Мастарион хотел изменить название своего приобретения, но рапсод настоял оставить все, как было, и в качестве талисмана подсунул харчевщику хромого пса, ужасного обжору и такого же пройдоху, как и сам.

Поначалу Мастарион, засучив рукава, горячо принялся за работу, лелея надежду как можно быстрее поправить свои дела и разбогатеть. Но роспись на стенах, на которую он потратил почти все свои сбережения, вскоре опять покрылась копотью и всяческими непристойными надписями, а нанятые в услужение новые повара-вольноотпущенники и слуги стали воровать пуще прежних. Тогда Мастарион махнул на все рукой и запил. Впрочем, к его великому удивлению, концы с концами он кое-как сводил и даже имел мизерную прибыль, но стать богатым и уважаемым гражданином Пантикапея ему с такими доходами не светило.

– Наслышан, наслышан… – между тем продолжал трепаться рапсод, обращаясь к повеселевшему от вина купцу. – Весь город говорит. Этот твой буланый полукровка ввел всех в смущение. Я тебя поздравляю. Денежку, наверное, немалую отхватил? – полюбопытствовал он.

– Да… в общем, ничего… – смутился Аполлоний, мысленно послав назойливого Эрота куда подальше.

– Счастливчик, – не стал развивать эту тему рапсод и переключился на иное: – Кстати, кто этот твой наездник-гиппотоксот? Говорят, удалой малый. Сам царь повысил его в звании, назначил лохагом. Далеко пойдет, ей-ей…

– Не знаю, – ответил ему купец и незаметно, под столом, пнул ногой пса Эрота, доедавшего уже вторую баранью лопатку от щедрот своего хозяина.

– Как не знаешь? – удивился рапсод.

– Мне его подсунули в последний момент. А представиться он не пожелал. Дикий и невоспитанный народ эти номады.

– А ты ему заплатил? – как бы между прочим поинтересовался Эрот, зная наперед ответ жадного купца.

– Пытался, – соврал, не моргнув глазом, Аполло-ний. – Но у них там какие-то учения… В общем, меня в казармы не пустили, а сам он не пришел.

– Ай-яй-яй… – покачал головой Эрот. – Это очень нехорошо. Что подумают люди? Такой известный своими добродетелями господин и вдруг… – он посмотрел на купца горестным взглядом, как на безвременно усопшего родственника. – Оплатить услуги наездника – долг чести. Нехорошо…

– Что ты..? – всполошился Аполлоний. – Да, я… Как только, так и сразу… Завтра же!

– Поторопись, а не то пойдут слухи… – Эрот с видимым удовольствием отхлебнул золотистого вина. – Видишь, я тебя спасаю второй раз. Теперь уже от бесчестья, – и постучал по пустому кувшину с прозрачным намеком.

Аполлоний не сдержал тяжелый вздох и голосом, в котором звучала вселенская скорбь, позвал слугу…

На следующий день, едва развиднелось, купец, сломя голову, помчался в казармы гиппотоксотов. Для такого случая он надел свои лучшие одежды и даже вылил на себя полалабастра безумно дорогих благовоний. Савмака позвали сразу же – уж больно знатным показался охране казарм господин с массивной золотой цепью на шее.

Савмак после победы на скачках в увольнение ходил только раз. Застенчивый и сдержанный юноша никак не мог свыкнуться с мыслью, что теперь он пантикапейская знаменитость. Толпы горожан, едва завидев юного гиппотоксота, приветствовали его, как выдающегося героя и следовали за ним по пятам, куда бы он ни шел. Купцы приглашали Савмака в свои дома, знать присылала дорогие подарки с предложениями поступить к ним на службу, а гетеры готовы были услужить ему бесплатно, тем более, что красотой и статью он не был обижен. Потому молодой лохаг сидел за крепкими стенами казармы или днями пропадал в конюшне, где тренировал своего саврасого.

Завидев Аполлония, юноша вдруг застыл как вкопанный – в толстом, обрюзгшем пантикапейце он сразу же узнал купца, подарившего ему в Неаполисе акинак. Аполлоний с неподдельным интересом воззрился на Савмака, чей облик показался ему знакомым. Юноша был среднего роста, широкоплечий, но с тонкой талией, туго стянутой ремешком с подвешенным акинаком. Ясные серые глаза молодого гиппотоксота смотрели настороженно, а смуглое лицо почему-то покрыла бледность.

– Э-э… – заблеял Аполлоний, не зная с чего начать. – Ты тот самый наездник..? – наконец спросил он и запнулся.

– Да, – коротко ответил Савмак, поняв, что хочет сказать купец.

