Антикварный магазин находится в старом здании. Фасад совсем облупился, деревянная входная дверь вся в белых чешуйках краски. Нажав на ручку, Коннор открывает дверь, и помещение оглашается мелодичным звоном колокольчиков. Старинная аналоговая система сигнализации, оповещающая владельца о приходе посетителей.

Покупатель в магазине только один: мрачный пожилой джентльмен в твидовом пальто. Он смотрит на вошедших без особого интереса, но с легким раздражением, — вероятно, его беспокоит плач ребенка. Удовлетворив любопытство, он уходит в дальний угол помещения, заставленного всевозможным старьем, чтобы укрыться от раздражающих звуков.

В магазине можно найти предметы, произведенные в любую эпоху не слишком длинной американской истории. На старинном кухонном столе с хромированными краями разложена целая экспозиция плейеров iPod и других миниатюрных коробочек, бывших в моде, когда дедушка Коннора ходил в школу. На экране антикварного плазменного телевизора разворачивается действие какого-то допотопного фантастического фильма. Судя по всему, речь идет о техногенном будущем, которое так и не наступило: седовласые сумрачные гении и летающие машины остались фантастикой.

— Что вас интересует? — спрашивает выходящая из глубины помещения, из-за конторки, на которой стоит кассовый аппарат, пожилая женщина, скрюченная, как знак вопроса. В руках у нее палка, хотя не похоже, чтобы она нуждалась в третьей точке опоры.

Риса качает ребенка, безуспешно стараясь утихомирить его.

— Мы ищем Соню.

— Вы ее нашли. Что вам нужно?

— Нам нужна… ну… как бы это сказать… ваша помощь, — объясняет Риса.

— Да, — подтверждает Коннор, — нам порекомендовали обратиться к вам.

Старушка смотрит на них с подозрением.

— Это как-то связано с сегодняшним происшествием в школе? Вы Хлопки?

— Вы считаете, мы похожи на Хлопков? — спрашивает Коннор.

Пожилая дама смотрит на него, недоверчиво прищурившись.

— А кто их знает, как они выглядят.

Коннор смотрит старушке прямо в глаза и щурится так же, как она. Сжав кулак, он изо всех сил ударяет им в стену, так сильно, что на костяшках пальцев появляются ссадины, а небольшая акварель, висевшая на гвозде, падает на пол. Коннор ловит ее на лету и кладет на стойку.

— Видите? — спрашивает он. — Моя кровь не взрывается. Если бы я был Хлопком, здесь все бы взлетело на воздух.

Пожилая дама негодующе смотрит на Коннора, но он, хоть и с трудом, выдерживает взгляд. Глаза у старушки усталые, но в глубине по-прежнему прячется неукротимая воля. Но Коннор не отворачивается.

— Видишь горб? — спрашивает Соня. — Я его заработала, защищая людей вроде тебя.

Коннор продолжает смотреть пожилой даме прямо в глаза.

— Что ж, значит, мы ошиблись адресом, — говорит он, бросая взгляд на Рису. — Пошли отсюда.

Он разворачивается, чтобы уйти, но в этот момент старушка ловко и больно охаживает его палкой по голеням.

— Не торопись, голубок, — говорит она. — Ханна звонила мне, так что я знала, что вы придете.

Риса, продолжая качать безутешную малышку, не выдерживает и испускает радостный вздох:

— А сразу вы нам об этом не могли сказать?

— Да это неинтересно совсем было бы.

К этому моменту посетитель с кислой физиономией успел уже обойти весь торговый зал, перебирая и трогая представленные в нем предметы с видом человека, испытывающего отвращение ко всему, что есть в магазине, и вернулся к стойке.

— Во втором зале у меня имеются великолепные старинные игрушки, — говорит Соня, бросая на пожилого господина осторожный взгляд. — Прошу вас, пройдите туда, я скоро к вам присоединюсь и все покажу. И бога ради, — добавляет она уже шепотом, обращаясь к Рисе, — накорми этого несчастного ребенка!

Вход во второй зал скрывается за дверью, задрапированной чем-то вроде старинной душевой занавески. Если в первом зале еще как-то можно перемещаться, то во втором вещей столько, что пройти практически невозможно. Чего там только нет: сломанные рамы для картин, ржавые птичьи клетки и прочее барахло, не признанное хозяйкой пригодным для продажи. Мусор, не попавший на помойку.

— Думаешь, старушка нам поможет? — спрашивает Коннор. — Да она, похоже, и со своими делами справиться не в состоянии!

