ГЛАВА 11

Повелитель Боспора устало опустился на скамью и расстегнул дорогую массивную фибулу[289]. Тяжелый златотканный палудамент, подбитый куньим мехом, с тихим шорохом сполз с уставших плеч, и приятная прохлада начала медленно просачиваться сквозь пропотевшие одежды, предназначенные для парадного выхода. Сегодня ойконом царского дворца явно перестарался: день был на удивление тих, светел, и, конечно же, не стоило ставить дополнительные жаровни для обогрева андрона. Принимая скифских посланцев, Перисад изнывал от жары и в душе проклинал чересчур долгую и нудную церемонию передачи послания царя Скилура. Он и так знал, что там написано: варвары требуют от Боспора выполнения обязательств по уплате фороса. И мучительно пытался найти приличествующие моменту слова, которые могли бы как можно дольше затянуть переговоры и этим самым продлить перемирие, столь необходимое изрядно подупавшему духом боспорскому воинству.

Слова такие нашлись – льстивые и постыдные, – удовлетворенные номады отправились восвояси на постоялый двор, где их ждал поистине царский обед, а сам Перисад, хмурый как грозовая туча, поторопился уединиться в своих покоях.

Шествуя мимо придворных, он кожей чувствовал их презрительные и ненавидящие взгляды, и его сердце обливалось кровью от злобного и тупого неприятия знатью реалий нынешнего безвыходного положения Боспора.

Глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом, царь нащупал как слепец колокольчик, валявшийся на туалетном столике, и позвонил. Мелодичный звон серебра вспорхнул под потолок и тут же беспомощно затрепыхался, забился как певчая птица в силках, растворился в объятиях толстых ковров, закрывающих стены.

Тишина. Никого. Перисад недоумевающе посмотрел на плотно закрытую дверь и вдруг с неожиданной яростью швырнул колокольчик на пол. Коротко вскрикнув, как подранок, серебряный певун закатился под скамью и затих.

– Эй, кто там, провалиться вам в Эреб! – крикнул, не сдерживая голос, царь. – Вина!

За дверью послышался приглушенный говор, затем быстрые шаги, и на пороге появился уже знакомый нам постельничий, выполнявший многие обязанности – царь не терпел суеты и многолюдья возле своей особы, и в особенности слуг, насквозь лживых обжор и мотов. В этом он был похож на бабку Камасарию Филотекну, хотя та обходилась без положенного по этикету большого штата прислуги по причине прижимистости и скаредности.

– Налей… – хмуро бросил царь, и постельничий поторопился наполнить фиал из запотевшей ойнохои, – вино он всегда держал наподхвате в только ему известном тайнике.

Жадно выпив, Перисад бессильно откинулся назад, прислонившись к стене, и кивком головы отпустил слугу. Но тот почему-то не торопился уходить, стоял, переминаясь с ноги на ногу и нервно потирая руки, будто в царских покоях дул ледяной ветер.

– Чего тебе? – недовольно буркнул Перисад.

– Там… – замялся постельничий, робко указывая на дверь.

– Что – там?! – постепенно свирепея, вызверился царь.

– Женщина… – начал было слуга.

Но Перисад закончить фразу не дал:

– Гони ее пинками, в шею – как хочешь! – взвился он, будто ужаленный. – Сейчас только женщины мне и не хватало.

– Но… – опять начал свое постельничий, жалобно глядя на своего повелителя.

– О, боги! – возопил Перисад, вскочил и, схватив слугу за одежды, потащил к двери. – Пошел вон, иначе я разобью ойнохою о твою башку!

Постельничий покорно отворил дверь, но на пороге все-таки обернулся и с укоризной сказал:

– Там Ксено… Просит принять.

– Ксено?! – царь вытаращился на слугу, будто увидел по меньшей мере голову одной из горгон.

Гордая и неприступная гетера, прекрасная, словно Афродита, была ему желанна, как никакая иная женщина. Но ни высокое положение Перисада, ни посулы не помогали – красавица отмахивалась от его предложений, как от назойливой мухи. Впрочем – и царь это сознавал вполне определенно – деньгами ее заманить в постель было невозможно: у Ксено золота водилось больше, нежели в царской казне. Чтобы и вовсе не стать посмешищем, Перисад, скрепя сердце, отказался от своих намерений, но в душе сгорал от вожделения и старался найти себе подружку для ночных забав хоть чем-то внешне похожую на блистательную Ксено.

