Джим сидел молча, глядя на меня, и мне показалось, что индейский стоицизм покинул его лицо. Он наклонился и положил руку мне на плечо. — Лейф, — негромко сказал он, — я не знал. Впервые я вижу, как ты испугался… мне больно за тебя. Я не знал… Со стороны чероки Тсантаву это очень много. — Все в порядке, индеец. Заткнись! — грубо ответил я. Он некоторое время сидел молча, подбрасывая в костер прутики. — А что сказал об этом твой друг Барр? — неожиданно спросил он. — Он взгрел меня, — ответил я. — Задал мне жару со слезами на глазах. Сказал, что с того времени, как Иуда поцеловал Христа, никто так не предавал науку. Он хорошо подбирал метафоры, они вонзались, как шипы. Особенно эта, потому что я думал так же — правда, не о науке, а о девушке. Да, я дал ей поцелуй Иуды. Барр сказал, что у меня была возможность, какой не было ни у кого. Я мог разрешить загадку Гоби и ее утраченной цивилизации. А я убежал, как ребенок от пугала. Я атавистичен не только телом. Но и разумом. Я светловолосый дикарь, лежащий в страхе перед идолом. Он сказал, что на моем месте позволил бы распять себя, лишь бы узнать истину. Он и на самом деле так поступил бы. Он не лгал. — Весьма научно, — сказал Джим. — Но что он сказал о том, что ты видел? — Всего лишь гипнотическое внушение со стороны старого жреца. Я видел то, что он заставлял меня видеть, — точно так же как перед этом я видел по его воле, как подъезжаю к этому храму. Девушка не растворилась. Вероятно, стоит где-нибудь в проходе и смеется надо мной. Но если то, что мой невежественный мозг воспринял как правду, и на самом деле было правдой, тогда мое поведение еще более непростительно. Я должен был остаться, изучить феномен и привезти с собой результаты для научного анализа. То, что я рассказал о ритуале Калкру, не что иное, как второй закон термодинамики, выраженный в терминах антропоморфизма. Жизнь действительно вторгается в Хаос, если это слово использовать для описания бесформенного первичного состояния вселенной. Вторжение. Случайность. Со временем вся энергия равномерно распределится в виде статичного тепла и будет больше не в состоянии порождать жизнь. Мертвая вселенная будет безжизненно плавать в безграничной пустоте. Пустота вечна, жизнь — нет. Поэтому пустота поглотит ее. Солнца, миры, боги, люди, все живое вернется в пустоту. Вернется к Хаосу. Назад в Ничто. Назад к Калкру. Или, если мой атавистический мозг предпочитает другое слово, назад к Кракену. Барр сильно сердился. — Но ведь ты сказал, что и другие видели девушку. Как он объяснил это? — О, с легкостью. Массовый гипноз — подобно видению ангелов у Монса, призрачным лучникам в Греции и другим коллективным галлюцинациям времен Войны. А я послужил — катализатором. Мое сходство с представителями древней расы, мой атавизм, владение ритуалом Калкру, вера уйгуров в меня — все это было необходимыми элементами массовой галлюцинации — щупальца. Очевидно, жрецы давно старались заставить действовать заклинание, в котором недоставало существенного элемента. Я и послужил этим недостающим элементом, катализатором. Вот и все. Джим снова помолчал, ломая веточки. — Разумное объяснение. Но ты ведь не убежден? — Да, я не был убежден — я видел лицо девушки, когда щупальце коснулось ее. Он встал, глядя на север. — Лейф, — неожиданно спросил он, — а что ты сделал с кольцом? Я вытащил кожаный мешочек, раскрыл его и протянул Джиму кольцо. Он внимательно осмотрел его и вернул мне. — А зачем ты сохранил его, Лейф? — Не знаю. — Я надел кольцо на палец. — Я не вернул его жрецу, а тот не просил об этом. Дьявол, я скажу тебе, почему сохранил его, — по той же причине Старый Моряк Колриджа привязал альбатроса к шее, — чтобы не забыть, что я убийца. Я снова положил кольцо в мешочек и повесил его на шею. С севера