– Великолепно! – обрадовался неизвестно чему Аполлоний и поторопился «взять быка за рога»: – Прими мой скромный дар, – с этими словами он всучил юноше довольно тощий кошелек с серебром.

– За что? – удивился Савмак, стараясь избегать пристального, оценивающего взгляда купца.

– Как – за что? – в свою очередь изумленно поднял брови Аполлоний. – Буланый – это мой конь. Бери, бери, заслужил.

– Премного благодарен, – буркнул юноша, поклонился и хотел уйти.

– Погоди, – остановил его купец. – По-моему, мы с тобой… – он хотел было сказать – «где-то встречались», но тут же спохватился и с некоторым смущением продолжил: – Мы с тобой должны посидеть за пиршественным столом. Я тебя приглашаю…

– Спасибо, но я не могу, – сухо ответил юноша. – Завтра гиппотоксоты идут под стены Мирмекия[287], осажденного скифами. Прощай, – он еще раз слегка дернул головой, изобразив поклон, и поторопился уйти.

«Нет, положительно я его где-то видел…» – мучительно пытался вспомнить Аполлоний, возвращаясь домой. – Где и когда? Эти глаза и скуластое смуглое лицо… Простой полуварвар – а такая гордость и неприступность. Деньги взял с таким видом, будто сделал мне одолжение… Савмак… «Савмак?!»

Купец остановился, будто наткнулся на незримую стену. Ему показалось, что его хватили обухом между глаз. Бессмысленно хлопая ресницами, он сел на скамью у какого-то общественного здания и уставился ничего не видящими глазами в свое прошлое, до сих пор возвращавшееся к нему в кошмарных снах: караван, степь, разбойники Фата и молодой царевич Палак… То же самое лицо! Затем… затем его старый приятель купец Евмен, торжище в Неаполисе… И мальчик, которому он подарил акинак! Сын Сарии, нелюбимой жены царя Скилура! Неужели?! Но почему здесь, в Пантикапее? Нет, не может быть. Он просто обознался. Царский гиппотоксот – и скифский царевич. Не может быть! Но этот настороженный взгляд попавшего в западню зверька, эти серые глаза и правильная эллинская речь… Степной номад так не говорит. Миксэллин? Возможно, и все-таки… И имя – Савмак.

Аполлоний постепенно приходил в себя. Его мысли потекли более плавно и приобрели несколько иной оборот: если этот юный царевич в Пантикапее (а что это был именно сын Скилура, купец уже почти не сомневался), значит… значит, он просто скифский лазутчик! Тогда купец, истинный патриот и гражданин Боспора, как дол-жен поступить? Верно, именно так! От волнения Апол-лоний даже тихо заскулил, как обрадованный появлением хозяина пес. Ему вспомнились слова царского глашатая на городской агоре, читавшего новый указ Перисада. В нем говорилось, что за поимку вражеского соглядатая причитает-ся вполне солидная сумма… но ведь дело не в деньгах!

Стремительно поднявшись, купец, несмотря на солидную внешность, едва не бегом припустил в сторону царского дворца. Да, деньги немалые, большие деньги… На них можно нанять и охрану каравана, и товаров прикупить, и… Нет! Он просто выполняет свой долг – и точка. Никаких иных намерений он не имеет. Много денег, ах, как много денег… И благодарность сограждан. Ну, нет уж, им это знать незачем. Он человек скромный…

Юный гиппотоксот не шел, летел в казарму. Он понял, что пантикапейский купец узнал его. Бежать, немедленно, сегодня ночью! Ждать утра равносильно самоубийству. Вот только саврасый… Его придется оставить. И друзья: Пилумн, Тарулас, Руфус… Как сказать им? Что и какими словами? Они, конечно, его поймут и помогут, но расставаться с ними будет нелегко. А если купец уже сейчас идет к начальнику царского следствия? Возможно, но тут у него вряд ли что получится – спирарх Гаттион еще вчера выехал вместе с десятком отборных воинов спиры в Нимфей, где намечался смотр ополчения. Зная его дотошность, можно не сомневаться, что он пробудет там дня два, пока не проверит каждого новобранца, не прощупает каждый камень оборонительных стен. А к другому Аполлоний не рискнет обратиться – только начальник следствия, да еще царь, могут отдать приказ об аресте лохага гиппотоксотов: они всегда ревностно относились к любым проявлениям недружелюбного отношения к полуварварам, какими их считали полноправные граждане Боспора. Вызвать недовольство легкоконных стрелков перед предстоящими сражениями со скифами не посмеет никто, даже сам стратег.