– Это все равно, что носить воду в решете, – насмешливо сказал Зальмоксис. – Ты, видно, забыл, что у Херсонеса сильный флот, и съестные припасы осажденным доставят морем. Этому помешать мы не в силах.
– У нас есть Посидей! – запальчиво воскликнул Палак. – Победитель сатархов.
– Честь и хвала ему за это, – Зальмоксис был раздражен упрямством брата; он его недолюбливал. – Но одно дело сражаться против легких пиратских миопаронов[219] и бирем, а другое – с триерами эллинов, тем более, что их у херсонеситов гораздо больше, чем у нас.
– Довольно, – Скилур властным жестом остановил разгоряченого Палака, попытавшегося снова вступить в спор с Зальмоксисом. – Вы правы оба. Во-первых, нам нужно усилить флот. Для этого придется заключить союз с таврами. С другой стороны, мы не овладеем хорой Херсонеса и самим городом до тех пор, пока херсонеситам помогает Боспор. Через тайных осведомителей мне стало известно, что царь Перисад шлет морские караваны с оружием и продовольствием в осажденный Херсонес. Кроме того, в Пантикапее набирают новых гоплитов, чтобы усилить гарнизоны столицы и городов Боспора. А это тревожно…
– Царь Перисад осмелится начать с нами войну? – с иронией спросил скептух[220], ведавший казной Скифского государства, седой, как лунь, старик с маленькой круглой головой. – Хе-хе… – вдруг рассмеялся он дребезжащим смешком. – Царь Перисад… Можно ли ждать плодов с дерева без корней? И кто поверит в воинскую отвагу мужа, предпочитающего не бряцанье доспехов и звон мечей на поле брани, а пиршественный стол?
Прозрачные намеки скептуха поняли все. Царь Боспора Перисад V не имел наследников, не отличался воинственным нравом и был весьма пристрастен к вину.
– В твоих словах есть доля правды, – ответил скептуху Скилур. – И все же нам нужно поостеречься боспорцев. Если они ударят в тыл войскам Зальмоксиса, ему придется худо.
– Хе-хе… – снова коротко засмеялся скептух. – Великий царь, выслушай мой совет.
– Говори, – Скилур относился к скептуху с почтением – несмотря на преклонный возраст, казначей был умен, как змея, и хитер, как лис.
– Видно казна Боспора вовсе не так пуста, как утверждает царь Перисад, если находятся средства для помощи Херсонесу. Потому я считаю, что форос, выплачиваемый нам боспорцами чересчур мал, – скептух хитро сощурил выцветшие от старости глаза. – Нужно потребовать дань в двойном размере по сравнению с нынешней.
– Разумно… – сдержанно улыбнулся Скилур. – Пошлем к Перисаду послов.
– Но только после того, как наши гиппотоксоты вытопчут конями пшеницу, взращенную боспорцами, и распугают стада овец и коз, – продолжил скептух, растягивая в ухмылке тонкие губы. – И тогда царю Перисаду, хе-хе, будет не до Херсонеса…
– Решено, – после некоторых раздумий сказал царь скифов. – Палак! Гиппотоксотов поведешь ты. Собирайся. Отправитесь завтра, к вечеру. Воины должны иметь по запасному коню. Главное – внезапность, быстрота, скрытность. С гарнизонами крепостей и больших поместий в бой не ввязывайся. Ты должен промчаться по землям Боспора как степной пожар. Жду тебя в Неаполисе через пятнадцать дней.
– Слушаюсь и повинуюсь, великий царь, – пытаясь сдержать радость, поклонился Палак.
В душе царевич торжествовал: впервые под его командой будет столько воинов, и каких! Наконец он утрет нос Зальмоксису, этому заносчивому выскочке, возомнившему себя великим полководцем.
– После, – Скилур повернулся к своему двоюродному брату-номарху, – наступит твой черед. Возглавишь посольство к царю Перисаду, – царь поклонился. – А теперь приглашаю вас отужинать…
Утро следующего дня застало Палака в хлопотах. Акрополь полнился вооруженными всадниками, готовившимися выступить в поход. Над крепостными стенами витал невообразимый гам: возбужденно перекликались гиппотоксоты, лаяли до хрипоты не кормленные сторожевые псы, ржали лошади, пригнанные с дальних пастбищ еще затемно.
Ближе к полудню запылали костры под огромными котлами, в которых варилась похлебка из конины, дюжие рабы начали выкатывать из погребов долбленые дубовые бочки с охлажденной оксюгалой, а в больших корытах отплясывали поварята, меся босыми ногами тесто для лепешек – все готовились к прощальному обеду.