послышался негромкий рокот барабанов. На этот раз он, казалось, прилетел не с ветром. Казалось, он распространяется под землей и замирает под нами. — Калкру! — сказал я. — Что ж, не будем заставлять старого джентльмена ждать, — весело сказал Джим. И он, насвистывая, занялся поклажей. Неожиданно он повернулся ко мне. — Послушай, Лейф. Теории Барра кажутся мне здравыми. Я не говорю, что на твоем месте я бы принял их. Может, ты и прав. Но я с Барром, пока события — если, когда и как — не покажут, что он ошибался. — Прекрасно, — от всего сердца и без всякого сарказма ответил я. — Пусть твой оптимизм продержится до нашего возвращения в Нью-Йорк — если, когда и как. Мы надели рюкзаки, взяли ружья и двинулись на север. Идти было нетрудно, хотя мы почти все время поднимались. Местность постоянно повышалась, иногда довольно круто. Деревья, необычно высокие и толстые для этих широт, начали редеть. Становилось холоднее. Пройдя примерно с пятнадцать миль, мы оказались в районе редких изогнутых деревьев. В пяти милях впереди начинался скальный хребет в тысячу футов высотой. За хребтом — мешанина гор пяти-шести тысяч футов, безлесых, их вершины покрывал снег и лед, их рассекали многочисленные ущелья, покрытые блестящими ледниками. Между нами и хребтом протянулась равнина, заросшая зарослями диких роз, черникой, голубикой, брусникой и ярко-красными, ярко-синими цветами и зеленью короткого аляскинского лета. — Если разобьем лагерь в тех холмах, — заметил Джим, — укроемся от ветра. Сейчас пять часов. За час доберемся. Мы двинулись дальше. Из ягодников, как коричневые ракеты, взлетали выводки диких куропаток; со всех сторон посвистывали ржанки и кроншнепы; на расстоянии выстрела паслось небольшое стадо карибу, повсюду расхаживали маленькие коричневые журавли. Никто не может умереть с голоду в этом краю, и, разбив лагерь, мы очень хорошо поужинали. Ночью не слышно было ни звука — а может, мы слишком крепко спали, чтобы услышать что-нибудь. На следующее утро мы обсудили дальнейший маршрут. Низкий хребет преграждал прямой путь на север. Хребет продолжался, повышаясь, на запад и на восток. С того места, где мы стояли, он не представлял серьезной преграды; мы по крайней мере ее не видели. Мы решили идти через хребет и не торопиться. Но продвигаться оказалось труднее, чем мы думали; нам потребовалось два часа, чтобы извилистым путем добраться до вершины. По верху хребта мы подошли к полосе больших камней, которая стеной преграждала наш путь. Протиснувшись между двумя камнями, мы торопливо отступили назад. Мы стояли на краю пропасти, которая уходила на сотни футов вниз в необычную долину. Долину окружала мешанина покрытых снегом и льдом горных вершин. В дальнем конце долины, милях в двадцати от нас, виднелась пирамидальной формы гора. По ее центру, от вершины, до подножия долины, пробегала сверкающая белая полоса — несомненно, ледник, заполнивший расселину, расколовшую гору как будто одним ударом меча. Долина неширока, не более пяти миль в самом широком месте, по моей оценке. Длинная и узкая долина, ее дальний конец закрыт горой с ледником, а по бокам ее другие горы, обрывающиеся круто, как и перед нами. Кое-где виднелись оползни. Но все наше внимание привлекло дно долины. Оно казалось огромным ровным полем, заполненным грудами камня. В дальнем конце ее ледник тянулся до середины долины. Среди скал ни следа растительности. Ни намека на зелень в окружающих горах. Только голые черные скалы и белизна снега и льда. Долина опустошения. — Как здесь холодно, Лейф, — вздрогнул Джим. Да, холодно, и холод необычный, странный — неподвижный и душный. Он, казалось, поднимается к нам из долины, отгоняет, заставляет уйти. — Нелегко будет спуститься туда, — сказал я. — И нелегко идти, когда спустимся, — подхватил