— «И куда они все едут?!», — возмутился Санька, ища просвет хотя бы метров в пятьдесят. — «Жаль нет Петра Алтуфьева, так бы вместе с ним на телеге в Москву въехал».

Пришлось проявляться аж у Новоспасского монастыря. Он влился в толпу выходящих из ворот обители путников, нашедших в ней ночной кров, и побрёл по дороге неспешным шагом. Дорога была ему знакома. Она, почти прямая, но изобилующая большими и малыми мостками через ручьи и овражки, доходила до Варварских ворот Китай-города.

А в метрах ста от стен перед воротами справа и слева раскинулась плотницкая слобода и склады с произведёнными плотниками изделиями. В основном, это были заготовки для хором и теремов.

Послушался царь Иван Васильевич Александра и перенёс-таки пожароопасное производство за стены города. Да и как не послушаться, когда вскрытый в 1547 году заговор Захарьиных и Шуйских по свержению Глинских, показал, что поджечь Москву, как два пальца об асфальт.

Тогда пожар пресекли, а заодно и сохранили пороховые запасы, хранящиеся в кремлёвских стенах. К 1547 году пороха в Москве накопилось изрядное количество. И этот порох сильно пригодился при взятии Казани. Его использовали не для выстрелов, а для подрыва стен и настолько не жалели, что казанцы сдались после первых трёх взрывов. Для первого под Арские ворота заложили одиннадцать бочек, а для третьего, самого мощного, потребовалось сорок восемь бочек. Всего потребовалось только для подрыва стен около пяти тонн пороха.

Дорога хоть и не была слишком длинной, но думалось под размеренный шаг легко. Саньке давно так не думалось.

Стоя в очереди на вход в ворота, Санька вспомнил, как те Кремлёвские пороховницы показывал ему Иван и рассказывал, что ямчужное дело[4] заложил ещё его дед Иван, и именно с того времени стали повсеместно строится селитряницы — большие амбары с буртами отходов, перемешанных с мусором ветками и известью, и присыпанных землёй, регулярно поливаемых мочой.

Подать селитрой в Русском государстве собиралась со всех, даже с попов. Проходя Варварские ворота, Санька с гордостью вспоминал о былом, и о том, что его появление здесь восемь лет назад, всё-таки сохранило и человеческие жизни, и значительные ресурсы. А вот будет ли полезным его существование в этом мире в качестве правителя, — это ещё тот вопрос!

Порох тогда перенесли из стеновых пороховниц в подземные хранилища, коих в Кремле было достаточно. Некоторые, по словам Ивана, остались от давних пращуров, а некоторые были построены итальянскими архитекторами Фиораванти и Фрязиным при царе Василии.

На вопрос: «Где те архитекторы?», Санька получил ответ: «Первый тут так и умер, а другой отцом отправлен в Дорогобуж, а оттуда убёг, собака!»

Перед глазами Саньки вдруг проявился документ, запомненный им ранее: «Наука, как порох делати самопальной, чтоб прытко грянул: а только хочеши порох самопальный делати, ты возьми травы, которая имянуется медвежье ухо, стволики у ней долгию, что свечки, а по стволику полно жёлтых цветов, а листья у ней широко, волосато, толсто по земли; и ты возьми то листье, да высуши в медяном судне, то возьми четверть, да четыре фунта добраго самопального пороху, да три золотника киновари тертой, и то смешай вместо горазд и прокрути ево изнока…»

Зачем смешивать с порохом высушенные листья «Коровяка обыкновенного» Санька не понимал.

Тут Санька наступил в настоящий жидкий коровяк, то есть в коровью лепёшку, и чертыхнулся. Оглядевшись, обо что бы вытереть сапог, Санька увидел гостиный двор и сразу почувствовал рыбный запах.

Покрытая дубовыми досками-полубрёвнами улица Варварка проходила мимо деревянных рыбных и мясных складов, разделённых между собой деревянными квадратными колонами. Немного пройдя вдоль, Санька увидел проезд вовнутрь двора, в который сворачивала какая-то телега. Он прошёл вслед за ней и вскоре нашёл то, что искал — постоялый двор.

Это было отдельно стоящее трёхэтажное деревянное здание с кабаком на первом этаже и жилыми комнатами на втором и на третьем, с маленькими, заставленными слюдой окошками и единственной керамической трубой, торчащей сбоку.

