— Господи, опять за свое?.. Да слезь ты со стола, к чертовой матери!

— Уже. Ну что ты глазищи свои немыслимые округлила? Любишь ведь. А меня знаешь как при виде тебя прихватывает? Я ведь по утрам специально пораньше приезжаю, просто чтобы увидеть, как ты над асфальтом летишь.

— У-у! — завыла Наталья. — Эва куда тебя! Очнись же. Не летаю я уже давно. Кончилось топливо! Ты мне бесконечно рассказываешь, как жил. Но я-то эти годы тоже жила. Выживала. Почему не спросишь как, — она сделала усилие, — с кем! Так вот, будешь премного удивлен…

— Не надо, — поспешно попросил сникший Максим. — Не надо меня удивлять. Думаешь, сам не понимаю, что не могла такая, извини, телка столько лет одна? И с кем, нашептали. Но только ничего это не меняет. И хочу, чтоб ты это знала. Я, собственно, зачем зашел? На день рождения пригласить.

— День?.. — Наталья изумленно перевела взгляд на висящий календарь, на котором сегодняшнее число выделялось, разрисованное пастой, будто проволокой обмотанное. — Ой, Максик! Прости…

— Ничего, старик Макс привык к невниманью. Я тебя вечером в шесть часов у себя жду. И не делай такую ужасную нюню.

— Увы, не судьба. Поверь, мне правда жаль, но у меня встреча на семь назначена. Чисто деловая.

— А я с шести ждать буду. Поставлю «Абрау-Дюрсо», торт, цветы, свечу потолще зажгу…

— Не могу обещать…

— А я жду. Учти, кстати, свеча церковная, на сутки рассчитана.

И, не давая ей ответить, Максим быстро выбежал в коридор, откуда тотчас послышался его распекающий кого-то голос.

Решившись, Наталья подняла трубку.

— Алло, охрана? Я на восемнадцать тридцать заказывала три пропуска: Подлесный Вячеслав Иванович и с ним еще двое… Да. Аннулируйте, и не пропускать. Спасибо.

И решительно вышла из кабинета.

Как и всегда, все в коридоре с облупленными стенами и скрипучим полом дышало деловитостью — вокруг сновали озабоченные люди в потертых синих халатах. Она бы, пожалуй, не решилась на пари утверждать, что именно с оживленной озабоченностью обсуждают сейчас в каждой из бесчисленных курящих группок. Зато безошибочно могла определить, о чем не говорят, — о работе. Тех немногих, кто, собственно, и двигал эту пресловутую науку, в коридорах увидишь нечасто.

На лифте Наталья поднялась на десятый этаж и будто во времени переместилась, оказавшись в том коридоре, но покрытом ковром, сияющим свежестью и оптимизмом, с множеством дубовых дверей с кодовыми замками и витиеватыми вывесками. В холлах для приглашенных гостей среди кожаной мебели стояли вазоны с цветами и импортные телевизоры. В дальнем углу перед витой лесенкой наверх висела табличка — «PRIVATE», вход в Зимний сад".

— Что-то ищем? — возле Власовой возник секьюрити в сшитой по фигуре форме.

— Да, Александра Борисовича, — и, не дожидаясь реакции, толкнула знакомую дверь — финансовый директор имел запасную резиденцию на этаже арендаторов.

При виде входящей на хмуром, скрытом огромными очками узком, испещренном морщинками лице Петракова появилась радостная и вместе с тем озадаченная улыбка.

— Наташенька моя пришла! А я тут, понимаешь, последние бумаженции разбираю. Не чаял. Мы вроде договорились на семь у тебя с договорами. Или… передумала?

— Передумала. Надо поговорить, Саша.

Забелин стоял в лоджии, раздраженно вслушиваясь в ночной плеск моря и пытаясь разобраться в новых для себя ощущениях.

После аквапарка, разместившись, они спустились в вечерний ресторан. Лицо Юли, с интересом всматривающейся в бокал сухого, светилось от несходящей задумчивой улыбки.

— Юлочка. — Они только что вернулись после очередного танца. — Как же мне хорошо с тобой.

— У? — Она отвлеклась от бокала. — Это не со мной. Это местный воздух.

— Чепуха. Полная чепуха. Хоть в эскимосском чуме, но — ты!

— Но я не хочу в чум. — Она хихикнула. — Хорошее вино. Я, вообще-то, не пью. Но это хорошее.

От дневного страха не осталось и следа. Забелин сидел напротив, глядел на чудное ее лицо и утопал в нежности.

