— Николай Павлович, господа, только не волнуйтесь, — не в первый раз напомнила находящаяся в гуще возбужденных мэтров науки и улыбающаяся навстречу приближающемуся Максиму Наташа Власова.

На сей раз страсти кипели по поводу романа Клинтона и Моники Левински.

— А, Максим! Ну-ка отчитайтесь! — азартно разглядел Флоровского согнувшийся от замучивших колик в почках доцент Рюмин. — Что в Белом доме говорят по этому поводу?

— Как раз только оттуда! Говорят, пора завязывать, а то в России из-за этого все ученые перессорились. Просто-таки стагнирует наука! — бодро отшутился Максим.

По укоризненному взгляду Наташи, по ставшими отчужденными лицам увидел, что шутка не принята, и оттого обозлился:

— Да что, в самом деле! Других проблем у нас нет? Есть!

— Именно! — поддержал входящий следом Юрий Игнатьевич Мельгунов. — И не какие-то там заокеанские… Прошу рассаживаться, коллеги! — а как раз от нас с вами зависящие. Как сделать, чтоб перестать существовать, а начать, будем говорить, жить. Для того и собрал вас.

И, демонстрируя значимость происходящего, Мельгунов не пошел в президиум, а уселся тут же, среди прочих, за огромным овальным столом, показав Максиму кресло справа от себя.

— Никого из не относящихся напрямую к сегодняшней повестке не пригласил, — разъяснил он, уловив несколько ищущих взглядов. — Здесь только те, кого знаю за соратников в прошлом и — как это теперь? Да! — компаньонов в будущем!

Он требовательно оглядел приосанившихся компаньонов.

— Такие вот времена, господа совет! Но, — он поколебался, показал, что колеблется, и с тем большей силой произнес, — как ни ненавистно нам существующее время, мы не можем допустить, чтоб дело всей жизни окончательно разрушили тупые, алчные люди, пришедшие к власти! Не им торговать достоянием России. А накопленные наши наработки — это без преувеличения — великое достояние. Надо развивать, надо поддерживать молодых.

— Костик Мишулин — очень талантливый у меня мальчик! — выкрикнула Шергова и, смущаясь неловкого молчания, закончила: — С квартирой бы помочь. Сманят ведь.

— Поможем, дай бог, — осадил ее Мельгунов. — Еще, глядишь, и тех, что разъехались, соберем. Только деньги нужны, чтоб все это поставить.

— Да уж! — вздохнул Пуринашвили. Заслуженный мастер спорта, доцент, автор нескольких изобретений, чей широкий грузинский стол был хлебосолен для всякого здесь сидящего, в последние годы тяжко, до сердечных приступов, переживал нахлынувшую нужду.

Закивали озабоченно остальные.

— Но и без хитрости теперь нельзя! — продолжил Мельгунов. — Знать надо досконально материю, в которую нас загнали. Чтоб воров этих не подпустить. Чтоб через законы, ими под себя писанные, их же и вокруг пальца обвести.

Он сделал паузу. «Да, знать бы», — читалось тоскливое на лицах членов совета.

— Есть среди нас такой человек! — значительно произнес Мельгунов, и все обратились на Максима.

— Давай! — подбодрил его Мельгунов. — Все начистоту — здесь чужих нет. Но чтоб не заумно.

— Есть не заумно! — И, подхватив на ходу чуть не забытую на столе папку, Максим пошел к трибуне, беспрерывно реагируя на бесконечные кивки и вопросы.

— И регламент. — Мельгунов снял с сухого запястья и значительно положил перед собой часы.

Взобравшись на трибуну, Максим огладил ладонью растрепавшиеся некстати вихры, оглядел сидящих — сморкающихся, подкашливающих, отирающих влажные губы, — как-то особенно стало видно, как разом постарели они — недоступные прежде вершители судеб научного молодняка. Снисходительные небожители, благосостояние которых казалось недостижимым верхом стремлений. Чего стоил очаровательный бабник Пуринашвили, использовавший всякие свободные несколько дней, чтоб быстренько смотаться в Сочи от ненаглядной своей Лианочки. Теперь огрузневший, покрытый перхотью Григорий Яковлевич шумно дышал среди прочих. Да, не случись событий последнего десятилетия, сейчас на месте многих из них восседали бы такие, как они с Алешкой Забелиным. Максим встретил прямой, подбадривающий взгляд Наташи — умный, все понимающий взгляд. Как съехидничал когда-то Алеха, в Наталье, в отличие от прочих, хватает ума понять предел своего ума.