– Зови… – стараясь унять волнение, невнятно молвил царь и поторопился к зеркалу, чтобы привести себя в порядок.

Постельничий удовлетворенно осклабился и выскользнул за дверь. Он был на верху блаженства – ему удалось выполнить просьбу знаменитой красавицы (а она не могла оставить равнодушным даже стариков), и теперь кошелек с золотыми ауреусами, полученными от Ксено, принадлежал ему всецело и безраздельно, согревая тщедушное тело и будоража разыгравшееся воображение.

Ксено не вошла, вплыла в царские покои, словно лебедь. Перисад еще не доводилось видеть ее так близко, и он едва не задохнулся от восхищения – гетера оказалась ослепительной, нечеловеческой красоты девушкой, такой юной и свежей, что царь неожиданно почувствовал себя совсем молодым юношей, к которому на свидание пришла его возлюбленная.

– Царю Боспора мой поклон и самые лучшие пожелания… – с деланным простодушием робко склонила голову Ксено.

– О-о… – простонал Перисад, не в силах молвить слово. – Я рад… очень рад! – наконец спохватился он и с неожиданной для его комплекции грацией предложил красавице золоченный дифр. – Сюда… вот так… здесь не дует, тепло…

Ксено улыбнулась, показав ряд жемчужно-белых зубов, и царь с трудом сдержался, чтобы не пасть перед нею на колени и не поцеловать ее украшенные золотыми колечками сандалии. Видимо поняв его состояние, красавица посерьезнела, строго посмотрела на Перисада, и царь от этого взгляда опустился на скамью напротив.

– М-мм… – пожевал он губами, пытаясь завязать разговор: только теперь до него дошло, что причина, побудившая блистательную Ксено прийти к нему во дворец, вряд ли касалась его мужских достоинств; но костер надежды, возгоревшийся в груди Перисада, потушить было не так просто.

– Надеюсь, мои глаза мне не лгут, – благосклонно улыбаясь, начал царь, вспомнив, что все-таки этикет соблюсти необходимо. – И я вижу не олимпийскую богиню, а несравненную Ксено. Ну-ну, не стоит краснеть, я всего лишь мужчина… хотя и царь, – подчеркнул он не без задней мысли.

Ксено поняла. Вымучив ответную улыбку, она покорно опустила глаза, где зажегся опасный огонек.

– Так что привело тебя сюда? – между тем продолжал Перисад, пожирая взглядом мраморно-белые обнаженные руки гетеры, казалось, источающие неземное мерцающее свечение.

– Милосердие и человеколюбие государя Боспора известно не только в Ойкумене, но и в Элладе, – осторожно начала свою речь Ксено.

– Кгм… М-да… – смущенно прокашлялся царь и насторожился: по своему богатому опыту общения с другой половиной рода человеческого он достаточно хорошо знал, что когда вот так женщины мягко стелют, то спать приходится на жестком.

– И любая несправедливость, проявленная к поданным слугами его царского величества, больно ранит твое великодушное сердце, – проникновенно молвила девушка.

– Тебя кто-то обидел? – побледнел от внезапного гнева Перисад. – Если это так, клянусь всеми богами олимпийскими, он проклянет тот день, когда появился на свет!

– Нет-нет, о пресветлый царь! Речь идет не обо мне.

– Тогда… о ком же? – недоуменно уставился на Ксено царь.

– Надеюсь, ты не забыл недавние конные состязания?

– Да, – помрачнел Перисад. – Воспоминания лично для меня не весьма приятные… Впрочем, я доволен, – он просветлел лицом. – Праздник удался, а это главное. Граждане Пантикапея вкусили сладость великолепного, захватывающего зрелища, что в нынешние нелегкие времена подобно глотку божественного нектара.

– Ты тогда наградил и возвысил наездника-гиппотоксота, – гнула свое девушка. – Помнишь, о повелитель?

– Как же, как же, смелый воин, настоящий атлет, – оживился царь. – Достоин самых высоких почестей.

вернуться

Note 289

Фибула – застежка.