— Ханна сказала, что поможет. Я ей верю.

— Как ты, человек, выросший в интернате, еще можешь доверять людям?

Риса сердито смотрит на Коннора и протягивает ему ребенка.

— Подержи-ка, — говори она, осторожно передавая заливающегося малыша из рук в руки. Впервые после появления ребенка она доверила его Коннору. Взяв девочку, он обнаруживает, что она гораздо легче, чем ему казалось. Странно, такое требовательное и громогласное существо — и почти ничего не весит. Малышка продолжает плакать, но уже не так громко, — видимо, силы на исходе.

Теперь их с ребенком ничего не связывает. Рано утром его можно снова подкинуть кому-нибудь… Подумав об этом, Коннор ежится, ему неприятно. Казалось бы, они ничего не обязаны делать для малышки. Она оказалась у них по его глупости, но они не ее родители. Коннору рано иметь детей, но мысль о том, что ребенка нужно отдать людям, которым малышка нужна еще меньше, чем ему, приводит его в бешенство. Усталость и грусть смешиваются и превращаются в ярость. Когда такое случалось с Коннором дома, он всегда попадал в неприятности: переставал адекватно воспринимать окружающих, бросался на людей, дрался, обзывал учителей нехорошими словами или нарочно выезжал на скейтборде на оживленный перекресток.

— Что тебя так заводит? — спросил его однажды отец, рассерженный очередной выходкой.

— Не знаю, — бросил в ответ Коннор, — может, меня пора на разборку отдать.

В то время шутка казалась ему смешной.

Риса открывает холодильник, в котором, как и в комнате, яблоку негде упасть. Достав пакет молока, она находит миску и ставит на край стола. Коннор с интересом наблюдает, как Риса осторожно, чтобы не расплескать, наливает молоко в миску.

— Это же не кошка, — говорит он, — лакать не будет.

— Я знаю, что делаю, — отзывается Риса.

Пошарив по ящикам стола, девочка находит чистую ложку, забирает у мальчика малышку и присаживается на стул. Ребенка Риса держит куда искуснее, чем Коннор. Погрузив ложку в миску, она набирает в нее молоко, подносит к лицу ребенка и опрокидывает в открытый ротик. Девочка, подавившись, кашляет, но Риса быстро кладет ей в рот указательный палец, и малышка начинает сосать его с удовлетворенным видом. Через несколько секунд Риса сгибает палец, не вынимая его, зачерпывает ложкой новую порцию молока и снова выливает в ротик. На этот раз все проходит отлично — девочка, причмокивая, сосет палец и глотает молоко.

— Ух ты, круто, — говорит Коннор с восхищением.

— Мне приходилось дежурить в детском отделении интерната. Там меня кое-чему научили. Будем надеяться, что гиполактазии у нее нет.

Девочка успокаивается, и у Коннора с Рисой появляется возможность немного расслабиться. Все, что случилось за день, неожиданно наваливается на них, и оба чувствуют себя вымотанными. Коннору кажется, что веки налились свинцом, но позволить себе уснуть он не может: они все еще в опасности. Перед глазами все плывет, а мысли устремляются куда-то вдаль. Интересно, думает он, родители продолжают меня искать или уже бросили? Наверное, кроме полицейских, никто за нами больше не охотится. Он вспоминает Арианну. Как бы все сложилось, если бы она пошла с ним, как обещала? Их бы поймали в тот же вечер, вот что. У Арианны, в отличие от Рисы, опыта выживания нет. Она не так решительна, и смекалки, которой щедро наделена Риса, у нее нет и в помине.

Вспомнив Арианну, Коннор чувствует, как на него накатывает волна грусти. Он скучает по ней, но не так сильно, как ожидал. Как скоро она его забудет? А другие? Это произойдет быстро. С теми, кого отдали на разборку, всегда так.

Коннор знал ребят, учившихся в его школе и исчезнувших в одночасье. За последние два года их было немало. Однажды они просто не приходили, и все. Учителя говорили, что они «уехали» или «в списках больше не значатся». Но это были лишь условные обозначения. Все знали, что за ними скрывается. Ребята, водившие с ними дружбу, говорили, что это ужасно, и горевали, но недолго, день или два, а потом забывали. Те, кого отдали на разборку, не погибали геройски и не умирали под неумолчный плач безутешных родственников и друзей. Они исчезали, как исчезает пламя свечи между пальцев — тихо и быстро.