Да где же оно⁈ — я уже битый час рылась в многочисленных ворохах бумаг, принадлежащих Владимиру, в тщетной попытке наткнуться на искомый «завод».

Получается два варианта: либо зять хранил документы где-то в другом месте, либо я пропустила. Поэтому, испустив тяжкий вздох, я печально оглядела два огромных шкафа с бумагами и выдвинутые ящики стола, скривилась и начала всё заново.

Да, следует признать, мой зять Владимир был «Плюшкиным». Он принадлежал к той странной категории людей, которые никогда ничего не выкидывают. Но и эти люди тоже бывают разными: есть среди них такие, которые ни за что не выбросят ветхую одежду и обувь, или банки с позапрошлогодней консервацией, есть хранители старых газет, рекламных листовок и квитанций, есть те, кто коллекционирует даже б/ушные полиэтиленовые пакетики, сперва тщательно их выстирывает, затем сушит, затем аккуратно складывает и в таком виде хранит много-много лет непонятно с какой целью.

Владимир относился к первой категории. Он бережно хранил любую малейшую бумажку или её клочок. Я нашла даже фантики от конфет в увесистой коробке. Правда, конфеты были все заграничные, но собирать фантики для взрослого мужика — ну такое себе. В моём понимании образа Владимира это невинное хобби почему-то находилось за гранью добра и зла.

Как обычно, по закону подлости, искомая папочка (они таки нашлась, ура!) нашлась на самом низу, в диване. Я вытащила документы и прочитала — это были акции (та-дам!) на Калиновский фаянсовый завод, где когда-то много лет трудилась Любаша Скороход, пока я её не уволила. И Владимиру каким-то непонятным образом там принадлежало аж тридцать семь процентов (та-дам!). К моему сожалению, согласно документам, ему нужно было внести деньги. И срок истекал через две недели.

Там были ещё какие-то бумажки с расчётами. Как я поняла, Владимир метил ввязаться в акционеры завода по производству оксида кобальта. Но я сразу решила в такое не лезть — конкурировать с «Норникелем» не самое умное решение. Поэтому — нафиг, нафиг.

Я отложила бумажки по кобальту и вернулась к документам по фаянсовому заводу. Ещё раз всё тщательно пересмотрела и изумлённо выдохнула. Так вот для чего Владимир заставил Тамарку продать дом отца! Сунув документы в сумочку, я аккуратно вернула все остальные бумаги на место и тихо вышла из квартиры, не забыв запереть её на ключ. Честно скажу, мелькнула мыслишка сложить Тамаркины вещи и отнести ей в психдиспансер, но не стала.

Вечером этого же дня у меня было свидание с Алексеем Петровичем. Я, как могла, откладывала, придумывала разные причины. Но дальше тянуть было неудобно, все отмазки как-то закончились.

Алексей Петрович решил шикануть и сводить меня в ресторан.

Ну ладно, ресторан, так ресторан. Хоть поужинаю, на худой конец.

Собиралась я недолго — вытащила заветную китайскую сумку и поискала, что бы надеть такое, чтобы не шокировать местную публику и вместе с тем быть на высоте. Хоть я планировала аккуратно дать Алексею Петровичу от ворот поворот, но пренебрегать внешним видом не стоило. Да и с момента попадания сюда, никуда особо я и не ходила (да и в том, моём мире, я в последние годы тоже никуда не ходила). Так что был достойный повод потешить своё женское эго.

Нарядилась я в платье, которое Ирина, с которой мы снимали комнату, «расхламила», потому что оно вышло из моды. Но для девяносто второго года это было самое ого-го и ух.

Платье это было самого обычного прямого кроя, но зато агрессивной «тигровой» расцветки. На мой вкус совершенно «никакущее», но здесь таких ни у кого ещё не было. Так что для калиновского ресторана вполне себе сойдёт. Главное, что, после того, как я похудела и помолодела, сидело оно на мне изумительно.

Я сделала красивую причёску, подвела глаза, накрасила губы и вышла на улицу.

Алексей Петрович ждал меня у подъезда:

— Любовь Васильевна! Вы чудесно выглядите! — восхищённо сказал он и протянул мне букетик мимозы.

Хорошо, хоть не три гвоздички, — порадовалась я, принимая гербарий. А вслух с милой улыбкой сказала:

— Спасибо, Алексей Петрович.

