И в то же время я не могла заставить себя сделать кому-то аборт собственными руками. То самое особое чувство хирурга, благодаря которому я не просто чувствовала, но и понимала живую плоть, лежавшую на операционном столе, заставляло меня ощущать крохотный комочек в матке как живое существо. Я могла положить ладони на живот беременной женщины и уловить биение сердца младенца… даже не младенца еще, а всего лишь зародыша. Я могла мысленным взглядом проследить изгибы еще не сформировавшихся конечностей, округлость будущей головки… и даже змеиные извивы пуповины, наполненной бегущей кровью… кровью матери, питающей будущее дитя.

Я не могла заставить себя уничтожить все это. До этого времени не могла; но теперь это от этого зависело, останется ли в живых моя собственная плоть и кровь.

Но как? Тут ведь необходимо было хирургическое вмешательство. Доктор Роулингс явно никогда не делал подобных операций; в его наборе не было «ложки» для выскабливания матки, не было и расширителей… Но все же я могла бы справиться. Можно взять иглы для шитья — они из слоновой кости, а острые концы, естественно, придется закруглить… вот этот скальпель, если его изогнуть должным образом и обработать песком острие… тогда оно станет пригодным для выскабливания.

Когда? Немедленно. Срок у Брианны приближался к трем месяцам; если вообще делать все это, то как можно скорее. К тому же я просто не могла находиться в одной комнате с Джейми, пока вопрос не решен окончательно, — быть рядом с ним, чувствуя его гнев, направленный на меня…

Брианна пошла проводить Лиззи к Фергусам. Лиззи собиралась остаться там и помочь Марселе, на которой висело слишком много хлопот: и винокурня, и маленький Герман, и те полевые работы, с которыми сам Фергус не мог справиться одной рукой. Это была слишком тяжкая ноша для восемнадцатилетней девушка, но она как-то справлялась, с удивительным терпением и изяществом. Лиззи могла по крайней мере сделать какие-то домашние дела и присмотреть за маленьким дьяволенком час-другой, чтобы его мать смогла хоть немножко передохнуть.

Брианна должна была вернуться перед ужином. Ян отправился на охоту, прихватив с собой Ролло. Джейми… хотя он ничего мне не сказал, я знала, что он не вернется домой довольно долго.

Но уместно ли будет задавать Брианне этот вопрос сразу по ее возвращении? Когда перед ее глазами будет еще стоять смешная рожица Германа? Хотя, тут же сухо подумала я, по здравом размышлении наблюдение за двухлетним мальчишкой как раз и может дать хороший урок, наглядно продемонстрировав все опасности материнства.

Слегка ободренная этим слабым призраком юмора, я повернула назад, поплотнее закутавшись в плащ, чтобы уберечься от нараставшего ветра. Спустившись к дому, я уже издали увидела стоявшую в загоне лошадь Брианны; дочь уже вернулась. Я внутренне сжалась и зашагала к дому, чтобы поставить Брианну перед выбором.

— Я думала об этом, — сказала она с глубоким вздохом. — Сразу начала думать, как только все поняла. И гадала, можешь ли ты это сделать… ну, вообще что-то сделать в этих условиях.

— Это было бы не просто. Это может быть опасно… и может нанести тебе непоправимый вред. У меня никаких обезболивающих нет, даже настойки опия, только виски. Но — да, я могу это сделать… если ты того захочешь. — Я заставила себя сидеть спокойно; зато Брианна медленно шагала взад-вперед перед очагом, в раздумье сложив руки за спиной.

— Тут поневоле придется применять хирургию, — снова заговорила я, не в силах молчать. — У меня нет нужных трав… да и в любом случае, они недостаточно надежны. По крайней мере скальпель действует… наверняка. — И я выложила этот предмет на стол; Брианне не стоило питать особых иллюзий относительно моего предложения. Она кивнула в ответ на мои слова, но продолжала бродить по комнате. Ей, как и Джейми, всегда лучше думалось на ходу.

По моей спине сползла струйка пота, я вздрогнула. Огонь горел жарко, но мои пальцы были холодными, как лед. Господи милостивый, если она того захочет, в самом ли деле я смогу это сделать? Руки у меня задрожали от напряжения, от ожидания…

Брианна наконец повернулась и посмотрела на меня, и ее взгляд из-под густых рыжих бровей был ясным и оценивающим.

