Льву четыре раза делали переливание крови. Сколько еще времени потребуется, чтобы смертельно опасное вещество исчезло из кровеносной системы, ему не говорят. Его вообще преднамеренно держат в неведении относительно всего. Агентам ФБР, постоянно допрашивающим его, не интересно что-то рассказывать: их гораздо больше интересует, что им может рассказать Лев.

Ему выделили адвоката, избравшего в качестве техники защиты признание невменяемости. По его словам, быть невменяемым хорошо. Льву так не кажется, и он постоянно твердит, что в своем уме, и о невменяемости не может быть и речи, хотя в глубине души особой уверенности в этом не испытывает.

Дверь камеры открывается. Лев ожидает увидеть очередного агента, пришедшего, чтобы провести допрос, но посетитель пришел с иной целью. Лев даже не сразу узнает его — главным образом потому, что на нем нет обычного пасторского одеяния. Посетитель одет в джинсы и полосатую рубашку на пуговицах.

— Доброе утро, Лев.

— Пастор Дэн?

Массивная дверь захлопывается за спиной священника совершенно бесшумно: мягкая обивка на стенах поглощает все звуки. Пастор Дэн потирает руки от холода. Могли бы сказать ему, чтобы взял с собой куртку, думает Лев.

— С тобой хорошо обращаются? — спрашивает пастор Дэн.

— Да, — шутливо отвечает Лев. — Если ты взрывоопасен, никто тебя не ударит, и это хорошо.

Пастор Дэн встречает шутку сдержанным смехом, после чего наступает неловкое молчание. Пастор заставляет себя посмотреть Льву в глаза.

— Если я правильно понимаю, они продержат тебя в таком положении еще несколько недель, после чего ты сможешь выйти из леса.

Лев пытается сообразить, что за лес он имеет в виду. Его жизнь определенно сейчас напоминает чащу, в которой безнадежно заблудилась душа. Чаща находится в лесу, а лес — в другой чаще, и так без конца. Непонятно даже, зачем к нему пришел пастор и что он испытвает по этому поводу. Стоит ли обрадоваться его приходу или рассердиться? Это же тот самый человек, который рассказывал ему с самого детства, что быть жертвой, уготованной Господу, святая обязанность, а потом неожиданно потребовал, чтобы Лев бежал, чем дальше, тем лучше. Пришел ли он, чтобы прочесть ему нотацию? Или поздравить его? Прислали ли его родители, понимая, что он так зол на них, что приходить самим не стоит? А может, его решили казнить и пастор пришел, чтобы выполнить свой долг священника?

— Почему бы вам просто не покончить с этим? — спрашивает Лев.

— С чем покончить?

— С тем, ради чего вы здесь. Просто скажите мне, зачем пришли, и идите.

В камере нет стульев, и пастору приходится опереться на покрытую мягкой обивкой стену.

— Что они тебе все-таки рассказали о происходящем?

— Я знаю только то, что происходит в этой камере. То есть ничего.

Пастор Дэн вздыхает и трет глаза, размышляя, с чего лучше начать.

— Прежде всего, — наконец говорит он, — знаешь ли ты молодого человека по имени Сайрес Финч?

Услышав это имя, Лев моментально впадает в панику. Естественно, агенты от души покопались в его прошлом. Так всегда бывает с террористами — их жизнеописание превращается в дело, страницы дела распечатывают и развешивают на стене, чтобы изучать и сопоставлять факты, а люди, имевшие к ним отношение, становятся подозреваемыми. Естественно, обычно это случается, когда теракт уже совершен, а сам террорист благополучно перешел в мир иной.

— СайФай не имеет к этому никакого отношения! — восклицает Лев. — Совершенно никакого. Не нужно его вмешивать в это дело!

— Успокойся. С ним все в порядке. Просто так получилось, что он стал причиной громкого скандала, и, поскольку вы с ним знакомы, люди к нему прислушиваются.

— Скандал связан со мной?

— Скорее, с самим существованием разборки, — объясняет пастор Дэн, решившись наконец подойти ближе ко Льву. — То, что случилось в лагере «Хэппи Джек», заставило заговорить многих людей, предпочитавших раньше прятать голову в песок. В Вашингтон посыпались требования запретить заготовительные лагеря, а Сайрес даже выступал перед Конгрессом.