— А ты помнишь, что сказала мне там, в трубе?

— В трубе? Разве там можно было еще и говорить?

— Значит, послышалось? Жаль. Это было так здорово.

— В самом деле? Тогда, может, не послышалось.

— Но тогда… Должен ли я понять…

— Очень может быть. Ты только не торопи, ладно?

— Ладно, — охотно согласился он. — Десять минут молчу как партизан. А потом поднимаемся ко мне.

Но потом произошло что-то непонятное. Без видимой причины она сделалась той вялой, ушедшей в себя «плохушкой», какой была при их знакомстве. Поднявшись на этаж, кивнула без выражения и, даже не попрощавшись, быстро заперлась в своем номере.

— Да на кой черт мне все это, — выругался вслед Забелин. И теперь, озлобленный, он поверял равнодушному к нему морю все, что он думал по поводу себя и своего неуклюжего, к тому же неслучившегося романчика.

В дверь постучали. На пороге, переодетая в халат, но с тем же мрачно-углубленным видом, стояла Юля.

— Что случилось? — Он не смог преодолеть неприязнь, и она отшатнулась было, но решилась.

— Можно я у вас побуду? Недолго. Как-то мне одной неуютно. Я бы выпила чего-нибудь, — поежившись, девушка прошла к ближайшему креслу.

— Шампанское всунули теплое. — Забелин все-таки захватил бутылку из ресторана. — Пойду подержу под водой.

Но едва он скрылся в ванной, как из гостиной донесся придушенный вскрик.

Он выскочил стремительно.

Юля, свесившись в кресле, хрипела. Лицо ее, с выпученными глазами и перекошенным ртом, сделалось отталкивающим, из угла губ обильно вытекала слюна. Трясущееся в конвульсиях тело сползало на пол. На долю секунды зрелище это вызвало в нем невольное отвращение, но надо было помочь. Стряхнув оцепенение, он подхватил ее, падающую, и изо всей силы прижал к себе колотящееся тело. Он услышал скрежет перетираемых друг о друга зубов и резким, сильным движением разжал их. Рукав его рубахи стал мокрым от непрерывно льющейся слюны. Она еще продолжала хрипеть и извиваться в его тесных объятиях. Потом постепенно затихла. Открытые глаза ее застыли, с мольбой глядя на него.

— Все хорошо, все хорошо, — произнес он. — Уже хорошо.

Забелин поднялся, перенес маленькое тельце на кровать, пытаясь ее успокоить. А она, неподвижная, все так же умоляюще смотрела на него. И наконец Алексей понял: она его не видит и не слышит. Лишь инстинктивно ручкой уцепилась за рубаху, словно моля о помощи. И тогда на месте появившегося было невольного отвращения к уродству в нем возникла и стала разрастаться волна бесконечной нежности к несчастной девочке и страх при мысли, что она может умереть.

— Так вот оно! — бормотал Алексей, с силой встряхивая ее за плечи и судорожно прикидывая, как, не зная языка, вызвать врача. — Вот оно что!

— Что «оно»? — прозвучал слабый голос.

Лежа на кровати, Юля оглядывалась в сильном беспокойстве:

— Как я здесь?.. Со мной что-то было.

Забелин кивнул.

— Опять! Господи, опять. — По ее лицу потекли слезы. — И как же стыдно. Ты… вы уж простите!

— Ты! Ты! Что еще за «вы»? Только «ты». И все ерунда, все отступит.

Юля благодарно провела по его запястью:

— Я полежу чуть-чуть.

Поспешно кивнув, он вышел в гостиную.

— Дверь! Только не закрывайте дверь!

Он подошел к мини-бару, выгреб миниатюрные бутылочки с коньяком, виски, водкой и, беспрерывно свинчивая головки, влил все во вместительный стакан и одним махом выпил.

Спустя некоторое время тихо вышла и Юля. Удрученная, села в то же кресло.

— Напугала?

— Без проблем… Разве что чуть-чуть.

— Можно выпить? — Давясь, она сделала большой глоток шампанского, закашлялась. — Это эпилепсия, — безысходно объяснила Юля.

Чуть помолчала.

— Хотя я надеялась. Я сделала томограмму, и мне сказали, что очага нет. Как же я обрадовалась.

Забелин вспомнил вспыхнувшее жизнью лицо после того телефонного звонка.

— Наверное, снимок не получился. Это года три назад началось. Сначала во сне. Я-то не помню — муж заметил. Я замужем была.