В Сирке слышался шум, похожий на гудение огромного потревоженного улья. Гремели трубы, били барабаны. Удары множества гонгов отвечали тому единственному, который продолжал бить где-то в сердце захваченной крепости. Теперь через мост устремились женщины — солдаты Карака, пока вся площадь не заполнилась ими. Кузнец повернул свою лошадь, оказался лицом ко мне. — Боги, Тибур! Хорошо сделано! — Не было бы сделано, если бы не ты, Двайану! Ты увидел, ты понял, ты сделал. Мы лишь младшие участники. Что ж, это правда. Но в этот момент Тибур мне почти нравился. Жизнь моей крови! Не игрушка — повести войска по мосту! Кузнец — солдат! Лишь бы был верен мне — и к Калкру ведьму! — Очисть крепость, Ударяющий по наковальне! Нам не нужны стрелы в спину. — Будет сделано, Двайану. Метлой меча и молота, копья и стрелы крепость была очищена. Гром гонга замер на половине удара. В плечо мне уперся носом мой жеребец, он мягко подул мне в ухо. — Ты не забыл мою лошадь! Руку, Тибур! — Веди нас, Двайану! Я прыгнул в седло. Высоко поднял боевой топор, развернул жеребца и поскакал к городу. Я летел, как стрела. Тибур слева от меня, женщина-ведьма справа, солдаты за нами. Через скальный портал мы ворвались в Сирк. Живая волна встретила нас, чтобы отбросить назад. Взлетали молоты, рубили топоры, пролетали копья и оперенные стрелы. Моя лошадь споткнулась и с криком упала; ее задние ноги были подрублены. Кто-то схватил меня за плечи, поднял. Мне улыбалась женщина-ведьма. Она отрубила руку, тянувшую меня к груде мертвых. Топором и мечом мы расчистили вокруг себя круг. Я вскочил на спину серого жеребца, с которого упал дворянин, ощетинившийся стрелами. Мы ударились о живую волну. Она подалась, завиваясь вокруг нас. Вперед и вперед! Рубить топором и колоть мечом! Резать, рубить и пробиваться! Завивавшаяся волна отброшена. Перед нами лежал Сирк. Я сдержал лошадь. Сирк лежал перед нами — но не приглашал нас! Город лежал в углублении между крутыми неприступными черными скалами. Край прохода к городу находился выше городских крыш. Дома начинались на расстоянии полета стрелы. Красивый город. Нет ни цитадели, ни форта, ни храмов, ни дворцов. Только каменные дома, около тысячи, с плоскими крышами, расставленные редко, окруженные садами, между ними широкие улицы, усаженные деревьями. Много газонов. За городом возделанные поля и цветущие сады. И никакой преграды. Путь открыт. Слишком открыт! На крышах домов я увидел блеск оружия. Слышался стук топоров, заглушавший рев труб и барабанный бой. Хай! Они строят на улицах баррикады из деревьев, готовят нам сотни засад, ожидают, что мы прямо устремимся на них. Расставляют свои сети прямо на виду у Двайану! Однако они неплохо владеют тактикой. Это лучшая защита. Я не раз встречался с ней в войнах с варварами. Это значит, что нам придется сражаться за каждый шаг, каждый дом превращается в крепость, стрелы летят в нас с каждой крыши и из каждого окна. В Сирке есть предводитель, который сумел за короткое время так организовать сопротивление. Я почувствовал уважение к этому предводителю, кем бы он ни был. Он избрал единственный возможный путь к победе — если только его противник не знает контрмер. Я их знал. Мне тяжело досталось это знание. Сколько сможет предводитель продержать защитников в их тысячах крепостей? Как всегда, в этом опасность этого способа защиты. Каков первоначальный импульс жителей города, в который ворвался враг? Обрушиться на врага, выйдя из своих крепостей, как это делают муравьи или пчелы. Не часто находится достаточно сильный вождь, способный удержать их от этого. Если каждый дом Сирка останется связанным с другими, останется активной частью целого, Сирк непобедим. Но если их начнут отсекать одного за другим? Изолировать? Отрезать от предводителя? Хай! Тогда в отчаянии они поползут из всех щелей! Их погонит ярость и отчаяние, вытянет, как на веревках. Они выбегут — убивать и быть убитыми. Утес обрушится — камень за камнем. Печенье будет съедено нападающими — крошка за крошкой. Я разделил наших солдат и одну часть послал против Сирка