– Может, нам просто вернуться в казино и перетрясти там все вокруг? – зло предложил Хонинов.

– Нет. Это еще хуже. В таком случае они все поймут и уберут в первую очередь Пирожкова. Он, гад, давно заслужил самого строгого наказания, но не обязательно, чтобы его убивали в результате нашей ошибки.

– Что нам теперь делать? – спросил Хонинов.

– Ждать, – угрюмо выдавил Гвоздев, – остается один шанс из ста, что вы ему зачем-то нужны и он ради этого шанса даже несколько придавит свои подозрения. Счастливчик не просто вор или квалифицированный медвежатник. Он всю свою жизнь провел в колониях и среди всякой шпаны. Он чует не только наших сотрудников, но даже наших сексотов и агентов, даже наших осведомителей и стукачей. Я специально проверял. По его наводке в колонии, где он сидел, удавили одного такого «добровольца». А вы хотите вчетвером обмануть такого человека, как Счастливчик. Но почему он ничего вам не сказал? Почему ничего не сказал Пирожкову? Вот что меня волнует.

Мы смотрели на него и молчали. Откуда нам было знать такие тонкости. Мы группа захвата. Не наше дело такие вещи. Когда нужно взять банду, повязать рэкетиров, выбить оконные рамы и ворваться в квартиру на девятом этаже через крышу здания – вот тогда мы незаменимы. А когда нужно играть роль шутов только для того, чтобы понравиться вору, у нас вполне может не получиться. Но мы, конечно, ничего не стали говорить Гвоздеву, решив, что действительно лучше подождать.

Однако с этого дня и за Счастливчиком, и за Кротом было установлено самое тщательное наблюдение. Мобильные телефоны обоих были взяты на прослушивание. За ними пустили следить целые группы оперативников. Но Счастливчик был неуловим. Он легко уходил от преследования, словно издеваясь над нашими оперативниками. И так же легко появлялся в поле их наблюдения, будто ничего не боялся.

А над нами продолжали сгущаться тучи. Мотин уже серьезно требовал не просто нашего отстранения, а передачи дела в прокуратуру и нашего ареста за намеренный отказ выполнять действия командиров в боевой обстановке. Он так и формулировал свои обвинения. Мы были не просто трусы и дезертиры, мы были подонки, оставившие своих товарищей на поле боя, и именно мы были косвенными виновниками гибели всей группы. Чего только мы не наслушались за эти дни от Мотина. Иногда мне казалось, что человеческой глупости не может быть предела. Или Мотин просто хотел выслужиться? Но тогда почему он так старался нас утопить? Возможно, ему просто нужны были виноватые?

За два дня до окончания срока, который нам назначил Счастливчик, нас вызвали к самому генералу Мальцеву. Мы знали, кем именно был этот Мальцев. Его фамилию знал каждый офицер в министерстве. Это был начальник управления собственной безопасности министерства. И мы знали, что визит к нему не сулит нам ничего хорошего.

В кабинете, кроме него, сидели еще несколько человек. Полковника Тарасова, который нас допрашивал, мы уже знали. Из городского управления пригласили самого Панкратова, который сидел справа от генерала Мальцева. Рядом с Панкратовым устроился и Горохов. Он сидел мрачный и хмурый, а когда мы вошли в комнату, он отвернулся, словно опасаясь выдать наши отношения. В кабинете находился и красномордый Мотин, который даже не стал с нами здороваться, когда мы вошли в кабинет, а просто брезгливо придвинул к себе наши личные дела. Он, очевидно, считал, что для нас все уже кончено.

– Садитесь, – строго приказал генерал. Собственно, в кабинете было даже два генерала. Панкратов и Мальцев. Но они были в этот момент в разных весовых категориях. Мальцев выступал в роли обвинителя и судьи в одном лице, а Панкратова в лучшем случае можно было считать свидетелем со стороны обвиняемых. Мы уселись на стульях.

– Неприглядная картина получается, – вздохнул Мальцев, покосившись на Панкратова, – наши сотрудники считают, что ваша вина доказана материалами дела и свидетельскими показаниями. Подполковник Мотин убежден, что вас четверых нужно вычистить из органов и передать дело в прокуратуру.

При этих словах Панкратов громко крякнул и, оглядевшись по сторонам, нахмурился.