Палак, озабоченно хмурясь, торопливым шагом направился к сыроварне. За ним шел один из его телохранителей, ведя в поводу лошадь с пустыми саквами. В поход воины брали в переметные сумы запас пищи, чтобы для быстроты передвижения есть на ходу. Кроме лепешек, вяленого мяса и тарани, царевич хотел взять и копченый сыр.
На пороге сыроварни Палака встретила поклоном худая женщина с обезображенным лицом.
– Мне нужен копченый сыр, – брезгливо покривившись, надменно сказал Палак. – Много сыра.
– Прости, господин, но тот сыр, что у нас есть, предназначен для пантикапейского купца Аполлония. Он уже уплатил за него, и царский рыночный надсмотрщик поставил на запечатанные корзины свое клеймо.
– Купцу торопиться незачем. Он подождет, пока вы заготовите недостающее количество. Где корзины? Я хочу посмотреть.
– Но, господин, сам превеликий царь Скилур велел…
– Уберись с дороги, мерзкая женщина! Пошла прочь! – Палак оттолкнул ее в сторону. – Мне лучше знать повеления царя.
Он уже шагнул внутрь, как кто-то рывком за руку вытащил его обратно. Взбешенный Палак круто обернулся – и столкнулся лицом к лицу с Савмаком.
– Как ты смеешь! Это моя мать! – губы подростка дрожали, глаза округлились и сверкали, как у камышового кота, рука лежала на рукояти акинака, подвешенного к поясу.
– Эта… женщина, она твоя мать? – на миг опешил Палак: только теперь он узнал бывшую наложницу отца; но тут благоразумие оставило царевича, и он в ярости воскликнул: – Тогда и ты убирайся вон, паршивый щенок! – уже и вовсе не помня себя, Палак хотел наотмашь ударить Савмака нагайкой.
Сверкнуло лезвие акинака, и Савмак коротким, но точным ударом плашмя выбил нагайку из рук брата.
Палак взбеленился. Словно обезумевший, он вырвал из ножен свой акинак и набросился на Савмака, горя желанием изрубить дерзкого подростка на куски. Но, запальчивый не менее старшего брата, сын наложницы не дрогнул – взвизгнув, как рысь, он вихрем закружил вокруг наследника престола, нанося пусть недостаточно сильные, но коварные и точные удары.
На шум драки сбежались рабы-сыровары, служанки и наложницы царя, вытряхивавшие неподалеку ковры. Бедная Сария несколько раз порывалась броситься под меч Палака, чтобы грудью защитить свое дитя от неминуемой, как ей казалось, гибели, но ее удерживали подруги-служанки. Кто-то из них побежал позвать стражу – разнять сцепившихся в поединке братьев не было никакой возможности. Телохранителю, было сунувшемуся на помощь Палаку, его повелитель едва не выбил зубы сильным ударом кулака – царевич хотел сам расправиться со строптивцем. Но в Савмака словно вселился дух бога войны Вайу: он рубился, как заправский воин, и временами Палаку приходилось переходить в защиту, чтобы спасти свою жизнь от разящих выпадов.
– Остановитесь… – это было сказано негромко, но внушительно, голосом, привыкшим повелевать; казалось, что где-то рядом тихо пророкотал гром.
Окружавшие драчунов низко склонили головы – никто не заметил, как подъехал на невысокой мохноногой кобылке сам царь. На плечи у него был накинут плащ-гиматий пурпурного цвета, а длинные вьющиеся волосы с обильной сединой схватывала на лбу красная лента, шитая золотом.
Братья опустили акинаки. Они стояли перед отцом потупившись, с напускным смирением, но в душе каждого бушевал огонь ненависти.
– Идите за мной… – царь тронул поводья.
По дороге он приказал двум телохранителям, сопровождавшим его всегда и везде:
– Пусть мои сыновья, не мешкая, соберутся в парадной зале дворца.
В зале, довольно обширном помещении с высокими расписными потолками, было прохладно. На свежепобеленных стенах висели ковры, дорогое оружие и доспехи. Ковры устилали и пол. В центре стоял круглый очаг из глины; его окружали шестнадцать резных деревянных стояков, поддерживающих конусообразное перекрытие с отверстием для дыма. В очаге неярко тлели древесные угли, к которым примешивали ароматные травы. Это был алтарь покровительницы царского рода, матери всего живого, Великой Табити.
