— Олег! — позвал Забелин.

Тот удивленно оглянулся.

— Здравствуй, Олег. — Забелин проигнорировал негодующие взгляды. — Может, отойдем?

— А мне и здесь хорошо. Говори.

— Да. Мир и впрямь тесен. Не ждал.

— Вижу. Мешаешь, между прочим.

— Я хотел сказать. Тут такое дело вскрылось. В общем, виноват я перед тобой, Олег. Нашли мы виновных. Получается, подставили тебя тогда. Но и ты хорош — тоже толстовец нашелся. Не погнушался бы объясниться, давно бы разобрались.

Собравшиеся, перед тем недовольные, теперь заинтересованно ждали продолжения.

— Вот видишь, видишь, — обрадованно затеребила Жуковича жена. — Я же говорила — все разъяснится. Не может не раскрыться. Просто ошиблись люди.

— Ошибочка вышла, — прошипел Жукович. — По суставам-то по моим. По нерву! Как тогда, в восьмидесятых.

— Только не нервничай! — вскрикнула успокоительно жена.

— Подлесного выпер?

— Нет. Нужен он. Дело — оно наших с тобой амбиций важней.

— Вот как?! Стало быть, ошибочка опять?! — Жукович вырвался из слабых женских рук. — Суки! Суки вы все гэбэшные! Какие были, такие остались! Поглотители херовы! — не модулируя больше голос, закричал он.

Заинтригованная было толпа меломанов при первых признаках бузы брызнула врассыпную.

Лишь утонченный экскурсовод оставалась на месте, восторженно впитывая в себя редкий в ее жизни скандал.

— Ну, чего пылить-то, мужик? — вмешался Максим. — Жизнь ведь. Давай встретимся, спокойно поговорим.

— Встретиться? Ишь — встретиться! Я встречусь. Я с вами в другом месте встречусь. В суде! — увлекаемый женой, не унимался Жукович. — И денежки, что мне причитаются, до копеечки выплатите. До центика!

— Заплачу, — тихо подтвердил обескураженный Забелин.

Он встретился с требовательными глазами экскурсовода и почему-то ей пообещал:

— За все заплачу!

И женщина согласно закивала.

— Еще с Мельгуновым объясняться, — тоскливо, прижав обмершую Наталью, припомнил Максим. — Эк как все зашкалило.

…И грянул дефолт. Что-то давно носилось в вялом от жары воздухе. Кем-то предугадывалось, другими предчувствовалось, большинством — ощущалось как неизбежность прихода грозы в парящее небо. Но жара стояла столь давно и с ней так свыклись, что надеялись, может, само рассосется. Не должно бы, конечно. Однако вдруг. Но грянуло разом. Без всяких загульных, намекающих кучевок.

Семнадцатого августа 1998 года премьер-министр России объявил о «реструктуризации долгов по государственным казначейским обязательствам». Диковинная эта фраза была расшифрована просто и без затей — «всем, кому должно, государство простило».

С утра Забелину позвонил кипящий возмущением Максим.

— Стар, ну ты скажи — разве не твари? Вот чего более всего боялся, когда сюда ехал, то и сотворили. Что же теперь делать станем? — волнение, которое он безуспешно пытался подавить, прорывалось в каждой нотке. Почувствовал это и сам Максим. — Извини, но так взвинтился. Немалую все-таки работу провернули. Мне тут позвонили — биржа парализована, авиакомпании захлебнулись заказами — все «портфельщики» рванули в Шереметьево. Ты хоть понимаешь, что здесь через пару недель будет? Пустыня. Что молчишь? Послушал бы, как наши старики костерят.

— Старики наши — аргумент, конечно, могучий. Очень продвинутые экономисты. Только не самые вменяемые. Кстати, штука заразная, так что ты рядом с ними не замельтеши, ладно? — Забелин, сам удрученный случившимся, не стал скрывать раздражения.

— Нет, но ты мне хотя бы скажи, что такое ваше правительство? Возбуждают дела против Мавроди и сами делают то же самое. Получается, что тот из «пирамидщиков», кто к власти пробился, и есть государство.

— Знаешь, Максик, давай прервем плач Ярославны на Путивле. Все это, конечно, не то чтоб блеск. Но у нас с тобой есть свое дело и его доводить надо.

— Вот за что тебя люблю я. Цельный, как кусок кирпича. А если я завтра узнаю, что штурмуют Кремль, тебя тоже пустяками не отвлекать?

