‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тонкие бретельки сорочки не удержались на плечах под легким касанием пальцев и оголили пышную грудь. Волков, как завороженный уставился на обнаженную грудь, соски на которой моментально затвердели, будто приветствовали свой источник наслаждения. У меня все внутри затрепетало от его голодных действий. Он, как необузданный зверь. Словно дикарь, который впервые увидел женщину. Это наводило страх и возбуждало одновременно. Единовременно с этим внизу живота стал скручиваться порочный жгут, от истомы которого не смогла сдержать стон.

Назара, словно искрой прошибло от моего хриплого стона. Не сдержался от соблазна — коснуться набухшей груди, потирая ладонями острые пики сосков. Это действие сорвало крышу, и я задрожала от возбуждения, поддавшись вперёд, навстречу ласкам. Знала, что сегодня муж не будет нежным котиком и предвкушение наказания с его стороны срывало крышу.

— Ты представить не можешь, как я люблю тебя, — хрипло прошептал Назар, захватывая ртом мою грудь, запуская по всему телу разряды тока. Они горячей лавой распространялись по всем клеткам и мощным зарядом спускались вниз живота. От острых ощущений я закопалась пальцами в жесткие волосы мужа и прижалась к его темени.

— Может, из-за того, что люблю, так хреново, да? — он ухмыльнулся сам себе, перемещаясь влажной тропой к шее. Я подставлялась под горячие поцелуи, томительно ожидая, когда они наконец дойдут до губ, но муж не спешил. Нарочито одарял поцелуями шею, скулы, шептал что-то невнятное на ухо, но не касался губ.

А мне до одури хотелось вкусить горький от коньяка привкус его губ, которые сейчас были запретным плодом. Их недоступность вызывала во мне еще большее желание ими обладать. Я так давно их не пробовала и соскучилась по ним…

Ну, же, Назар. Поцелуй же ты, наконец.

Пил Волков, а пьянела я. Под его взглядом, который в полумраке казался черным, от шершавых пальцев, которые обжигают гиперчувствительную кожу, от хриплого баритона, что отправлял всю гордость подальше, запуская в голову лишь мысли о порочных губах. В комнате становилось жарко, хотя за окном был не май и на мне практически не было одежды.

— Ты же как кошка ненасытная, — прошептал мне на ухо. Его ладони коснулись внутренней части бедра, — тебе вечно мало, ты горишь от моих касаний. С тобой сложно держать себя в руках. Ты же и сейчас дрожишь от страха и течешь.

Я всхлипнула, когда его пальцы оказались между моих ног, поглаживая промежность сквозь намокшие трусы. Волков почувствовал мое возбуждение и тяжело задышал. Затем подхватил меня под ягодицы, вставая, чтобы посадить на стол и расположиться между моих ног. Прижался ко мне, позволяя ощутить эрекцию сквозь ткань брюк.

— Я хочу тебя, — сипло прошептала, обнимая его ногами и вцепилась в ворот рубашки, притягивая к себе ближе для поцелуя.

— Я тебя тоже, — он томительно замер напротив губ, дыша открытым ртом. Дразнил, не прикасаясь, — челюсти сводит, как хочу. Но я не могу тебя простить.

Он отстранился, протерев лицо и встряхнул головой, будто избавлялся от наваждения:

— Я решил развестись с тобой. Мой адвокат завтра подготовит все документы. Мне не нужна такая жена, — сухо добавил, своими словами парализуя мое сознание.

— Но…, — растерянно пробормотала, — я же люблю тебя, — не знала, как реагировать. В голове еще блуждали остатки возбуждения, которое быстро сходило на нет, освобождая место для шока.

— Я тоже люблю тебя, но это мое решение. Мне надоело, Камила. Твои ужимки с Сафаровым были последней каплей, — чеканил каждое слово, буравя меня ледяным взглядом. В темных изумрудах не было прошлого желания, в них проявлялась уже знакомая мне боль. Не смог. Принципы одержали верх.

— Но как же Уля? — осторожно спросила, возвращая бретельки сорочки на место. Мне вдруг стало жутко дискомфортно представать пред ним обнаженной. Без одежды чувствовала себя еще более уязвимой.

