— «Стягивать, так стягивать», — подумал Санька.

— Так, Марта! — обратился он к кикиморке. — Руки вымыла? В водке тоже?

— Вымыла.

— Сейчас не пугайся. Будешь мне ногу шить.

— Я не пугаюсь. Делай, что надо.

Медлить Санька не стал. Войдя своим третьим сознанием в Марту, он увидел голого себя, лежащего спиной вверх на сдвоенных лавках, покрытых чистой простынёй.

Кровь была остановлена, рана обмыта чесночной водой и обтёрта чесночным водочным настоем. Как давно убедился Александр, чеснок был самым сильным природным антибиотиком и использовал он его в водных растворах регулярно, а в водочных реже.

Ещё раз макнув руки Марты в тазик с чесночной водой, он достал из него один зажим и без сомнений засунул инструмент в рану. Боль пронзила первое сознание и Санька вскрикнул. Он давно не занимался аутотренингом и попытка повысить болевой порог успехом не увенчалась. Было больно.

Не увенчалась успехом и его попытка захватить губками зажима артерию. Она постоянно ускользала. Тогда Санька надрезал рану вдоль артерии вверх и вниз и, засунув указательный палец левой руки в рану, нащупал сосуд и закусил его зажимом. Ту же самую процедуру проделал и с нижним концом сосуда. Теперь главное.

— Теперь, моя хорошая, будешь долго-долго держать, сомкнув эти края друг с другом. Сможешь?

— Смогу, господин.

Кикиморка и впрямь, справилась бы с этим делом сама намного лучше, чем Санька. Ему надо было бы напрягаться и концентрировать внимание на действии, а кикиморки двигались, как автоматы. Нежить же... Физическая оболочка для них была своего рода экзоскелетом. Они практически не ощущали физической усталости. У них просто заканчивалась энергия.

Поэтому Санька «вышел» из Марты и, погрузившись в тонкий мир совсем чуть-чуть сконцентрировал своё второе сознание на артерии. Он чётко видел сосуд. Прижатые друг к другу края наполнились солнцем и потянулись друг к другу. Санька облегчённо вздохнул. Ещё немного погладив срастающиеся края солнцем, он сказал Марте: — «Держи! Сейчас всё зависит только от тебя», — и уснул.

Он проснулся уже смеркалось. Марта так и стояла, держа зажимы.

— Не устала? — спросил Санька.

— Сила ещё есть.

— Сейчас посмотрим.

Он посмотрел её глазами на рану. На артерии образовался рубец. Разомкнув зажимы он отложил их воду, снова помыл руки и проверил сосуд на наполняемость. Сосуды ожили, рана наполнилась кровью. Отлично, — подумал Санька и быстро стянул четырьмя стежками четыре стороны крестообразного разреза. Само затянется и рассосётся.

После наложения ихтиоловой мази и перевязки, Санька с помощью Марты смог одеться.

— Зови всех, — сказал он, зная, что в сенях маются Адашев и Алтуфьев.

Оба зашли встревоженные, но увидев полусидящего на кровати царя, удивлённо выдохнули с «оханьем».

— Александр Васильевич, как же это?! — от неожиданности почти панибратски вскрикнул Адашев. — Жив здоров! Слава тебе, Господи!

— Чудо чудное! — всплеснул руками Алтуфьев. — А рана-то какая дурная. Кровь алая хлестала... Не уж-то залечили? А мы уж, грешным делом…

Алтуфьев всхлипнул. Санька удивился, «присмотрелся» и увидел у полководца энергетический ком в груди. Даже у Адашева центр чувств и эмоций был не так сильно перегружен.

— Там не так сильно, — махнул рукой Санька. — Обработали, перевязали. Мазь лекаря вашего… немца, наложили. Поспал немного.

Адашев смотрел с интересом. Санька говорил ему, когда тот заболел по пути из Усть-Луги в Москву, что порастерял после ранения в голову лекарские способности. Увидев его взгляд, Санька потихоньку кивнул. Адашев облегчённо вздохнул.

— Ну и слава Богу, — снова с облегчением вздохнул Адашев.

— Хватит об этом! Что с бунтовщиками?

— Всех препроводили на Беклемешевский двор. Ведём дознание. Уже есть охотники на оговор.

— Не удивлюсь, если это Захарьины, — усмехнулся царь.

— И они тоже, но не они первые, государь. Дело в другом.

— В чём?

