Он не собирался этого делать… но теперь он всей душой надеялся, что это все же случилось.

На младенце была надета какая-то длинная штуковина из белой легкой ткани; Роджер приподнял ее край, рассматривая влажную пеленку и безупречный овал крошечного пупка над его краем. Движимый любопытством, которое не смог бы самому себе объяснить, Роджер просунул палец под пеленку и отодвинул ее.

— Я же тебе сказала, он весь перед тобой, — произнесла Брианна, уже подошедшая к нему.

— Да уж, весь как на ладони, — с сомнением сказал Роджер. — Но что же это он такой… маленький?

Брианна рассмеялась.

— Вырастет, — заверила она Роджера. — Сейчас он ему не очень-то и нужен.

Собственный пенис Роджера тут же шевельнулся между бедрами, дернулся при этом напоминании…

— Дай его мне, — попросила Брианна Она потянулась к ребенку, но Роджер покачал головой и вернул пеленку на место.

— Подожди немножко. — Это… ребенок пах молоком и чем-то… как будто сладкой гнилью. И еще что-то тут было… некий неопределимый запах, видимо, его собственный… ничего подобного Роджер прежде не ощущал.

— Eau de bebe, так мама это называет, — сказала Брианна. Она села на кровать, по ее лицу бродила легкая улыбка. — Она говорит, это естественное защитное средство; ребенок использует его для того, чтобы родители его не убили.

— Убить его? Но он такой милый маленький карапуз! — возмутился Роджер.

Одна рыжая бровь насмешливо взлетела вверх.

— Ты не жил рядом с этим чертенком последний месяц. За три недели это первая ночь, когда у него нет колик. Не будь он моим, я бы его в лес выбросила!

Не будь он моим… Подобная уверенность была присуща только матери, понял вдруг Роджер. И на мгновение — короткое, кратчайшее, — он, к собственному изумлению, позавидовал Брианне.

Малыш дернулся и негромко гукнул, уткнувшись в шею Роджера. Прежде чем Роджер успел пошевелиться, Брианна уже вскочила и забрала у него ребенка, похлопывая по крошечной спинке. Малыш мягко срыгнул — и тут же снова погрузился в сон.

Брианна уложила его в колыбель, повернув на животик, осторожно, словно тот был начинен взрывчаткой. Роджер видел сквозь редкую ткань рубахи очертания ее тела, обрисовавшиеся силуэтом на фоне огня, горевшего в очаге. Когда Брианна повернулась к нему, он был уже готов.

— Ты могла вернуться домой, когда узнала о нем… У тебя ведь было еще время. — Роджер смотрел прямо в глаза Брианны, не давая ей отвести взгляд. — Так что… теперь ведь моя очередь задавать вопросы, верно? Что заставило тебя дожидаться меня? Любовь… или обязательства?

— И то, и другое, — ответила она, и глаза ее потемнели так, что казались почти черными. — Или ни то, ни другое. Я… я просто не могла уйти без тебя.

Роджер глубоко вздохнул, чувствуя, как последние сомнения, затаившиеся где-то на дне его желудка, уползают прочь.

— Тогда ты знаешь.

— Да.

Она повела плечами — и свободная рубаха упала на пол, оставив Брианну обнаженной. И волосы в нижней части ее живота оказались действительно рыжими… О Боже, задохнулся Роджер. Они даже были не просто рыжими; там переливались золото и янтарь, слоновая кость и имбирь… и Роджера охватило желание, выходящее далеко-далеко за пределы плоти…

— Ты сказал, что любишь меня, что клянешься в этом всем, что для тебя свято, — прошептала Брианна. — А что для тебя свято, Роджер?

Он встал и потянулся к ней — нежно, осторожно. И, прижав Брианну к сердцу, он вспомнил вонючий трюм «Глорианы» и тоненькую оборванную женщину, от которой пахло молоком и грязью. Вспомнил огонь и барабаны, и кровь, и осиротевшую малышку, окрещенную именем ее отца, пожертвовавшего собой ради могучей любви.

— Ты, — сказал он, уткнувшись лицом в ее волосы. — Он. Мы. А больше ничего не существует, ведь так?

Глава 68

Семейное счастье

Август 1770 года.