Санька открыл дверь и спустился в полутёмное помещение.

[1] Нож — колоть, вонзить.

[2] Вересень — сентябрь.

[3] Шиш — средневековый «фак».

[4] Ямчужное дело — производство селитры.

Внутри кисло и смрадно пахло. Лестница из пяти ступеней с крепкими перилами заканчивалась земляным полом присыпанным сеном и проходом между столами и лавками, на которых продолжали досыпать вчерашние посетители. Едва рассвело, и город ещё проснулся не весь.

За деревянным прилавком угадывался по спине хозяин, который, как оказалось, процеживал через сито остатки пива, выливая его из бочек в корчагу[1]. Гуща жидкость не пропускала, забивая отверстия сита, и он перемешивал её руками.

— Доброго тебе дня, хозяин, — сказал Санька, привлекая к себе внимание.

Корчмарь глянул через левое плечо и кивнул.

— И тебе, путник. Если ты за хмельным квасом, то обожди. Или этого хлебнёшь? Нефильтрованного?

— Я на постой…

— А-а-а… Обожди тогда… Ты купец? Подорожная есть?

— Я плотник.

Хозяин постоялого двора глянул на Саньку, переломив правую бровь.

— У нас дорого. Что на плотницкой слободе не остановился?

— У меня к тебе дело есть, — сказал Санька.

— Ко мне? — удивился корчмарь. — Ну, жди тогда. У меня ещё одна бочка осталась.

— Архип! — крикнул он. — Неси бочку.

Из глубины тени появился Архип с бочкой в охапку.

— Я во дворе погуляю. Душно у тебя, — сказал Санька

Корчмарь хмыкнул.

Санька вышел на воздух и только там глубоко вдохнул. От запаха прокисшего пива и аммиака голова у него слегка кружилась. Он присел на завалинку и осмотрелся. Во гостиный двор въезжали и выезжали пустые и гружёные повозки и волокуши, в основном с бочками и мешками. Иногда с рыбными ящиками. Мешки и бочки разгружались по складам, ящики с живой рыбой, переложенной крапивой и травой, переносились на руках в омшаники, стоявшие по центру двора амбары со спуском в глубокие погреба. Туда же спускалось и мороженое мясо.

— Чего хотел, плотник? — окликнул Саньку вышедший из корчмы хозяин.

Санька смотрел на него своим внутренним взором и видел перед собой спокойного и знающего себе цену человека. Корчмарь смотрел на него с интересом и недоверием.

— Поручение у меня есть от Петра Алтуфьева, что царёвой верфью в Коломенском ведует. Сам он срочно отъехал с посольством, а мне поручил найти тебя и предложить взять на откуп хмельное торжище. Сам я в сём не сведущ. Построить, я построю, а вот торговать не умею.

С каждым Санькиным словом корчмарь смотрел на него, всё больше и больше усмехаясь.

— Ты сам хоть понял, что сказал? — спросил корчмарь. — Хмельное торжище на откуп? Петьку Алтуфьева я знаю, но чтобы он государевыми откупными промыслами занимался? Не было такого! Ты, мил человек, хрень на плетень наводишь. Только не пойму, зачем это тебе? Ты кто?

Санька вздохнул.

-Я, — Санька Ракшай, сын Мокши, старшего кузнеца Коломенского кузнецкого двора. На то и выписка из церковной книги есть и грамотка, что не закрепощён.

Корчмарь недоверчиво выпятил нижнюю губу.

— Про кузнеца Мокшу слыхал и про его сына старшого Ракшая слыхал, что есть советником у государя Ивана Васильевича… был… Но сказывали, что он на Балтиморье уехал, крепость строить.

— Так приехал уже, — вздохнул Санька, не зная, куда его кривда выведет.

Бумаги у него старые и вправду остались. По новым бумагам-то он сейчас Александр Васильевич, а по старым он — Ракшай Александр Мокшевич. Боярин, между прочим. Причём, он специально смотрел только что составленный Алтуфьевым боярский родословец, и Ракшай там так и остался прописаным. Но появился и Александр Васильевич из рода Рюриков, со всеми родословными «остановками». И в книгах разрядного, и поместного приказов Ракшай остался…