— Там почти все Рюриковичи: Пронские, Елецкий, Воротынский, Одоевский, Мезецкий, Барятинский, Оболенский, Шуйский…

— А с нашей стороны Рюриковичи остались? — со вздохом спросил Санька.

— Ну, как же? Остались. Микулинские, Телятевские… Много ещё твоих родичей, государь. Гидиминовичи…

— Ну и слава богу, — вздохнул Санька.

— А с теми что?

— Пусть сидят пока. Кто их просил в царя железом тыкать?! Проводи дознание, там видно будет!

[1] Фроловская — в последствии Спасская башня.

[2] Карповы — одна из ветвей Рюриковичей.

— Пригласи тех, кто защищал меня, завтра на мою полуденную трапезу, — сказал Санька Адашеву на десятый день своей болезни. Рана на ноге, не смотря на «энергетические вливания», заживала плохо. С микробами и стафилококком своими силами Санька справиться не мог и рассчитывал только на чеснок.

Спасением от внутреннего воспаления была ихтиоловая мазь, которую Санька обнаружил у царского лекаря Грациано Порци. Он, почему-то, при наличии характерных черт лица и фрязского имени, называл себя выходцем из Тироля. Перебирая лекарства, которыми лекарь собирался поддерживать царское здоровье, Санька признал в одной из мазей ихтиоловую. Её запах спутать с чем-либо ещё было не реально.

На вопрос: «Где взял?», Граций сказал: «Из земли выпарил».

Оказалось, что в Тироле давно из богатой серой нефти вываривают лекарственную жижу. Совсем небольшое её количество смешивают с маслами и воском, получая не очень вонючую субстанцию. Сама по себе жижа воняла так невыносимо противно серой, что от неё отказывались все пациенты Грациано. И царь Иван Васильевич, в том числе.

Санька же о пользе ихтиоловой мази знал и воспользовался ею при первейшем подвернувшемся случае. Польза от неё была и на десятые сутки стало понятно, что процесс заживления наладился. Нога всё ещё походила на небольшой бочонок, но синюшность сходила.

В трапезной поставили небольшое узкое ложе с высокой наклонной спинкой и подставкой под ногу. Рядом с ложем с обеих сторон поставили маленькие столы с едой и питьём для царя. Перед ложем выставили стол для ближних людей, коих пришло семь человек.

После трёх заздравных кубков Санька поднял руку, прося тишины. Когда все смолкли, Санька сказал:

— Благодарю вас, мои товарищи, что не оставили меня, когда некоторые родичи решили прервать мою жизнь и царствование. В трудное время мы живём. Казань, Астрахань волнуются. Крымский хан готовит поход на нижние земли. Ногаи на Итиле безобразят, засечные преграды и городки жгут. Хочу просить вас, други мои, взять те земли в охрану, бо многие из опальных воевод и бояр за теми землями смотрели, а сегодня и некому.

— Какие земли прибрать, государь, надобно? — лукаво спросил князь Микулинский.

— Рязань, Тулу, Калугу. На реке Воронеж городок укреплять надо…

— Людишек не хватает. Мрут, родимые, — подхватил разговор князь Телятевский, сосед Микулинского.

— Вам, князья Тверские, своих дел хватит. Да и земель неосвоенных к морю шведскому предостаточно. Вы там разбирайтесь. Сейчас границы южные прибрать надо.

— Рязань мы держать можем! — сказал, откашлявшись, Андрей Андреевич Опраксин. — И держим, государь. В Рязани более сотни дворов служилых людей по отечеству. В основном наши родичи. Они проживают в своих поместьях и наезжают в город по делам или в случае угрозы. Но во дворах живут дворники, и военные запасы на случай брани там имеются. Засечная черта в целости. Блюдём за границей. С Касимовским князем не ссоримся. Ежели ты нам земли опальных князей отдашь легче будет. За Рязань не тревожься, государь.

После слов Опраксина Санька заволновался ещё больше.

Опраксины вышли из рода Анастасии, родной сестры Рязанского князя Олега Ивановича, и в рязанской земле, после бегства, а потом смерти последнего Рязанского князя Ивана Ивановича, не оставившего детей, играли главенствующую роль. Причём Опраксины были не единственной ветвью Анастасии Ивановны и Солахмира. Пара была плодовита. От неё пошли: Вердеревские, Базаровы, Шишкины, Ханыковы, Крюковы, Дувановы, Ратаевы, Кончеевы и Пороватые.