небольшими отрядами, с приказом разойтись по городу и использовать любые укрытия. Они должны взять любой ценой крайние дома, стрелять в окна и по крышам, взламывать двери. Другие будут нападать на соседние дома, но они не должны далеко отходить друг от друга и не углубляться в город. Я набрасывал на Сирк сеть и не хотел, чтобы ее ячейки были разорваны. Уже наступил день. Солдаты двинулись вперед. Я видел, как вверх и вниз устремляются стрелы, свистя при этом, как змеи. Слышал, как стучат топоры о двери. Клянусь Люкой! Вот на одной крыше появился флаг Карака! Еще один. Шум в Сирке становился громче, в нем слышались ноты безумия. Хай! Я знал, что они долго не выдержат. И я узнал этот звук. Скоро он станет почти непереносим. Его издают люди в отчаянии! Хай! Скоро они выскочат… Тибур бранился рядом со мной. Я взглянул на Люр: она дрожала. Солдаты шумели, они рвались в бой. Я видел их голубые глаза, твердые и холодные, их лица под шлемами — не лица женщин, а юных воинов… тот, кто ждет от них женского милосердия, проснется в холодном поту. — Клянусь Зардой! Битва кончится, прежде чем мы сможем обнажить лезвие! Я рассмеялся. — Терпение, Тибур! Терпение — наше лучшее оружие. И Сирка тоже, если бы они знали это. Пусть первыми утратят это оружие. Шум становился громче. В начале улицы появилось с полсотни солдат Карака, они сражались против большего числа защитников Сирка, которых становилось все больше, они выбегали из домов и с перекрестных улиц осажденного города. Этого момента я и ждал! Я отдал приказ. Издал воинский клич. Мы двинулись на них. Наши солдаты расступились, пропустили нас и смешались с теми, кто шел за нами. Мы ударили в защитников Сирка. Они отступали, но при этом отчаянно сражались, и многие седла дворян опустели, и многие лошади бегали без всадников, прежде чем мы преодолели первую баррикаду. Хай! Но как они сражались из-за торопливо поваленных деревьев — женщины, мужчины и дети, едва способные согнуть лук или поднять меч! Теперь солдаты Карака начали нападать на них с боков; солдаты Карака стреляли в них с крыш домов, которые они покинули; мы сражались с Сирком, как он планировал сражаться с нами. И те, кто противостоял нам, скоро отступили, побежали, и мы были на баррикаде. Сражаясь, мы добрались до сердца Сирка — большой красивой площади, на которой били фонтаны и цвели цветы. Брызги фонтанов стали алыми, и когда мы уходили с площади, на ней не осталось цветов. Мы заплатили здесь тяжелую дань. Половина дворян была убита. Копье ударило меня в шлем и чуть не свалило с лошади. Я ехал без шлема, весь в крови, кричал, с меча капала кровь. Нарал и Дара были ранены, но по-прежнему защищали мою спину. Ведьма, Кузнец и его приближенные оставались невредимы. Послышался топот копыт. На нас устремилась волна всадников. Мы поскакали им навстречу. Мы столкнулись, как две волны. Слились. Смешались. Засверкали мечи. Ударили молоты. Загремели топоры. Хай! Теперь рукопашная — вот это я знаю и люблю больше всего! Закружился безумный водоворот. Я взглянул направо и увидел, что ведьму отделили от меня. Тибура не было видно. Что ж, они, несомненно, постоят за себя, где бы ни были. Направо и налево взмахивал я мечом. Передо мной, перед нападавшими на меня, над шлемами солдат Карака, разделявших нас, появилось смуглое лицо… смуглое лицо, с него на меня напряженно смотрели глаза… все время на меня… все время… Рядом с этим человеком другой, стройная фигура… Карие глаза этого устремлены тоже на меня… В них ненависть, а в черных понимание и печаль. Черные глаза и карие глаза затронули что-то глубоко-глубоко во мне… Они напоминали о чем-то… звали меня… будили что-то спящее. Я услышал собственный голос, отдававший приказ прекратить схватку; все боевые крики поблизости стихли. Солдаты Сирка и Карака стояли молча, удивленно глядя на меня. Я тронул лошадь, поехал между телами, пристально глядя в черные глаза. Странно, почему я опустил меч… почему я так стою… почему печаль в этих глазах разрывает мне сердце… Человек со смуглым лицом произнес два слова: — Лейф!.. Дегатага!