Джим. — Откуда все эти скалы и что распределило их так ровно? — Вероятно, их принес с собой ледник, — ответил я. — Похоже на морену. В сущности, похоже, что вся долина вырыта ледником. — Подержи меня за ноги, Лейф, я хочу взглянуть. — Джим лег на живот и перегнулся через край. Через одну-две минуты он позвал меня, и я вытянул его назад. — Примерно в четверти мили слева от нас оползень, — сказал он. — Отсюда не видно, начинается ли он на самой вершине. Посмотрим. Лейф, как ты думаешь, далеко ли до дна долины? — Несколько сотен футов. — Должно быть, не меньше тысячи. Утес уходит все вниз и вниз. Не понимаю, почему дно кажется таким близким. Странное место. Мы надели рюкзаки и пошли вдоль стены из камней. Через некоторое время мы оказались у трещины, рассекающей скалу. Здесь вода и лед поработали в слабом месте. Обломки камня усеивали дно трещины, уходившее к самой долине. — Придется снять рюкзаки, чтобы спуститься вниз, — сказал Джим. — Как мы поступим: оставим их здесь или спустим вниз? — Возьмем с собой. Внизу должен быть выход из долины у основания той большой горы. Мы начали спуск. Я перебирался через большой камень примерно на трети спуска, когда услышал резкое восклицание Джима. Исчез ледник, просовывавший свой язык между камнями. Исчезли и камни. У дальнего конца долины ее дно было покрыто черными каменными пирамидами, низ которых был белым. Пирамиды стояли рядами, аккуратно расположенные, как дольмены друидов. Они заполняли половину долины. Тут и там между ними виднелись столбы белого пара, как дым от жертвоприношений. Между ними и нами, плещась о стены утесов, виднелось синее покрытое рябью озеро! Далеко под нами его волны ударялись в скалу. И тут что-то поразило меня в черных каменных пирамидах. — Джим! Эти скалы в форме пирамиды. Они точно повторяют форму той горы! Даже белая полоска на месте! И в этот момент голубое озеро задрожало. Поплыло к черным пирамидам, затопило их, затопило белые дымы. Снова задрожало. И исчезло. Снова перед нами было дно долины, покрытое грудами камней. В этом преобразовании было что-то от цирковых трюков или от работы искусного волшебника. Да это и было волшебство — в своем роде. Но я видел и раньше, как природа проделывала подобные трюки. — Дьявол! — сказал я. — Это мираж! Джим не отвечал. Он со странным выражением смотрел на долину. — Что с тобой, Тсантаву? Снова прислушиваешься к предкам? Это всего лишь мираж. — Да? — спросил он. — Но что именно? Озеро или скалы? Я взглянул на дно долины. Оно выглядело совершенно реальным. Теория ледовой морены объясняла ее удивительно ровную поверхность, а также горы вокруг. Готов поклясться, что когда спустимся, обнаружим, что камни распределены вовсе не регулярно. — Конечно, озеро. — Нет, — ответил он, — я думаю, что мираж — камни. — Чепуха. Там внизу слой теплого воздуха. Камни отражают солнечное тепло. А сверху давит холодный воздух. В таких условиях и возникает мираж. Вот и все. — Нет, — возразил он, — совсем не все. Он перегнулся через скалу. — Лейф, прошлой ночью предки сказали мне кое-что еще. Они говорили об Атагахи. Тебе это что-нибудь говорит? — Ничего. — Мне тоже не говорило — тогда. А теперь говорит. Атагахи — зачарованное озеро в самой глухой части Аппалачских гор, к западу от истоков Оканалуфти. Это лечебное озеро зверей и птиц. Все чероки знали о нем, хотя мало кто его видел. Если случайный охотник подходил к нему, то видел только каменную пустыню, зловещую, без единой травинки. Но молитвой, постом и всенощным бдением он мог заострить свой духовный взор. И тогда на рассвете он видел широкую полосу мелкой жемчужной воды, питаемой ручьями, бегущими с окружающих гор. А в воде все виды рыб и земноводных, стада уток, гусей и других птиц, а вокруг озера многочисленные следы зверей. Они