, есть и он.

— Я должна передать тебе слова, — промямлила она, вновь потеряв концентрацию.

Из женщины словно воздух выпустили, она перестала выглядеть цельной, словно разом лишилась безумного стержня. Она провела рукой по столешнице, а затем резко ударила себя по голове. И ещё раз в висок.

— Сосредоточься! — прошипела она, опираясь о стол.

Я не понимаю, что с ней происходит. На неё так влияет наркотик? Его отсутствие? Что с ней такое? Может она сопротивляется? Разве можно сопротивляться неону?

— Ты должна вернуться в Москву к нему, иначе он заберёт твою сестру вместо тебя. Возвращайся одна. Немедленно. Прямо сейчас! — в конце Жанна сорвалась на крик и гневно уставилась на меня.

— Но я…

— Сука, — разом успокоившись, просто заключила женщина.

А затем взяла нож со стола, криво усмехнувшись, увидев, как я дёрнулась.

— Всё ради семьи, Елена. Всё ради него, — почти умиротворённо прошептала она и улыбнулась.

Улыбка не сходила с лица и тогда, когда Жанна одним движением перерезала себе горло.

Когда за окном метель и пурга,

Приди же ко мне дорогая весна.

Слёзы мои с лица ты сотри,

Как будто бы не было этой зимы.

Закричали стены. Воздух, взрезанный, выкрашенный в монотонный тяжёлый цвет, исчез из лёгких, как и движение, как и крик. Бросаю своё тело вперёд, перелетая через массивную столешницу, сбивая стакан молока, отдалённо слыша скрип и звон, почти хрустальный, почти настоящий. Падаю на пол и сразу же, неуклюже, ползу к ней, обхватывая тонкую шею руками, сжимая с такой силой, что наверняка побелели пальцы. А кровь бьётся, как рыбы подо льдом, выбивается из-под фаланг, такая густая, такая сочная и яркая на белом кафельном полу, она повсюду, она уже везде.

— Нет-нет-нет! — запричитала, закричала, завопила шёпотом, а затем сжала зубы до скрипа, до рези, до боли, всматриваясь в её глаза.

Боже, у неё такие невозможные, красивые глаза! Зелёные, насыщенные, живые. Она смотрит безучастно, устало. Вижу, как быстро всё уходит. Как исчезает жизнь.

— Не умирай! Чёрт бы тебя подрал, только не умирай!

На её щеку приземлилась первая капля — моя слеза скатилась к уху и в ответ её глаза наполнились влагой.

Жанна умерла, даже не попытавшись что-то сказать. Она ушла легко и быстро, а кровь всё ещё просачивалась сквозь ослабевшие пальцы. Я отпустила её, прижимая руки к лицу, не скрывая рыданий, не скрывая свою боль.

Прислонившись к ножке стола, плакала, смешивая кровь со слезами и видя, как быстро под телом женщины расползается лужа, поглощая и мою обувь, и разбитый стакан, и пролитое молоко с печеньем.

Повсюду кровь, одна лишь кровь и в её отражении вижу всю кровь, что видела ранее. Всё, что делала сама, что делали другие, что было рядом.

Нет ничего кроме крови. Весь мир — одна лишь кровь.

***

Чтобы смыть грязь, кровь, пот и слёзы потребовался жалкий час. Примерно столько же ушло, чтобы наложить новый грим и переодеться. Я покидала поместье на рассвете, окружённая густым туманом и утренним пением птиц. Почти пасторальная картинка, наполненная нежно-розовыми и голубыми оттенками, запахом росы, свежести и хвои. Такие контрасты больше всего выбивают из колеи. Как может быть так красиво, когда внутри обрываются натянутые струны?..

Из всего обширного автопарка выбрала самую неприметную машину стального цвета отечественного автопрома, рассчитывая с ней расстаться на ближайшей станции, там пересесть на электричку, приехать в города, а уже оттуда тронуться в Москву.

В голову пришла мысль — я невольно повторяю путь неизвестного стрелка. И как он оставляю после себя боль и кровь.

Выезжая за пределы территории, смогла немного перевести дух. Самый сложный момент пройден — охранники и не думали меня останавливать. Я взглянула на своё отражение в зеркале заднего вида. На мне широкие солнцезащитные мужские очки, а на голове капюшон, прикрывающий лоб. Нужно быть как можно более незаметной, почти серой невидимкой. Взгляд должен скользить мимо, будто меня и вовсе нет.