— Нет, — признался Рамон. — Невозможно. Но ты не человек, если не пытаешься. Пошли. Ты меня не пускаешь. Если ты собираешься и дальше держать меня на этой гребаной штуковине, то хоть не отставай, когда я иду.

Вернувшись в лагерь, Рамон погрузился в молчание, и инопланетянин не возражал против этого. Он и сам казался задумчивым, погруженным в себя — по крайней мере настолько, насколько можно судить по существу с его внешностью. По мере того как день клонился к вечеру, Рамону и в самом деле потребовалось опорожнить кишечник, и то, что это пришлось делать под пристальным наблюдением инопланетянина, показалось ему унизительнее, чем он ожидал.

— Как насчет обеда, а? — поинтересовался он чуть позднее, пытаясь стряхнуть чувство стыда. — Еще пищи? Все равно поздно уже идти куда-нибудь сегодня.

— Ты только что опорожнил свои внутренности, — заметил Маннек. — И хочешь сразу же наполнить их?

— Это и означает жить, — отозвался Рамон. — Жрать и срать, то одно, то другое, и так до самой смерти. Мертвые люди не жрут и не срут, но живым приходится, иначе они скоро станут мертвыми. — Тут в голову ему пришла одна мысль, и он хитро покосился на инопланетянина. — Человеку тоже необходимо есть. Тому человеку, которого вы преследуете. Кстати, заодно узнаешь, как он это будет делать. Покажу тебе, как ловить рыбу.

— Он не будет ставить силков? Как ты раньше?

— Будет, — ответил Рамон. — Только он будет ставить их в воде. Сейчас покажу как.

Стоило инопланетянину понять, что требовалось Рамону, как он охотно помог ему. Они вырезали немного корявое удилище из длинного высохшего побега и привязали к нему — после довольно долгого объяснения, поскольку до Маннека никак не доходило, что именно нужно для этой процедуры — длинный отрезок светлой гибкой проволоки из запасов инопланетянина. Короткий кусок другой, более жесткой проволоки пошел на крючок, а потом Рамон прогулялся вдоль берега, переворачивая камни, пока не нашел жирного оранжевого жука, годного для наживки. Хобот Маннека дернулся с неожиданным интересом, когда Рамон насадил насекомое на крючок.

Рамон выбрал подходящее на вид место на берегу и забросил удочку. Удя рыбу, Рамон время от времени поглядывал на Маннека. Инопланетянин стоял и смотрел на воду. При всем нетерпении, которое тот проявлял время от времени насчет их основной задачи, он, похоже, готов был терпеливо стоять там, недвижно, неутомимо — столько, сколько потребуется. Где-то выше по течению плеснула, мелькнув на мгновение в воздухе голубым хвостом, рыба, но на наживку никто не клевал. Рамон, никогда не отличавшийся терпением, напрягся. Чтобы занять время, он принялся насвистывать дурацкую песенку, которой научила его Елена на заре их знакомства, еще до того, как они начали без конца ссориться. Слова он, правда, давным-давно забыл, но это ему не мешало. При этом, разумеется, ему вспомнилась Елена, ее длинные, темные волосы и ловкие руки, огрубевшие от бесконечных часов возни в огороде. Роста она была небольшого, но хорошенькая, хотя лицо ее чуть портили оспины, оставшиеся от какой-то из детских болезней. Иногда Рамон непроизвольно касался этих отметин пальцем, и тогда она сразу же отворачивала лицо.

— Не надо, — говорила она обычно. — Хватит, ты напоминаешь мне, какая я уродина. — А он, если только не был слишком пьян, уверял ее в том, что нет, она вовсе даже очень красива. Елена, правда, все равно ему не верила.

— Что это за звук, который ты производишь? — поинтересовался Маннек, оборвав его воспоминания.

Рамон нахмурился.

— Я просто свистел, чудище. Так, песенка.

— Свистел, — повторил инопланетянин. — Это еще один язык? Я не понимаю его, хотя разбираю в нем структуру, упорядоченность. Объясни смысл того, что ты говоришь.

— Я не говорил ничего, — возразил Рамон. — Это музыка. У вас нет музыки?

— Музыка, — произнес Маннек. — А. Упорядоченный звук. Я понял. Ты получаешь удовольствие от выстраивания звуковых последовательностей. У нас нет музыки, но эта функция представляет математический интерес. В некотором роде она является отображением течения. Ты можешь продолжать свистеть музыку, человек.