— Только если двинутся на институт. Что Юрий Игнатьевич?

— Пока никак не подберусь. Духу поговорить не хватает. А может, вместе?.. На днях, кстати, напоминал, что сотрудникам за часть акций не выплатили.

— Сколько осталось?

— Сам знаешь. По опциону еще с полмиллиона долларов. А мы, между прочим, иссякли. Погоди, Стар, ты что, на полном серьезе? Собираешься проплачивать?!

— Ну не бросать же. Тем более Юрий Игнатьевич попенял.

— Ты сам невменяемый, — озарило Максима. — В такое-то время. А если банк теперь не захочет акции забирать? Давай хоть переждем, пока Второв твой возвернется.

— Ждать не станем. И не паникуй. Банк стоит твердо и основательно. Не для того мы его годами на дубовых лапах выстраивали, чтоб от первой же бури свалился.

— Что еще за лапы? Хохмишь?

— Короче, через пару дней деньги будут.

— …Так что? Говоришь, опять отказали?

Дерясин лишь удрученно кивнул.

— Тогда попробуем из тяжелого калибра. Какой у Баландина номер?

— Попробовать, конечно, не вредно, но…

— Юрий Павлович, — Забелин поднял палец, придав одновременно голосу предельно допустимую беззаботность, — а у меня махонькая просьбишка. Больше так, для подстраховки. Ты о моей кредитной линии не позабыл, часом? Пора еще миллион выделять.

В трубке что-то заурчало. Было слышно, как по-утреннему прокашливается Баландин.

— Ты что, всерьез, что ли? — не сразу поверил он. — Жизнью банка не интересуешься, вот что я тебе скажу. Сидишь там в своем болоте, как кулик. И ни о чем другом думы нет. Какая нахрен линия? Мы еще вчера кредитование свернули. Принято решение — все активы возвращать на «базу».

— Но ты же знаешь мою программу. И главное, осталось-то всего ничего. Хоть полмиллиончика «выгони».

— Не могу! — с видимым удовольствием отказал Баландин и повесил трубку.

— Говорил же! — констатировал Дерясин. — В банке как с похмелья. Носятся все в очумении. Слух ходит — сокращение готовится. А у нас Клыня вот на увольнение подал. Ну да вы знаете?

Забелин неохотно кивнул.

— Пытался поговорить. Ни в какую. Вообще очумел парень. От всех шарахается. Хорошо хоть, свадьба эта дурацкая расстроилась. Сказал я ему все-таки насчет этой мочалки и Баландина. Ну а что, думаю, молчать? Женится, потом узнает — разве легче?

— А где она сама теперь? Ездит на машине, как собиралась?

— На самокате не хотите? — мстительно съязвил Дерясин. — Баландин ее, похоже, по кругу запустил. Никогда ей Юрку не прощу! И с институтом жалко. Считай, на финише стояли.

— Да, жалко.

Забелин задумался о чем-то. Решительно достал блокнот:

— В конце концов, всему есть цена. Так, Андрей?

— Так это конечно.

— Тогда держи. — Он быстро списал цифры и протянул записку Дерясину. — Вот номер моего счета, там у меня как раз тысяч пятьсот. Уточнишь. Реквизиты кипрской компании знаешь. В общем, оформляй платеж на все, я подпишу. Прямо сейчас. И, как обычно, в одно касание — на «Лэнд». Надо, чтобы послезавтра деньги были в институте.

— Оформлю, конечно, — пробасил потрясенный Дерясин. — Только вы б подумали, Алексей Павлович. Такие деньги бухать. Не чужое как бы. Трудом заработали. А ну как банк не выправится?

— И думать не моги. Вот если мы с тобой вместо работы начнем об этом рассуждать, тогда и впрямь…

— И все-таки… Ну хоть сотню тысяч оставьте на атасе… — Он натолкнулся на нетерпеливый взгляд. — Ну, да воля ваша.

Еще через два часа Забелина разыскал референт Керзона.

— Соединяю, — коротко произнес он.

— Палыч, — услышал он голос первого зама. — Ты с чего это деньги со своего счета решил снять?

— Уж и тебе доложили. Надо завершать скупку института, а Баландин уперся. Может, ты посодействуешь?

— Не посодействую в этот раз. Кредитование мы в самом деле прикрыли. Сейчас, наоборот, главное — подтягивать активы отовсюду.