— Любовь Васильевна… — начал он и запнулся, — а можно я буду называть вас Люба? Хотя бы в этот вечер?

— Думаю, Алексей Петрович, если мы будем в ресторане друг друга по имени-отчеству называть — нас не поймут, — дипломатично ответила я, сразу обозначая границы.

— А вы тогда называйте меня Лёша, — предложил он.

Я внутренне поморщилась. Слишком фамильярно, но ничего не поделаешь, и я согласно кивнула.

Мы под ручку прошествовали по ночным улицам в ресторан.

Ну как ресторан. Для меня, человека из двадцать первого века, разбалованного интернетом и изобилием всего, этот так называемый ресторан выглядел как ширпотребная забегаловка. Но других вариантов всё равно не было.

Ну, хоть, может, готовят здесь вкусно, — понадеялась я.

Мы заняли крайний столик, и сделали заказ. Алексей Петрович не сводил с меня восхищённого сияющего взгляда, лабухи на сцене лабали какой-то совершенно отпетый бандитский шансон, народ пил, ел, звенел бокалами, провозглашал тосты и хохотал, а у меня от всего этого разболелась голова.

Я уже и не рада была, что согласилась.

Да ещё и все бабы, присутствовавшие в ресторане, поедали моё платье завистливыми взглядами. А я как-то не особо люблю быть в центре внимания.

Официант, наконец, принёс бутылку вина, и Алексей Петрович разлил по бокалам:

— За нас! Я очень надеюсь, что наша дружба перерастёт в нечто большее! — торжественно провозгласил тост он, мы послушно чокнулись и выпили. Я постаралась не скривиться — вино было явно самопальное. Шмурдяк короче какой-то.

— Потанцуем? — предложил Алексей Петрович, когда заиграли какой-то вялый медляк, если я не ошибаюсь, под песню Серова.

Я подавила вздох — вот нафига я попёрлась в этот ресторан? Сейчас бы пожарила дома котлеток, затем сделала бы себе чашку чая и смотрела бы кино, лёжа на диване. Но назвался груздем, как говорится…

Музыка закончилась, и мы вернулись за стол.

Примерно между салатом из крабовых палочек и заливной рыбой, Алексей Петрович вдруг сказал:

— Люба, выходи за меня замуж!

И я подавилась крабовыми палочками.

Прошло три дня, и сегодня у нас была небольшая благотворительная акция. На окраине Калинова жила одинокая старушка, ветеран войны. У неё никого не было, и здоровья уже тоже. Мы должны были помочь ей с ремонтом — поправить забор, крылечко, покрасить это всё и плюс ставни на окнах. В доме нужно было поубирать, побелить стены и вымыть окна. Плюс — перестирать покрывала, занавески, постельное, кое-какую одежду и так далее, по мелочи. А ещё — покрасить табуретки и старый скрипучий буфет с бомбошками.

Я обвела взглядом жилище старушки и вздохнула. Любой дом так же, как и любой человек, может рано или поздно обветшать, одряхлеть и даже превратиться в живой труп. Чаще всего в домах, особенно в домах стариков, сохраняется именно та эпоха, когда они были более всего счастливы. Такое впечатление, что люди хотя бы вещами, предметами, обстановкой пытаются удержать те мгновения, когда им было хорошо.

Дом этой старушки застыл где-то в начале пятидесятых.

Вот, казалось бы, разве же тогда было хорошо? Послевоенная разруха, ещё не ушли все эти отголоски боли, страданий… Но тогда всё равно было хорошо. Морально хорошо — была потрясающая человеческая работоспособность, молодой задор, надежда, было движение, стремление к лучшему и вера, что дальше будет ещё лучше. Эх, если бы они только знали, чем всё закончится…

И поэтому мне хотелось не просто, чтобы мы навели здесь порядок, покрасили и побелили. Нет, главное здесь было — удержать вот эту атмосферу дома. Иначе старушка вернется и будет здесь чужая, среди свежеотремонтированных предметов.

Данное мероприятие не было широко распиаренным, но здесь важно было во-первых, помочь человеку (и я не удивлюсь, если Всеволод лелеял далекоидущие планы, что эта бабулька потом пойдёт к нему в секту и отпишет всё добро на них), во-вторых, нужно было продолжить сплочение команды.