Это худое лицо было ему знакомо. Он уже знал, что под шоферской фуражкой будут коротко стриженные рыжие волосы, – так коротко, как только возможно. И знал, что когда этот человек улыбается, губы его пропадают в целой россыпи глубоких шрамов.

– Классно выглядишь, дылда, – сказал водитель.

– Ловкий?! – Тень, не веря собственным глазам, смотрел на бывшего сокамерника.

Тюремная дружба – славная штука: она не портится ни в дурных местах, ни в скверные времена. Но тюремная дружба остается по ту сторону от захлопнувшихся за твоей спиной тюремных ворот, и бывший тюремный кореш, который снова возник в твоей – уже вольной – жизни, это в лучшем случае весьма сомнительное удовольствие.

– Бог ты мой! Ловкий Космо Дей, – сказал Тень, а потом услышал сам себя и вдруг понял второй смысл только что произнесенных звуков.

– Локи, – сказал он. – Локи Кознодей.

– Медленно ты соображаешь, – сказал Локи. – Но в конечном счете верно.

И губы его сложились в густую сеточку шрамов, а в темных провалах глазниц заплясали раскаленные угли.

Они устроились в номере Тени, усевшись на разных концах матраса. Шум, который все это время доносился из комнаты жирного молодого человека, постепенно затих.

– Тебе здорово повезло, что ты попал в одну камеру со мной, – сказал Локи. – Без меня ты бы и первого года отсидки не протянул.

– И ты все это время мог просто взять и уйти оттуда – в любой момент?– Иногда бывает разумнее просто сесть на какое-то время и переждать, – он немного помолчал. – Постарайся понять одну вещь. Это никакая не магия, не волшебство. Все дело в том, чтобы оставаться самим собой, но только таким, в какого верят люди. Словно бы самую суть свою собрать воедино, сконцентрировать и увеличить во много раз. Так ты можешь стать громом, или мощью бегущего скакуна, или мудростью. Ты вбираешь в себя людскую веру и становишься больше, круче и – более человечным, чем сам человек. Ты кристаллизуешься. – Он снова немного помолчал. – А потом в один прекрасный день люди про тебя забывают, они перестают верить в тебя, перестают приносить жертвы, им нет до тебя дела, и – глядь – ты уже сшибаешь на жизнь, играя в «монте»118 на углу Бродвея и Сорок третьей.

– А почему ты оказался со мной в одной камере?

– Совпадение. Простое и незатейливое.

– А теперь ты у оппозиции за рулем.

– Можешь и так назвать, если тебе угодно. Все зависит от собственной позиции, не так ли? По моим прикидкам, так я за рулем у той команды, которая одержит верх.

– Но ведь ты и Среда, ведь вы с ним из одной, вы же оба...

– Северо-германский пантеон. Мы с ним оба из северо-германского пантеона. Ты это хотел сказать?

– Да.

– И что из того?

Тень поколебался.

– Вы, вероятно, были друзьями. Когда-то.

– Нет. Друзьями мы никогда не были. И мне ничуть не жаль, что он умер. Он тянул нас всех вспять, как гиря. Теперь его нет, и всей прочей братии придется принять факты такими, каковы они есть: изменись или умри, эволюция или вымирание. Его больше нет. Война окончена.

Тень озадаченно посмотрел на Локи.

– Ведь ты совсем не дурак, – сказал он. – Ты всегда подметки на ходу резал. Со смертью Среды ничего не изменилось. Наоборот, все те, кто раньше был ни рыба ни мясо, теперь точно знают, под какую музыку им плясать.

– Смешиваешь две метафоры в одну, Тень. Дурной вкус. Гляди, не то войдет в привычку.

– Да плевать, – сказал Тень. – Дела это не меняет. Господи боже мой! Да его смерть в единый миг сделала то, на что он безо всякого толку убил несколько месяцев. Она их объединила. Дала им что-то такое, во что они все могут верить.

– Может, оно и так, – Локи пожал плечами. – Насколько я понимаю, на этой стороне забора возобладало следующее мнение: убери смутьяна, и смута уляжется сама собой. Хотя – это не моего ума дело. Я просто – за рулем.