приходили к Атагахи, чтобы излечиться от ран или болезни. Великий Дух поместил посреди озера остров. Раненые, больные животные и птицы плыли на него. И когда добирались, воды Атагахи излечивали их. Они выходили на берег здоровыми. На Атагахи всегда был мир. Все существа там были друзьями. — Послушай, индеец, ты хочешь сказать, что это и есть твое лечебное озеро? — Я вовсе не говорю этого. Я сказал, что мне все время приходит на ум название Атагахи. Место, абсолютно пустое, зловещее, голый камень без единой травинки. А под этой иллюзией — озеро. И здесь: каменное дно, а под ним — озеро. Странное совпадение. Может, мираж — как раз каменное дно Атагахи. — Он помолчал. — Еще кое-что мне рассказали предки, так что я изменил свое мнение и принял твою версию событий в Гоби. — Мираж — это озеро. Говорю тебе. Он упрямо покачал головой. — Может быть. Но, может, и то, что мы видим внизу, тоже мираж. Может, оба мираж. А если так, то как глубоко настоящее дно? Можем ли мы до него добраться? Он стоял молча, глядя на долину. Вздрогнул, и я опять ощутил необычный холод. Я наклонился и взял в руки лямки своего рюкзака. — Что ж, чем бы это ни было, пойдем узнаем. Дрожь пробежала по дну долины. Внезапно оно вновь превратилось в сверкающее голубое озеро. А потом опять стало каменным дном. Но еще раньше я увидел в глубине озера иллюзию — если это была иллюзия — гигантскую туманную тень, огромные щупальца, тянущиеся от обширного призрачного туловища… туловища, которое, казалось, находится бесконечно далеко… исчезает в пустоте… как исчез в пустоте Кракен в пещере Гоби… в пустоте, которая сама была — Калкру! Мы пробирались между большими обломками камня, карабкались через них, скользили по ним. Чем ниже мы спускались, тем становилось холоднее. Холод, казалось, проникает в самые кости. Иногда мы тащили рюкзаки за собой, иногда толкали их впереди. И все сильнее нас донимал холод. Посматривая на дно долины, я все более убеждался в его реальности. Любой мираж, который мне приходилось видеть, — а в Монголии я видел их множество, — отступал, изменялся и исчезал, когда я подходил ближе. Дно долины ничего подобного не делало. Правда, камни на нем стали казаться приземистей по мере нашего приближения, но я приписал это изменившемуся углу зрения. Мы были на расстоянии ста футов от конца оползня, когда я почувствовал, что моя уверенность рассеивается. Продвигаться стало еще труднее. Расщелина сузилась. Слева простиралась скала, такая гладкая, как будто ее прочистили гигантской метлой. Вероятно, огромный осколок оторвался тут и упал вниз, раздробив камни; их куски виднелись внизу. Мы свернули вправо, где обломки камней были сметены гигантским веником. Тут мы продолжали свой путь. Из-за своей силы я нес оба наши ружья, подвесив их на ремне через левое плечо. И еще более тяжелый рюкзак. Мы подошли к особенно трудному месту. Камень, на котором я стоял, неожиданно качнулся вперед под моим весом. Я упал в сторону. Рюкзак выскользнул у меня из рук, перевернулся и упал на гладкую, уходящую вниз скалу. Я автоматически потянулся за ним. Ремень, державший оба ружья, порвался. Ружья скользнули вслед за рюкзаком. Это было одно из тех совпадений, которые заставляют поверить в бога Невезения. Такое может случиться где угодно без малейших последствий. Даже в тот момент я не думал, что это для нас означает. — Ну, что ж, — весело сказал я. — По крайней мере не придется их тащить. Подберем их на дне. — Если там есть дно, — ответил Джим. Я посмотрел вниз. Ружья сцепились с рюкзаком и быстро скользили по склону. — Сейчас остановятся, — сказал я. Они почти у самых камней. — Как же! — отозвался Джим. Я протер глаза, Рюкзак и ружья должны были застрять у каменного барьера в конце расселины. Но не застряли. Они просто исчезли.