Журчание льющейся воды разбудило гетеру. Потянувшись в сонной истоме, она призывно посмотрела на Перисада, приняв соблазнительную позу. Царь недовольно поморщился – ночь для него выдалась не из легких (гетера, несмотря на юный возраст, знала толк в любви) – но неожиданное желание, подстегнутое хмельной волной, бегущей в жилах, напрочь разрушило благоразумное намерение повелителя Боспора приступить как можно скорее к делам государственным, и он, рыча, как дикий зверь, набросился на гетеру, ответившую ему сладострастным стоном. Какое-то время в опочивальне царил бедлам: царь ревел, словно бык, гетера кричала, будто ее резали, на пол с грохотом падали золоченые дифры, попадающиеся на пути барахтающихся любовников… Полусонная стража по другую сторону двери опочивальни навострила уши и, посмеиваясь, начала приводить в порядок амуницию – царь проснулся, нужно быть готовым к сиятельному выходу.

Удовлетворенная гетера снова улеглась вздремнуть, теперь уже на постель, но царь с раздражением наградил ее увесистым шлепком. Обиженная девушка, капризно надув губы, стала разыскивать свое платье. Одевшись и с трудом отодивнув сундук, показавшийся ему гораздо тяжелее, нежели ночью, Перисад позвал постельничего, маявшегося от безделья со вчерашнего вечера, когда господин наградил его оплеухой и вышвырнул вместе с пуховой подушкой за дверь.

– Проведи, чтобы поменьше видели… – приказал ему царь, показывая на гетеру. – Накинь на нее плащ, наконец. И смотри, если попадетесь царице… Да хоть через окно, болван! Пошел вон!

– Э-э… – напомнила о себе гетера, выразительно протягивая к нему раскрытую ладонь.

– У-у… – застонал в бешенстве царь, но покорно поплелся к своей одежде, брошенной впопыхах как попало, где должен был находиться и кошель с деньгами.

К сожалению, его надежды были тщетны: кошель и впрямь оказался на месте, но сплющенные бока замшевого мешочка, расшитого бисером и полудрагоценными камнями, указывали на то, что монеты в нем и не ночевали.

– Поди сюда, – позвал он постельничьего. – Дай, – засунув руку ему за пазуху, царь достал кошелек своего знатного слуги и высыпал на ладонь гетеры все его содержимое: золотую драхму и немного серебра. – Ты была просто великолепна, милочка… – с царственной снисходительностью погладил ее щеку и поторопился уйти, встреченный громким приветственным кличем сателлитов.

– А, чтоб тебя… – в гневе воскликнула девушка, считающая, что ее любовь стоит гораздо дороже. – Пошли, ваше степенство, – с иронией напомнила она приказ царя постельничему, смотревшего на свои деньги, как на свежую могилу матери.

Безутешный слуга молча повернулся и, словно слепой, спотыкаясь, побрел из опочивальни. Оставленная на какое-то мгновенье без присмотра гетера времени даром не теряла: воровато глядя на согбенную спину постельничего, она молниеносным движением подхватила с пола брошенный царем киаф, дорогую вещицу из серебра с позолотой, и спрятала его под плащем.

– Поторопись… шлюха… – добавил уже тихо постельничий – он все еще никак не мог смириться с утратой денег.

Царь нередко брал таким образом «взаймы» у своих слуг и придворной знати, и можно было на пальцах пересчитать случаи, когда он возвращал долг. Поэтому во дворце трудно было встретить кого-либо с подвешенным к поясу кошельком, за исключением иноземных гостей; обычно деньги держали за пазухой. Но, как оказалось, Перисад тоже был не лыком шит…

В андроне стояла такая же удушающая жара, как и в опочивальне. Слабый ветерок со стороны степи, изредка залетая в открытые окна, приносил запах гари и сонмища мух, назойливых и бесцеремонных. Царь сидел на троне и пил охлажденное вино, впрочем, мало помогавшее избавиться от вялости и сонной одури. На скамье напротив расположился наместник Хрисалиск, всеми правдами и неправдами, наконец, удостоившийся высочайшей аудиенции. Он был коренаст, смуглолиц, с заметно выпирающим брюшком. Его узкие хитрые глазки не знали покоя, бегали, словно мышь в клетке-мышеловке.

– … А еще, пресветлый царь, хочу доложить тебе, что меоты вовсе распустились, не платят пошлин и дани.