Лев пытается представить себе Сайреса, разговаривающего на старом добром черном диалекте с комиссией Конгресса. Подумав об этом, он улыбается. Впервые за долгое время.

— Ходят слухи, что они могут даже снизить возраст совершеннолетия с восемнадцати до семнадцати лет. Если это произойдет, огромное количество ребят, которых родители хотят отдать на разборку, будут спасены.

— Это хорошо, — соглашается Лев.

Пастор Дэн лезет в карман и достает оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.

— Не хотел тебе показывать, но, думаю, тебе все-таки стоит это увидеть. Полагаю, ты поймешь, насколько далеко все зашло.

Пастор держит в руках обложку журнала.

На ней изображен Лев.

Фотография была сделана в седьмом классе, во время тренировки по бейсболу. Лев держит в руке рукавицу и улыбается в камеру. Под фотографией надпись: «ПОЧЕМУ, ЛЕВ, ПОЧЕМУ?» Хотя в камере Лев только тем и занимался, что снова и снова переосмысливал свои действия, ему никогда не приходило в голову, что весь остальной мир занимается тем же самым. Он не хотел привлекать к себе такое пристальное внимание, но вышло так, что его знает каждый американец.

— Твоя фотография обошла обложки практически всех журналов.

Лев этого не знал. Надеюсь, пастор Дэн не принес их все, думает он.

— Ну и что, — говорит он, старательно делая вид, что его это ничуть не заботит, — Хлопки всегда попадают в новости.

— В новости попадает то, что они натворили, — разрушения, кровь, но никто обычно не интересуется личностью террориста. Для людей все Хлопки на одно лицо. Но ты от них отличаешься, Лев. Ты — Хлопок, который не стал хлопать.

— Я хотел.

— Если бы ты хотел, хлопнул бы. А ты вместо этого бросился в разрушенный дом и вынес четверых.

— Троих.

— Ладно, троих, но ты бы наверняка пошел еще и еще, если бы мог. Другие ребята из твоего корпуса — те, кого должны были принести в жертву, — остались снаружи. Они берегли свои драгоценные части. А ты фактически организовал спасательную операцию, потому что вслед за тобой пошли «трудные» ребята, и вместе вы спасли множество людей.

Лев это помнит. Даже когда основная часть населения лагеря штурмовала ворота, несколько десятков ребят вместе с ним обыскивали развалины. Пастор Дэн прав: Лев выносил бы пострадавших еще и еще, но в какой-то момент ему пришло в голову, что одно неверное движение может привести к взрыву и тогда Лавка мясника окончательно обвалится. Поняв это, Лев вернулся на красную ковровую дорожку и сидел там с Рисой и Коннором до тех пор, пока их не увезли на «скорой помощи». Потом Лев встал на ноги прямо посреди творящегося беспорядка и признался в том, что одним из террористов был он. Он продолжал признаваться в этом всем подряд, пока один из полицейских не согласился арестовать его. Поначалу он даже не хотел надевать на Льва наручники, боясь, как бы он не сдетонировал, но Лев убедил его это сделать, сказав, что сопротивляться аресту не будет.

— То, что ты сделал, Лев, привело людей в недоумение. Никто не может понять, кто ты: герой или чудовище.

Лев отвечает не сразу.

— А есть еще варианты? — наконец спрашивает он.

Пастор Дэн молчит. Вероятно, он не знает ответа.

— Приходится верить в то, что есть какое-то высшее объяснение тому, что с тобой произошло, — говорит он, глядя на обложку журнала, которую продолжает держать в руке. — Сначала тебя похитили, позже ты стал Хлопком, но хлопать отказался, и все это привело к нынешнему положению. Многие годы ребята, которых отдавали на разборку, были безликой массой никому не нужных детей, но теперь ты стал их олицетворением.

— А нельзя мне олицетворять что-нибудь другое? — спрашивает Лев.

Пастор Дэн снова смеется, на этот раз от души. Он смотрит на Льва, как на обычного мальчика, а не на какого-то инопланетянина. Льву на мгновение начинает казаться, что он и есть обычный тринадцатилетний подросток. Это чувство ему совершенно незнакомо, потому что всю свою жизнь ему внушали, что он необычный ребенок. Так всегда бывает с детьми, которых родители хотят принести в жертву.