— Буду забирать ее на выходные или чаще, если тебе будет нужно. Я от нее никогда не откажусь. Если этот ребенок мой, — он кивнул на мой живот, — тоже буду принимать участие. Если не мой, разбирайся сама, меня это не касается.

— Это только из-за поцелуя? — я наблюдала за тем, как Назар поправил ремень на брюках и снял со спинки кресла пиджак, надевая его.

— Это из-за предательства. Пока я искал тебя, ты лизалась с бывшим. Мне противно касаться твоих губ, зная, что они наслаждались другим, — уничтожающий взгляд сфокусировался на губах.

— Ты не можешь так поступить… — зашептала, качая отрицательно головой. Нет, нет, нет. Он сейчас просто мне мстит. Он все это несерьезно. Он не может так просто взять и развестись со мной, мы же любим друг друга, это абсурдно. Неужели его чувство гордости сильнее наших чувств. Черт. Волков, ты не можешь уничтожить нас! Ты не посмеешь!!!

Мысли кричали в голове, но язык присох к небу, не в силах вымолвить ни звука. Я ошарашенно смотрела на своего мужа, который убивал меня своими словами с такой же безжалостностью, с какой я неделю назад прошлась по его эго.

— Могу, — сухо ответил. — Кстати, это твое. Смотри, не потеряй, — он вложил что-то маленькое мне в руку и направился к выходу.

Только когда хлопнула входная дверь, я посмотрела, что он мне дал: кулон Сафарова. Тот самый, который я нашла в кармане своей куртки, когда очнулась в больнице. Черт…

— Назар… — закричала в отчаянии, кусая губы и швырнула проклятый кулон в угол комнаты.

Мой крик боли мог услышать только сандал с табаком и легкий запах коньяка, который витал еще в кабинете. Боюсь, Волков уже никогда не услышит то, что я хотела ему сказать. Он больше не захочет выслушивать мои попытки оправдаться, принимая все слова за вранье. Доверие — самый хрупкий инструмент, который легко сломать и практически невозможно починить. Сегодня я окончательно расстроила его струны, исчерпав попытки к восстановлению.

Назар

На часах была полночь, когда я оперся кулаком на массивную металлическую дверь в вонючем подъезде. Мне потребовалось несколько минут, чтобы решиться нажать на звонок. Не ждал, что откроют, но в глубине души надеялся. Оставаться сейчас одному — равносильно резне по живому. Я рехнусь окончательно, если останусь наедине со своими мыслями. Не привык чувствовать свою слабость, но Камила показала мне все болевые точки, напоминая, что живой.

Пока не решил, хорошо ли, что болит то, что у нормальных людей зовется душой. А она не просто болит, она воет недуром и плавится под гнетом непосильной ноши, которую я взвалил на свои плечи. Любить Камилу — самолично уничтожать себя без обезболивающего. Я так больше не мог. Ощущая безмерную усталость, настойчиво нажимал на дверной замок, который наполнял квартиру противной трелью. Я знал, что внутри кто-то есть.

— Ты? — мне открыла Кира. Она выглядела заспанно и изумленно поправила спутанные волосы, после чего отошла на шаг назад, обнимая себя за плечи. Кира Хмурнова — порочный ангел. Даже сейчас, в сиреневом топе на тонких бретельках и в коротких шортах, с босыми ногами, она выглядела привлекательно. Я её смущал и пугал одновременно. Не понимала, зачем я пожаловал.

— Я, — пьяно ухмыльнулся и показал ей недопитую бутылку коньяка, — пустишь?

— Зачем? — она напряглась.

— Хочу, чтобы ты отработала должок, или передумала? — меня забавляло наблюдать за тем, как девушка бледнела и не знала, куда спрятать глаза от моего тяжелого взгляда. Казалось, еще минута и она бы грохнулась в обморок, если не заспанный Боно, который вышел в коридор в одних джинсах, по пути их поправляя.

— Какой должок? Ты что тут делаешь? — он посмотрел на бутылку и сложил руки в локтях, ухмыляясь. Я задержал внимание на уродливом шраме на его груди. Перед глазами пронесся момент, когда лично делал ему перевязку, пытаясь хоть как-то помочь, пока рядом рыдала Доминика. Ему чудом удалось выжить. Просто повезло, что бронежилет не разворотил всю грудную клетку и пуля проскочила между пластинами брони. Уникальный случай.