Утро было тихим и мирным. Младенец спокойно спал всю ночь, и за этот свой подвиг удостоился щедрой похвалы. Две курицы послушно откладывали яйца в курятнике, вместо того чтобы разбрасывать их по всей округе, так что мне не приходилось теперь ползать на четвереньках под кустами ежевики в поисках очередного завтрака.

Хлебное тесто поднялось в кадке безупречным снежным холмом, и Лиззи превратила его в ковриги, а новенькая хлебопекарная печь — заразившись, видимо, духом царившего вокруг согласия, — покрыла их ровным золотистым загаром, и аромат горячего хлеба пропитал весь дом… это был запах сытости и довольства. Окорок со специями и индейка благополучно жарились, громко шипя, добавляя свои ароматы к мягким утренним запахам влажной травы и летних цветов, проникавшим в окна.

Все это умиротворяло, однако общая сонная атмосфера, что наполняла дом, была скорее следствием предыдущей ночи, нежели обычных утренних событий.

Это была безупречная ночь, озаренная лунным светом. Джейми взял свечу и пошел запереть дверь — но вместо того встал, опершись о дверной косяк, глядя вниз, в долину.

— Что такое? — спросила я.

— Ничего, — мягко откликнулся он. — Иди сюда, посмотри…

Все вокруг, казалось, плыло, и перспектива исчезла, размытая таинственным лунным светом. Дальний водопад словно бы мгновенно замерз, рассыпав в воздухе брызги. Но ветер дул в нашу сторону, и я слышала далекий шум многих тонн рушащейся вниз воды.

Ночной воздух пах травой и водой, а дыхание сосен и елей на самой вершине горы несло в себе прохладу. В легкой рубашке мне стало холодновато, я поежилась и прижалась к Джейми, чтобы согреться. На боках его ночной рубашки были разрезы почти до талии. Я просунула руку сквозь разрез и сжала круглую теплую ягодицу. Его мышцы напряглись под моими пальцами, но тут же расслабились, когда он повернулся.

Он не отошел в сторону; просто чуть изогнулся, чтобы через голову снять рубаху. И встал на крыльце обнаженный, и протянул мне руку.

Лунный свет посеребрил его тело, вырвав его из тьмы ночи. Я видела всего Джейми, как днем, — от длинных пальцев ног до пылающих волос, отчетливо, и так же отчетливо я могла рассмотреть плоские черные силуэты кустов ежевики в глубине двора… И Джейми, как и кусты, казался лишенным объема, и расстояние до него тоже невозможно было определить; он мог оказаться на расстоянии вытянутой руки от меня, а мог быть за добрую милю.

Я сбросила рубашку с плеч и позволила ей упасть с моего тела, и, оставив ее бесформенный ком лежать у порога, взяла Джейми за руку. Не говоря ни слова, мы поплыли по траве, направив шаги мокрых ног к лесу, потом так же молча повернулись друг к другу, делясь теплом, и шагнули в безмолвие пустоты по другую сторону гребня горы.

Проснулись мы в темноте, когда луна уже зашла, — засыпанные листьями, с мелкими веточками в волосах, покусанные всякой мелочью и окоченевшие от холода. Но мы снова не сказали друг другу ни слова, просто расхохотались и, шатаясь, поднялись на ноги, налетая на корни деревьев и камни, а потом, держась за руки, поплелись через темный лес к дому — и попали в собственную постель лишь за час до рассвета.

А теперь я наклонилась над плечом Джейми и поставила перед ним миску с овсяной кашей, задержавшись для того, чтобы извлечь из его шевелюры дубовый лист. И положила этот лист на стол рядом с миской.

Джейми повернул голову; в его глазах плясала улыбка. Он поймал мою руку и поцеловал Потом отпустил меня и занялся кашей. Я легко погладила его по шее — и увидела, как он весь расплылся в улыбке.

Я, тоже улыбаясь, оглянулась — и увидела Брианну, наблюдавшую за нами. Уголок ее рта изогнулся, глаза потеплели от понимания. Потом ее взгляд скользнул к Роджеру, уплетавшему овсянку и при этом смотревшему на Брианну.

Эту картину семейного счастья нарушил хриплый вопль мула Кларенса, сообщавшего о приходе гостя. Как же мне не хватает Ролло, подумала я, направляясь к двери, посмотреть, кто там явился… ну, по крайней мере Кларенс не может наброситься на пришедшего и сбить его с ног посреди двора.