– Ты мне вот что еще скажи, – не унимался Тень. – Почему всем есть дело до моей скромной персоны? Они ведут себя так, будто на мне чуть не свет клином сошелся. Почему всем так важно, что я делаю и чего не делаю?

– А хрен его знает. Пока Среда был жив, ты ему зачем-то был нужен, и поэтому мы тоже были вынуждены с тобой считаться. А вот почему именно... скорее всего, перед нами в данном случае еще одна из маленьких тайн нашей жизни.

– Что-то устал я ото всех этих тайн.

– Да? А мне так кажется, что они делают мир не таким пресным. Вроде как соли добавить в варево.

– Так ты, значит, у них за шофера? Всех возишь, всю эту компанию?

– Тех, кому я в данный момент необходим, – сказал Локи. – На жизнь зарабатываю.

Он поднес к глазам циферблат наручных часов и нажал на кнопку: циферблат загорелся ровным голубоватым светом, подсветив ему лицо и придав этому лицу странное выражение – будто затравщик и затравленный зверь сошлись воедино.

– Без пяти двенадцать. Самое время, – сказал Локи. – Ты идешь?

Тень глубоко вздохнул.

– Иду, – сказал он.

Они пошли вдвоем по темному гостиничному коридору, пока не отыскали комнату номер пять.

Локи достал из кармана коробок и чиркнул спичкой. Огонек загорелся так ярко, что на долю секунды Тень даже почувствовал боль в глазах. Затрещал и занялся фитиль свечки. Потом еще один. Локи чиркнул следующей спичкой и пошел вокруг комнаты, зажигая свечные огарки, что стояли на подоконниках, спинке кровати и даже на раковине, в самом углу.

Кровать была отодвинута от стены и стояла в самой середине гостиничного номера, так что между ней и стенами с каждой стороны оставалось по нескольку футов свободного пространства. Кровать была застелена простынями, старыми гостиничными простынями, поеденными молью и покрытыми пятнами. На простынях совершенно неподвижно лежал Среда.

На нем был все тот же светлый костюм, как и в день, когда его убили. Правая сторона его лица была нетронута, в полном порядке, и даже без единого пятнышка крови. А вот левая представляла собой кровавое месиво, а левое плечо и левый борт пиджака – в россыпи темных пятен. Руки у него лежали по швам. На оставшейся половине лица выражение застыло далеко не самое умиротворенное: он явно был обижен – по-настоящему, до глубины души, исполнен гнева, ненависти и ярости на грани бешенства. Но на каком-то другом уровне восприятия вид у него, тем не менее, был самодовольный.

Тень представил себе, как умелые руки мистера Шакеля разглаживают эту ненависть, изгоняют боль, заново воссоздают лицо Среды при помощи воска и специального макияжа – и сообщают ему те последние покой и достоинство, в которых даже и смерть ему отказала.

Впрочем, тело его после смерти ничуть не казалось меньше прежнего. И от него по-прежнему исходил едва уловимый запах «Джек Дэниелз».

С равнины налетел ветер: Тень слышал, как он завывает вокруг заброшенного мотеля, расположенного в воображаемом центре Америки. Свечки на подоконнике перемигивались и дрожали.

В коридоре послышались шаги. Кто-то постучал, сказал: «Прошу поскорее, время»119, и в комнату, опустив головы, начали заходить участники церемонии.

Первым вошел Градд, за ним – Медиа, мистер Нанси и Чернобог. Последним плелся жирный молодой человек: на лице у него были свежие кровоподтеки, а губы беспрестанно шевелились, будто он все время нашептывал про себя какой-то текст. Впрочем, делал он это совершенно беззвучно. Тень поймал себя на том, что ему жаль паршивца.

Не говоря ни слова, вошедшие окружили тело со всех сторон – так что между каждым из стоявших расстояние было примерно одинаковое, как раз руку протянуть. Атмосфера в комнате была благоговейная – глубоко и искренне благоговейная, прежде Тень и не подозревал, что такое вообще возможно. Не было слышно ни звука, кроме завывания ветра за окном и потрескивания свечей.

– Мы собрались все вместе в этом безбожном месте, – начал Локи, – чтобы передать тело этого индивида тем, кто погребет его подобающим образом, в полном соответствии с обычаями. Если кто хочет что-то сказать, пусть скажет сейчас.