– Сие прискорбно, – отвечал Перисад, старательно избегая взгляда Хрисалиска, чтобы не выдать свой гнев; несмотря на многочисленные пороки, царь Боспора отнюдь не был доверчивым простаком: он знал, что Хрисалиск нечист на руку и непрочь поживиться за счет казны. – Запиши, – кивнул он главному царскому секретарю, тщедушному человечку с невыразительным лицом.

– Нужны дополнительные войска, чтобы показать силу Боспора, – гнул свое наместник. – Лучше всего – фракийцы. В моем гарнизоне сплошь полукровки, варвары, им бы день до вечера скоротать. Пьянствуют и обжираются, как свиньи…

Это было уже слишком. Напоминание о пьянстве царь почему-то принял на свой счет. Недобро посмотрев на Хрисалиска, повелитель Боспора процедил сквозь зубы:

– Мы пошлем войска… Завтра же. Но не только, – он повернулся к секретарю: – Напиши мой царский указ… Пусть вместе с гоплитами к меотам отправятся начальник отчетной части, управляющий царским двором и один из агораномов. И проверят на месте, почему до сих пор не вывезен хлеб в Пантикапей, где вино, обещанное еще с зимы, каким образом утаял воск, доставленный от тебя в прошлом месяце – по записям числится один вес, а на самом деле не хватает и половины. Иди на корабль и жди, – резко приказал царь помертвевшему Хрисалиску. – Позови наварха, – обратился Перисад к секретарю.

Хрисалиск и секретарь поторопились выйти. Царь остался один. Злость улетучилась, и на душу царя лег холодный камень. Он поднялся и прошел в смежную комнату, где хранились его личные записи и разные безделушки, не имеющие никакой цены для других, но очень дорогие Перисаду. Покопавшись в резном деревянном ларце, он выудил со дня небольшую парсуну, написанную талантливым заезжим художником. На ней была изображена прелестная женская головка в мелких черных, будто смоль, кудряшках. Царь долго смотрел на портрет, не замечая, как из глаз вдруг полились слезы.

Насмотревшись вдоволь, он тщательно запрятал парсуну и тяжелой поступью вернулся в андрон. Сел возле окна и задумался, глядя покрасневшими глазами на великолепный вид скованного золотым солнечным панцирем моря с блестящей, как стекло гладью.

Она носила под сердцем его сына, наследника… В ту ненастную штормовую осень, когда она возвращалась из гостей – от отца, басилея фракийского племени одрисов, – боспорскую триеру выбросило на камни Таврики неподалеку от Херсонеса. Спаслись немногие, но среди них ее не было…

Воистину, проклятый год, вспоминал царь. Уже зимой, в полнолуние, и его постигло несчастье. Они охотились в горах на пугливых и осторожных муфлонов. Стояла ветреная, промозглая погода, копыта лошадей скользили по гололеду. Одно неверное движение – и его жеребец рухнул в глубокую расселину, прикрытую настом. Перисад упал достаточно удачно, даже не поломав ребер, но острый, похожий на скребок, камень вонзился ему в промежность, и с той поры его семя стало пустым и безжизненным…

– Великий царь Боспора лелеет умные мысли?

Скрипучий ехидный голос бабки Камасарии заставил царя вздрогнуть.

Он вскочил, как ужаленный, и молча уставился на застывшую маску лица зловредной старухи.

– Я тебя отвлекла? – она с брезгливым высокомерием окинула взглядом Перисада, задержавшись на его изрядно помятой физиономии. – Удивительное прилежание, если учесть многие заботы, выпавшие на твою долю сегодняшней ночью.

Царь промолчал. Легкая печаль все еще туманила его мозг, и он хотел только одного – побыстрее освободиться от государственных дел, этой нестерпимо тяжкой и скучной для него повинности, и закрыться в опочивальне, где его ждало желанное уединение и отменное вино.

– Надеюсь, что причиной твоей задумчивости являются дела Боспора, – между тем продолжала Камасария Филотекна. – Ибо они давным-давно пришли в упадок. Намедни я прочитала записи начальника отчетной части. Казна почти пуста, серебро для чеканки денег на исходе, склады забиты товарами, их никто не берет. Скифы жгут поля, требуют немыслимый форос, а наши славные вояки боятся выйти за стены Пантикапея, чтобы примерно наказать зарвавшихся номадов. Гоплиты царской хилии днюют и ночуют в харчевнях, а в их казармах дешевые уличные гетеры устраивают настоящие вакханалии. И все это непотребство под боком у повелителя Боспора…