Его приятели от неожиданности застыли с открытыми ртами, будто их хватил столбняк. Эрот дружески помахал им и, подталкивая совсем потерявшего способность что-либо соображать Мастариона, неторопливо направился к выходу.

Первым опомнился Ксебанок. Побледнев от ярости, он одним прыжком догнал рапсода и с диким визгом вскинул меч над его головой. Эрот молниеносно отшатнулся, и длинный широкий нож будто сам выпорхнул из складок хитона в его руку.

Но Ксебанок так и не смог опустить клинок на ощетинившегося рапсода – железные пальцы Пилумна сжали его запястье, и меч звякнул о плиты пола.

– Не шали, приятель, – назидательно сказал отставной легионер, поднося к лицу фракийца кулачище. – И не оправдывайся, я все видел. Твой друг – сукин сын. Негоже обижать слабых и сирых. Тем более, когда им нечем тебе ответить, – Пилумн, будучи уже в добром подпитии, ударился в философские рассуждения. – Они ведь не воины, простые граждане. Пришли сюда отдохнуть, а тут вы…

Закончить свою мысль он не успел: фракийцы загалдели, как потревоженные гуси, и вокруг Пилумна засверкали обнаженные мечи.

– Эй, да вы и впрямь шуток не понимаете, – заржал Пилумн и, схватив Ксебанока в охапку, швырнул его на нападавших. – Тарулас, клянусь Юпитером, сегодняшний вечер мне нравится, – все еще ухмыляясь, обратился он к бывшему центуриону, который вместе с Савмаком и Руфусом поспешили присоединиться к нему. – Давно мы так не веселились, – балагурил он, легко отражая наскоки разъяренных воинов спиры. – Руфус, придержи руку, – посоветовал Пилумн гиганту-римлянину, орудовавшему мечом, как дубиной – плашмя. – Это ведь не какие-то там варвары, а очень даже приятные собеседники, можно сказать, наши приятели. Благодаря им, у меня сегодня будет отличный сон. Даже без сновидений. Ну кто так держит меч? – с возмущением воскликнул он, отбивая удар одного из фракийцев. – Нет, за такое фехтование нужно наказывать… – с этими словами он неуловимо быстрым движением выбил меч-махайру из рук воина спиры; не успел тот опомниться, как кулак Пилумна ударил его в грудь, будто таран стенобитной машины, и фракиец грохнулся на пол.

– Лохаг Ксебанок! – худощавый черноволосый вое-начальник высокого ранга, судя по золотому значку на груди, бестрепетно шагнул между сражающимися и вперил свои пронзительные черные глаза в тяжело дышавшего фракийца. – Ты арестован. За нарушение порядка в общественном месте. Сдай оружие. Вы – немедленно в казармы, – приказал он остальным воинам спиры. – Сутки стоять с полной выкладкой. Кто уснет – получит полсотни палочных ударов. Поторапливайтесь!

Военачальник проводил взглядом фракийцев, и обернулся к нашим героям.

– Кто такие? – резко спросил он.

– А ты кто такой? – буркнул раздосадованный Пилумн – он напоминал ребенка, у которого отобрали любимую игрушку.

– Лохаг Тарулас, лохаг Пилумн, гоплит Руфус и гиппотоксот Савмак, – бодро доложил бывший центурион, стараясь закрыть спиной начавшего яриться Пилумна.

– Я? – несмотря на ухищрения Таруласа, военачальник услышал дерзкий вопрос Пилумна. – Спирарх Гаттион.

Услышав достаточно известное имя, наши герои как по команде вытянулись: со спирархом шутки были плохи. Только Пилумн, скрестив свои ручищи на груди, смотрел дерзко и вызывающе.

– Эти воины достойны всяческих похвал, глубокочтимый спирарх, – поспешил вмешаться Эрот. – Они защищали честь и достоинство свободнорожденных граждан, коими являются этот человек, – он показал на Мастариона, – и ваш покорный слуга, – рапсод с достоинством поклонился. – К тому же, зачинщиками драки были воины спиры.

– Эрот? – на смуглом лице Гаттиона промелькнуло какое-то странное выражение: смесь неприятного удивления, коварства и злобы. – Давно мы не виделись…

– Несомненно, – подтвердил Эрот, глядя на спирарха с легкой насмешкой. – Как поживает твоя матушка?

– Велела кланяться, – в тон ему ответил Гаттион. – Слухи о твоих приключениях иногда доходят и до нее.