— Буду краток. Есть, как сказал Юрий Игнатьевич, цель и есть средства ее реализации. Цель, господа совет, святая, — Максим повел плечами, в нем разгоралось вдохновение, — спасти нашу с вами науку, довести те великолепные наработки, что, будучи завершенными, составят новое слово. Оградить институт, нашу альма-матер, от растаскивания теми, о ком резко, но справедливо говорил здесь Юрий Игнатьевич. Сохранить, а где-то и восстановить научный костяк, обеспечить преемственность поколений, то есть растить, пока в силе еще такие киты, как вы, новых ученых, да наконец, и о земном — просто обеспечить приемлемый, — да что приемлемый? — достойный уровень жизни людям, вписавшим свои имена…

Почувствовав, что заплетается в собственных словесах, Максим налил себе стакан нарзану.

— Это цель. Но, как и все ныне, она нуждается в финансировании и, что не менее важно, знании законов и рычагов, которые следует использовать. Надеюсь, в этих условиях я могу оказаться небесполезен.

Он поймал лукавый взгляд Натальи и незаметно в свою очередь кивнул: понял, понял — «Остапа понесло».

— Итак, две вводных — обеспечить финансирование, необходимое для завершения тем и выхода на самоокупаемость, и при этом не потерять контроля над институтом. Первое — чисто моя проблема: думаю, два-три миллиончика для разгона хватит.

— Неужто столько заработал? — поразилась, плохо скрывая зависть, Галанина. Не афишируя, она гордилась своим сыном, в прошлом аспирантом, ныне держащим собственный контейнер на каширском оптовом рынке.

— Кое-что заработал, — отпарировал бестактный вопрос Максим. — Но главное — связей набрал, все-таки почти десять лет среди буржуинов. Так что деньги привлечем. А теперь главное — насчет контроля. Сейчас акции института распылены чуть ли не у шестисот человек. Чтобы предотвратить их распродажу — а что вы хотите? Люди. Да еще нелегко живущие. Если кто-то предложит большую цену, то кто знает, может, и авторитет Юрия Игнатьевича не остановит?

Галанина поспешно наклонила голову.

— Надо сосредоточить акции у тех, кому дорога судьба института, — у нас.

Максим, беспрерывно, как на лакмусовую бумажку при опыте, посматривающий на Натальину реакцию, увидел, что лицо ее, до того весело-ироничное, сделалось чрезвычайно внимательным.

— Это и контроль. Государство себя показало — сорок процентов акций оборонного института выкидывает на улицу, будто старье в утиль. — По залу пробежал недоброжелательный гул. — Значит, какой-нибудь зав, прошу прощения, плодоовощной базой походя скупит эти акции и придет нам диктовать условия — может, картофелехранилище в лабораториях разместить захочет. Шучу! Но не очень. Поэтому все акции, что есть, — срочно в кулак. Заодно дадим и сотрудникам заработать.

Председатель профкома Шергова азартно закивала — такая постановка вопроса обращала планируемое в акт гуманизма.

— Но — все не просто! — сбил весело-оживленную волну Максим. — Взять и переписать акции на себя невозможно. Не буду забивать вам голову всякими мудрствованиями, — указал в сторону Мельгунова, в котором снисходительное внимание пыталось скрыть напряженное стремление вникнуть, — по поводу законодательных прибабахов, направленных на то, чтоб испортить нам жизнь. Короче, чтоб не терзать, — схема есть, и вот она вкратце. Мы с вами создаем маленькое закрытое акционерное общество.

— И на него покупаем акции! — поспешно догадалась Галанина. — Стараюсь прессу читать, — стеснительно объяснилась она.

— Близко, — снисходительно одобрил Максим. — Но не в яблочко. Лобовые решения здесь не проходят. Существуют, видите ли, такие законодательные понятия, как аффилированность, крупные, заинтересованные сделки, словом, всякая бяка. Мы не можем просто скупить на эту компанию, потому что завтра появится кто-то, кто заявит, что мы злоупотребили служебным положением вопреки интересам остальных акционеров, и потребует признать в суде эту сделку недействительной.