— Ты бы сделала это? Если бы могла.

— Если бы могла?

— Ты как-то раз сказала, что ненавидела меня, когда была беременной. Если ты уверена…

— О Господи, не тебя! — в ужасе воскликнула я. — Не тебя, что ты! Это… — У меня перехватило горло, я сцепила пальцы, чтобы утихомирить дрожь. — Нет, — повторила я, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности. — Нет. Никогда.

— Ну, это твои слова, — возразила Брианна, внимательно всматриваясь в меня. — Это было, когда ты рассказывала мне о папе.

Я потерла лицо обеими ладонями, пытаясь сосредоточиться. Да, я действительно тогда ляпнула что-то такое. Идиотка.

— Это было ужасное время. Ужасное и тяжелое. Мы умирали от голода, шла война, весь мир, казалось, трещал по швам. — А не трещит ли сейчас по швам весь мир Брианны? — В те дни чудилось, что не осталось уже никакой надежды; я должна была расстаться с Джейми, и эта мысль вообще все вытеснила из моей головы. Но ведь был и еще один фактор, — добавила я.

— Какой?

— Меня не насиловали, — тихо сказала я, глядя в глаза Брианне. — Я любила твоего отца.

Она кивнула, слегка побледнев.

— Да. Но это может быть и ребенок Роджера. Ты сама так сказала, верно?

— Верно. Может быть. Тебе достаточно такого предположения?

Брианна положила руку на живот, ее длинные пальцы слегка согнулись.

— Да. Хорошо. Для меня там — не просто некое существо. Я не знаю, кто это, но… Брианна внезапно умолкла и посмотрела на меня с легким смущением. — Я не знаю, как это сказать… — Она чуть заметно передернула плечами, отметая сомнения. — Знаешь, у меня случился приступ сильной боли как-то ночью, через несколько дней… после. Я проснулась от этой боли. Такой быстрый укол, как будто кто-то уколол меня булавкой, но глубоко. — Пальцы Брианны скользнули к лобковой кости, справа.

— Имплантация, — мягко сказала я. — Тот момент, когда яйцеклетка пускает корешок в матку. — Да, это был тот момент, когда формируется первое звено извечной цепи, связывающей мать и ее дитя. Когда крошечный, едва зародившийся организм, возникший из слияния яйцеклетки и сперматозоида, встает на якорь, закончив начальное опасное путешествие и устраивается поудобнее, чтобы начать хлопотливый труд деления клеток, добывания пищи из плоти, окружающей его, создания взаимных связей… Это такая цепь, которую не разорвать ни рождением, ни смертью.

Брианна кивнула.

— Это было очень странное ощущение. Я еще наполовину спала, но… ну, у меня вдруг возникло чувство, что я больше не одна — Ее губы изогнулись в легкой улыбке, радуясь воспоминанию. — И я сказала, ему, внутри… — Взгляд Брианны встретился с моим взглядом. — Я сказала: «А, это ты!» И снова заснула. — Вторая рука Брианны легла на живот. — Я тогда подумала, что мне все приснилось. Это ведь произошло задолго до того, как я поняла. Но я помню. Это не был сон. Я помню.

Я тоже помнила.

Я смотрела на свои руки, лежавшие на столе, но видела не гладкие доски и не блестящее лезвие скальпеля, а бледную, опаловую кожу и безупречное личико моего первого ребенка, Фэйт… и ее раскосые глаза, плотно закрытые… им так и не довелось открыться и увидеть свет земного мира.

Я подняла голову и посмотрела в точно такие же глаза, но открытые и полные сочувствия и понимания.

И увидела перед собой свою вторую дочь — не взрослую и задумчивую, а крошечную, розовую и брыкающуюся, полную жизни, недовольную тем, что ей пришлось пройти через пытку рождения, тем, что ее выставили в мир, такой непохожий на уютную тишину материнской утробы… да, она была великолепна и безупречна.

И два эти чуда, что я носила под своим сердцем, рожденные моим телом, два чуда, которые я держала на своих руках, отделились от меня, и все равно навсегда остались моей частью. Я слишком хорошо знала, что ни смерть, ни время, ни расстояния не ослабят этой связи, не разорвут этих уз… потому что я изменилась благодаря им, раз и навсегда изменилась из-за этой таинственной связи.