– Я рад. Передай ей от меня привет. К сожалению, не могу лично засвидетельствовать свое почтение – дела, понимаешь ли, заботы…

– Она будет безутешна, – с издевкой сказал спирарх. – Это твои приятели? – кивком показал он на наших героев.

– Впервые их вижу, – поспешил ответить Эрот, перехватив волчий взгляд Гаттиона, которым он одарил пренебрежительно ухмыляющего Пилумна.

– Это на тебя похоже… – с некоторым сомнением молвил Гаттион. – Надеюсь, впредь вы будете вести себя благоразумней, – обратился он к Таруласу, достаточно верно определив предводителя четверки. – И, конечно, о вашем поведении будет доложено, кому следует, – добавил с угрозой.

Тарулас молча поклонился, перед этим больно ткнув локтем под ребра Пилумна, явно намерившегося ответить на слова спирарха дерзостью.

– Гелиайре, Эрот, – сухо попрощался Гаттион, направляясь к выходу, где его ждали два дюжих молодца, вооруженные, как для битвы.

– Прощай, Гаттион, – легкомысленно помахал ему ладонью рапсод.

– Ты с ним знаком? – спросил все еще не пришедший в себя от неожиданных перипетий Мастарион.

– Куда уж лучше… – помрачнев, ответил рапсод. – Это мой брат по отцу. Когда старик умер, меня вышвырнули за порог нашего дома, как нерадивого вольноотпущенника, оставив в наследство этот хитон, пару стоптанных сандалий и кифару. Но я не ропщу, – он заразительно рассмеялся. – Для вольной птицы даже золотая клетка – темница. Мой дом – вся земля, душистая и благостная, крыша – звездное небо, безграничное, как сама мысль, а мать-кормилица, ласковая и добрая, – старая кифара. Эй, друзья! – обратился он к четверке. – Погодите. Этот достойный человек, – он подтолкнул вперед Мастариона, – весьма признателен вам за помощь и участие. В знак благодарности он ставит угощение и много вина. И пусть воссияет Гелиос на дне наших чаш!

При виде богатырских фигур Пилумна и Руфуса нашему несчастному Мастариону едва не стало дурно – достаточно хорошо зная способности Эрота, он ужаснулся представив, сколько могут вместить желудки этих гигантов. Но отступать было поздно, и Мастарион блеющим голосом позвал служанку…

ГЛАВА 3

Камасария Филотекна зябко повела плечами и поплотнее укуталась в богато расшитую золотыми нитями пенулу. Пантикапей изнывал от жары, под ее ногами сверкали уголья керамической жаровни, но стылая старческая кровь, казалось, несла по телу осенний иней.

На голове вдовствующей царицы, бабки ныне правящего царя Боспора Перисада V, возвышалось причудливое сооружение из золота и драгоценных камней, отдаленно напоминающее персидскую китару, с прикрепленным к нему коротким покрывалом, ниспадающим на плечи свободными складками. Но даже это сверкающее великолепие, рукотворное чудо лучших мастеров-ювелиров Боспора, не могло добавить привлекательности морщинистому лицу некогда грозной властительницы. Щедро набеленное и нарумяненное, оно больше напоминало голову старинной статуи, отреставрированную и раскрашенную небрежным живописцем, нежели человеческий лик.

– Ну… – проскрипела старуха, наконец обратив внимание на согбенную фигуру.

Голова склоненного человека поднялась, и на Камасарию глянули пронзительные серые глаза безбородого рыхлого мужчины с узкими злыми губами и коротким носом ноздрями наружу. Его одежда представляла собой странную смесь одеяний слабой и сильной половин рода человеческого, а длинные, уже тронутые сединой волосы цвета ржавчины были сплетены в косицы и схвачены в узел на затылке дорогой фибулой из белого золота. Это был главный евнух царского гинекея Амфитион.

– Вчера царь… м-м… – евнух пожевал губами, подыскивая выражение помягче, – отдыхал в обществе гетер… – его голос был высок и тонок, как у подростка.

– Короче говоря – пьянствовал, – перебила его Камасария. – О, Великая Матерь Кибела, за что такие беды на мою голову? Он вылитый дед, – с неожиданной злобой сказала она, вперив внезапно загоревшиеся гневом глаза в лицо Амфитона, будто именно он был виновником несчастий царской семьи. – Такой же забулдыга и нечестивец.