– Я решил лично встретиться с вами, чтобы разобраться во всем, прежде чем мы примем решение, – продолжал Мальцев. – Обвинения против вас выдвинут серьезные. Фактически вас обвиняют ни мало ни много – в пособничестве убийцам вашего подполковника и ваших товарищей. Так что вы хотите нам сказать? И учтите, что это ваше последнее слово. Мы больше не намерены церемониться с вами.

Мы переглянулись. Все смотрели на Хонинова. После смерти Звягинцева он был для нас командиром. Он понял наши взгляды и попросил разрешения сказать несколько слов. Мальцев кивнул, разрешая Хонинову говорить. И тогда тот выдал текст примерно следующего содержания:

– Мы с самого начала готовы были сотрудничать со следователями, расследующими обстоятельства случившегося. Мы готовы были рассказать обо всем, дать любые показания, чтобы помочь вам найти тех подонков, которые убили наших товарищей. Но нас никто не слушал. Нам удалось установить, что кто-то выдавал наши действия другой стороне.

– Конкретнее, – заорал Мальцев.

– Бессонов, – назвал фамилию предателя Сережа, и у него дрогнуло лицо, – он передавал о всех наших передвижениях, о всех подробностях нашей операции. Когда Дятлов догадался об этом, он его убил, задушил той самой леской, которую купил за несколько дней до этого в магазине. Это легко проверить.

– Кому передавал сведения Бессонов? – спросил, нахмурившись, Панкратов.

– Полковнику ФСБ Баркову.

– Его застрелили еще два месяца назад. Вы о нем говорили и следователям прокуратуры, – напомнил Мальцев.

– Но мы не сказали о том, что за несколько часов до операции журналистке Людмиле Кривун позвонили из министерства и предложили принять участие в операции. Ей позвонили в десять часов вечера. А сообщение Метелиной пришло только в одиннадцать. Значит, звонивший заранее знал, что должно было произойти нечто такое и именно в два часа ночи.

– Откуда вы это узнали? – быстро спросил Панкратов.

– Людмила Кривун рассказала об этом Никите Шувалову перед своей смертью.

Теперь все смотрели на меня.

– Да, – сказал я, понимая, что нужно говорить, – она мне рассказала обо всем в поезде.

– Почему вы об этом молчали? – нервно спросил Панкратов, не дожидаясь, когда задаст вопрос Мальцев.

Я немного смутился.

– Говори! – закричал генерал Панкратов, ударив кулаком по столу.

– Я узнал, кто звонил Кривун, и тогда вычислил предателя, – сумел произнести я под дикие взгляды со всех сторон, – предателем был Миша Бессонов.

– Поэтому ты с ним подрался? – быстро ввернул Горохов. Он явно пытался нам помочь.

Я согласно кивнул.

– Людмиле Кривун звонили из министерства, – напомнил мне генерал Мальцев, – вы можете назвать фамилию офицера, который звонил журналистке накануне операции?

– Да.

– Имя? – требовательно спросил Мальцев.

– Подполковник Решко, – тихо сказал я.

Наступила тишина.

– Бывший помощник Александра Никитича, – очень неприятным голосом прокомментировал генерал Мальцев, – убитый несколько дней назад. Мы как раз занимались разработкой этого типа. Он был переведен в управление кадров.

– Почему вы не сказали об этом раньше? – спросил Панкратов.

Я сидел, опустив голову.

– Мы все виноваты, – тут же взял на себя мою вину Сергей Хонинов, – мы все знали о Решко.

– Нет, – отчаянно крикнул я, – неправда. Я рассказал им об этом только недавно. Я не хотел никого вмешивать. Я хотел сам все узнать. Но Решко ушел в отпуск сразу же после смерти своего шефа и вернулся только недавно.

– Нужно было нам все рассказать, – покачал головой Горохов, – мы могли бы вместе что-нибудь придумать.

Отвечать мне было нечего. Он был прав.

– Решко, – задумчиво сказал Мальцев, посмотрев на остальных офицеров, сидящих в его кабинете. – С кем же он был связан?

Все молчали.

– Эх, Мотин, Мотин, – неприятным голосом сказал Мальцев, – вечно ты торопишься, все у тебя виноватые, чуть парням жизнь не сломал. И откуда только такие, как ты, берутся?