— О чем думаешь? — спрашивает Коннор, вырывая Рису из плена воспоминаний и возвращая к зыбкой, как сон, реальности.

— Не твое дело, — отвечает Риса.

Коннор на нее не смотрит. Такое впечатление, что его вниманием всецело завладело большое пятно ржавчины на стене фургона.

— Ты не жалеешь о том, что оставила ребенка? — спрашивает Коннор.

— Конечно, нет, — отвечает Риса с оттенком негодования в голосе, словно сам вопрос ее слегка задел.

— У Ханны ей будет хорошо, — говорит Коннор. — Лучше, чем у нас, и уж точно лучше, чем у той коровы, которой подкинули малышку.

— Я знаю, что подставил нас, когда побежал к крыльцу, — помедлив, продолжает Коннор, — по для нас все кончилось хорошо, и ребенок попал в надежные руки, верно?

— Только больше нас так не подставляй, ладно? — просит Риса и замолкает, не желая продолжать разговор.

Роланд, успевший перебраться в начало кузова, к окошку, через которое видно кабину грузовичка, спрашивает водителя:

— Куда мы едем?

— Ты у меня не спрашивай, — отвечает мужчина. — Мне дают адрес, и я туда еду. Мне платят не за то, чтобы я отвечал на вопросы.

— Да, это точно, — говорит парень, уже сидевший в кузове, когда грузовик стоял у магазина Сони. — Нас уже давно возят туда-сюда. Из одного укрытия в другое. Там несколько дней, потом еще где-то. И все ближе к месту назначения.

— Может, хоть ты скажешь, куда мы едем?

Парень оглядывается, надеясь, что кто-нибудь из товарищей возьмется ответить за него, но никто ему на помощь не приходит.

— Ну, это только слухи, — говорит он наконец, — но я слышал, что место нашего назначения называется Кладбищем.

Никто не комментирует сказанное, очевидно, всех пугает леденящее душу название. В наступившей тишине слышно только, как жалобно дребезжат металлические сочленения кузова, когда грузовик подскакивает на ухабах.

Кладбище. От этого слова кровь стынет в жилах, и Рисе, успевшей уже основательно замерзнуть на железном полу, становится еще холоднее. Хотя она подтянула колени к груди и обхватила их руками, ей все равно холодно. Коннор, вероятно, услышав, как она стучит зубами, обнимает ее за плечи.

— Мне тоже холодно, — говорит он. — Давай погреемся?

Поначалу Риса испытывает желание немедленно сбросить руку Коннора, но когда это проходит, она с удивлением обнаруживает, что ей хочется прижаться к нему как можно теснее. Так она и делает. Положив голову на грудь мальчика, Риса затихает, слушая, как бьется его сердце.

— Никто не скажет тебе, чего хочешь ты сам, — говорит Льву его новый товарищ. — Придется самому разбираться.

Мальчики идут вдоль железной дороги, проложенной по равнине, поросшей густым кустарником.

— Если ты хочешь податься в бега вместо того, чтобы отправиться на разборку, это твое дело, и никто не имеет права сказать, что ты делаешь что-то плохое, хоть ты и нарушаешь закон. Если бы это был грех, у тебя бы просто не возникло желания бежать, Господь не позволил бы. Ты меня слушаешь, Фрай? Господь мудр и делится с нами своей мудростью. А мудрость — это такая штука, что ты можешь ее закопать в землю и оставить. А потом, когда тебе понадобится успокоение, ты можешь вернуться и вырыть ее. Успокоение — это то же самое, что утешение, кстати.

— Я знаю, что такое успокоение, — обиженно отвечает Лев. Попутчик заговорил о Боге, и это задело Льва, потому что в последнее время мальчику казалось, что Господь его совсем оставил и ниспосылает на его долю одни только неприятности.

Новому товарищу Льва пятнадцать. Его имя — Сайрес Финч, но оно ему не нравится. «Никто меня так не называет, — сказал он Льву вскоре после встречи. — Мне больше нравится сокращенный вариант — СайФай».

Сайрес обожает давать клички. Льва он нарек «Фрайем», потому что он моложе и ниже ростом. [3]Кроме того, в слове «Фрай» столько же букв, сколько в полном имени Льва — Леви, и это кажется СайФаю крайне удачным совпадением. Льву кличка не слишком по душе, но он не хочет расстраивать нового приятеля и не возражает.

СайФай любит поговорить.

— Мне нравится прокладывать свою дорогу в жизни, — заявляет он. — Вот почему мы идем по рельсам вместо того, чтобы топать по какому-нибудь дурацкому проселку.

У СайФая кожа цвета умбры.

— Раньше нас называли черными, представляешь? Потом появился этот художник, как его? Он и сам был смешанных кровей — чуть-чуть оттуда, чуть-чуть отсюда. Как бы там ни было, но он прославился портретами афро-американцев, живших в южных штатах. В работе он в основном использовал краску, которая называется умброй. Афроамериканцам это слово понравилось, и с тех пор нас так и называют. Но ты же не знал, откуда взялось это слово, правда, Фрай? А потом так называемых белых тоже переименовали. Про них стали говорить, что у них кожа цвета сиены, а это тоже краска, которую используют в живописи. Мне нравятся эти слова. В них нет оттенка осуждения, как в «черный» или «белый». Нет, конечно, расизм никуда не делся, просто, как любят говорить мои папы, «фасад цивилизации снова перекрасили». Тебе нравится это выражение, Фрай? «Фасад цивилизации»! Как тебе?

СайФай медленно водит вверх-вниз раскрытой ладонью, словно ощупывает гладкий свежеокрашенный фасад.

— Папы всегда говорят такие вещи.

СайФай сбежал из дома, хоть он это и отрицает. Он считает, что называть его беглецом неправильно, потому что он бежит не «откуда», а «куда». Так он и объяснил Льву, когда они познакомились, но не уточнил, куда именно бежит. Лев спросил его об этом, но СайФай отрицательно покачал головой и сказал: «Информацию нужно распространять только по необходимости».

Что ж, подумал Лев, пусть хранит свой секрет. Какая разница, куда он идет? Сам факт того, что у СайФая есть какой-то пункт назначения, Льву приятен — у самого мальчика нет и того. Иметь пункт назначения — значит иметь будущее. Если мальчик с кожей цвета умбры готов поделиться этим счастьем со Львом, значит, стоит отправиться туда, куда он идет.

Они познакомились в торговом центре. Льва привел туда голод. Он старательно прятался два дня, выбирая самые темные и пустынные места после того, как Коннор и Риса оставили его. Опыта жизни на улице у Льва не было никакого, он не знал, как добыть пропитание, но у голода есть одно магическое свойство — рано или поздно он превращает любого человека в добытчика.