Рамон не последовал предложению инопланетянина. Вместо этого он забросил наживку еще раз. Первой на удочку попалась тварь, какой Рамон еще ни разу не видел. Ничего странного: в сети Диеготауна и Лебединой Отрыжки до сих пор то и дело попадались неизвестные виды, так мало еще знали земляне о Сан-Паулу. Это оказался похожий на серый пузырь обитатель речного дна, на чешуе которого там и здесь виднелись белые, похожие на нарывы припухлости. Он злобно шипел, когда Рамон снимал его с крючка, и тот с отвращением бросил его обратно в воду. Пузырь исчез с громким всплеском.

— Почему ты выбросил пищу? — спросил Маннек.

— Это не рыба, это чудовище какое-то, — ответил Рамон. — Как ты.

Он нашел еще жука, и они продолжили свое бдение у реки, а ночь медленно сгущалась вокруг них. Небо над лесным куполом приобретало ярко-фиолетовую окраску местного заката. В небе плясали сполохи северного сияния — зеленые, голубые, золотые. Глядя на них, Рамон испытал вдруг чувство покоя, какой всегда сообщала ему дикая природа. Даже в плену, в рабстве, с торчащим из шеи сахаилом, он не мог не восхищаться необъятным, полным красок и танца небосклоном.

Спустя несколько минут Рамон поймал наконец жирную, белую с алыми плавниками рыбу-нож. Выдернув ее из воды, он оглянулся на Маннека и при виде его склоненной набок от любопытства физиономии покачал головой.

— Музыки у вас нет, настоящую еду вы не едите, — задумчиво пробормотал он. — Мне кажется, вы все-таки ужасные зануды. А как насчет секса? Хоть это у вас есть? Ну, трахаетесь вы вообще или нет? И кстати, ты парень или девица?

— Парень, — повторил инопланетянин. — Девица. Эти понятия к нам неприменимы. Половое воспроизводство примитивно и неэффективно. Мы давно миновали эту стадию.

— Вот и жаль, — заметил Рамон. — Вот что значит — зайти в развитии слишком далеко! Что ж, зато, пожалуй, мне не стоит бояться того, что ты залезешь ночью ко мне в шалаш, ведь нет? — Он ухмыльнулся, глядя на полное непонимания лицо инопланетянина, и побрел обратно в лагерь. Маннек молча шагал следом.

В лагере он быстро раздул не до конца прогоревший костер и изжарил рыбу, жалея при этом, что у него нет ни чеснока, ни перца натереть тушку. Тем не менее рыба была теплой и сочной, и съев половину, Рамон завернул остаток в листья про запас. Потом он сидел на корточках у костра и сонно зевал, чувствуя себя сытым и даже до странного удовлетворенным, несмотря на свое незавидное положение и жуткого спутника.

Тот не задавал новых вопросов и не требовал от него никакой ерунды. Окончательно отяжелев, Рамон забрался в сооруженный полицейским шалаш и, положив голову на руки, позволил себе забыться сном, почти не думая о том, что чудище никуда не делось и наблюдает за ним.

Пусть его наблюдает. Каждый час, что инопланетянин проводит здесь, с ним, повышает шансы того, что преследовал Рамона, а сейчас сам сделался преследуемым. Того, кого инопланетяне не превратили в свою куклу. Того, кто не убивал европейца. Того, кто до сих пор свободен.

Утро следующего дня выдалось холодным, но ясным. Рамон просыпался медленно, сознание включалось настолько постепенно, что грань, отделяющая сон от бодрствования, даже как-то не запечатлелась. Но и проснувшись окончательно, он оставался лежать неподвижно, завернувшись в халат, наслаждаясь звуками и запахами утра. В этом странном инопланетном халате было тепло и уютно, однако морозный уличный воздух щипал лицо, принося с собой отчетливый аромат корицы — так пахнут местные ледокорневые леса. До Рамона доносились журчание ручья, птичий щебет и далекий, гулкий крик дескасисадо, возвращавшегося к себе в логово после долгой ночной охоты.

Шевелиться Рамону не хотелось, даже несмотря на то, что тело затекло от сна на твердой каменистой земле, а мочевой пузырь почти болезненно требовал опорожнения. Очень уж мирно лежалось ему здесь — мирно и как-то привычно. Неудобства казались ему привычными, почти родными. Сколько раз просыпался он вот так в лесу после тяжелой работы? «Много, — подумал он. — Слишком много, точно и не упомнишь».