— Рамон, — произнес Рамон, и на мгновение на него накатила волна головокружения от того, что ему пришлось называть своим именем кого-то еще. — Рамон, ты же спас мою задницу от этих демонов. Насколько мне известно, в ночь, когда порезали посла, ты находился в моем доме. До самого утра.

В наступившей тишине Рамон слышал далекие, похожие на колокольный звон голоса стаи хлопышей. Клинок дрогнул, но Рамон не тронулся с места. Тоненькая струйка крови холодила ключицу. Нож прорезал кожу. В темных глазах двойника отразилось недоверчивое замешательство.

— О чем это ты?

— Я перед тобой в долгу, — произнес Рамон, вложив в голос столько искренности, сколько мог, но так, чтобы это не казалось проявлением слабости.

— Так ведь парня убили, — неуверенно возразил двойник.

Рамон пожал плечами. Врать — так с размахом.

— Джонни Джо знаешь? Ну, знаешь, кто это?

— Джонни Джо Карденаса?

— Угу. Знаешь, почему он до сих пор сухим из воды выходил?

— Почему?

— Потому что мы ему позволяли. Думаешь, нам неизвестно, сколько народа он замочил? Дело в том, что он на нас работает.

Двойник откачнулся — на дюйм, не больше. Лезвие больше не касалось шеи Рамона. Теперь шансы составляли примерно шестьдесят на сорок в его пользу. Рамон продолжал говорить. В этом весь фокус: надо, чтобы они продолжали разговор.

Этому противостоянию ни в коем случае нельзя дать вырваться за рамки разговора.

— Джонни Джо — стукач? — спросил двойник. Вид он имел слегка оглушенный.

— Последние шесть лет, — подтвердил Рамон, пытаясь вспомнить, как давно Джонни Джо околачивается в Диеготауне. Названная им цифра, похоже, показалась двойнику правдоподобной. — Сообщал нам обо всем, что происходит. И ни одна собака его не заподозрила, потому что, мать его, кто бы в такое поверил? Он ублюдок. Всем известно, как не терпится губернатору вздернуть его на виселице. Никому и в голову не приходит, что все это фигня, и что он нам каждую субботу звонит с докладом, как примерная гребаная школьница.

— Я не стукач.

— Я этого и не говорил, — заверил его Рамон. — Я вот чего говорю: Сан-Паулу? На Сан-Паулу нет законов. На нем есть копы. Я один из них, и ты мне помог. Что бы там ни произошло в «Эль рей», это сделал кто-то другой. Так что мы в расчете.

— Откуда тебе известно, что я тут ни при чем? Что, если это я сделал?

— Если ты это сделал, придется тебя выдрать как Сидорову козу, — хмыкнул Рамон и ухмыльнулся.

Двойник помедлил немного, потом губы его чуть раздвинулись в ответной улыбке. Лезвие ножа опустилось. Двойник отступил на шаг.

— Нож мой. Я оставлю его у себя. Он мой.

— Хочешь, чтобы он оставался у тебя, — пусть так и будет, — произнес Рамон, стараясь говорить успокаивающим тоном, как говорят копы, когда утихомиривают кого-то. Он не раз слышал такие интонации, так что имитировать их оказалось нетрудно. — Я понимаю, тебе хотелось бы оставить оружие. Никаких проблем. В конце концов, мы оба бежим от шайки чертовых пришельцев, верно? Какая разница, у кого из нас нож, — мы ведь по одну сторону.

— Ну, если ты меня нагребываешь… — выдохнул двойник, оставив угрозу недоговоренной. И то верно, подумал Рамон, если коп нарушит данное тебе слово, куда ты пойдешь? Сведешь его к судье и посмотришь, кому тот поверит?

— Если уж я начну нагребывать людей, Джонни Джо и другие pendejos вроде него обделаются, — заявил Рамон. Твердо. Авторитетно. Как и положено копу. — Грязи не оберешься. Я сказал тебе, что ты чист. Значит, ты чист. Но если нам за сдачу этих гребаных пришельцев дадут награду, мы ее делим. Ты и я. Пополам.

— В жопу, — возразил двойник. — Я спас тебе задницу. Ты был просто ходячей наживкой. Три четверти мне.

Напряжение, сковывавшее Рамона, немного отпустило. Опасность миновала. Кризис миновал; все, что после него осталось, — так, легкая бравада и выпендреж.

— Шестьдесят на сорок, — сказал он. — И ты никого не убивал. Вообще.

— Не люблю, когда мной вертят, — буркнул тот.

— Как любым другим. Мы ведь копы — не забывай, — напомнил Рамон и улыбнулся. Двойник недоверчиво хохотнул, что напоминало скорее кашель, потом тоже улыбнулся. — Ты не хочешь все-таки уложить эти листья на место, чтобы побыстрее добраться куда-нибудь, где есть водопровод?

— Гребаные копы, — хмыкнул двойник, но на этот раз с иронией.

Черт, да он казался полупьяным от облегчения. И кто бы его в этом упрекнул? Рамон ведь только что, можно сказать, ему грехи отпустил.

Они работали до самых сумерек. Маленький шалаш они почти закончили: настелили пол из листьев и сделали крышу так, чтобы дождевая вода стекала по ней за борт. Если бы Рамон не объявил перерыва, двойник продолжал бы работу и ночью — из принципа, чтобы доказать свою состоятельность.

Тем не менее, когда они возвращались в лагерь, Рамон ощутил некоторую перемену в их отношениях. Одно дело безмозглый банкир, заблудившийся в лесах. Полицейский, обладающий властью прощать и миловать, — совсем другой зверь. Рамон разжег небольшой костер, а двойник выложил пару десятков сахарных жуков, орехи и ярко-зеленые ягоды, не значившиеся ни в одном из известных Рамону справочников, но имевшие вкус дешевого белого вина с персиками. Пир не пир, но вышло вкусно. Потом Рамон напился воды и ощутил наконец приятную тяжесть в желудке. Это означало, разумеется, что ему придется вставать посреди ночи, чтобы отлить, но иллюзию сытости хоть на время создало.

Двойник улегся у огня. Рамон видел, как сжимаются и разжимаются у него пальцы, и догадался, что тому отчаянно хочется закурить. При мысли о куреве ему захотелось того же. Интересно, подумал он, долго ли еще ждать, пока пальцы его пожелтеют от никотина, которого не знали ни разу в жизни? И как долго ему вообще удастся дурить голову двойнику, не давая тому разглядеть их идентичности? Возможно, самым разумным с его стороны было бы уплыть прямо сейчас, удрать в какую-нибудь другую глушь, чтобы никогда больше не иметь дела ни с двойником, ни с губернатором, ни с полицией, ни с эниями.

Он ведь много раз прежде задумывался о жизни на природе. Правда, мысль эта казалась гораздо привлекательнее, пока оставалась чистой фантазией или пока у него имелся крепкий, уютный фургон, в котором можно запираться на ночь. Ну или хотя бы чертов нож.

От колонистов первой волны он слышал рассказы о людях, одичавших на этой планете, — тех, кто отправился жить в леса и степи, да так и не вернулся в цивилизацию. Некоторые из этих историй были, возможно, даже правдой. В колониях недолюбливали тех, кто жалел о прошлой жизни на Земле. Но, конечно, хватало и таких, которые ненавидели и свою здешнюю жизнь; в основном это касалось мужчин и женщин, притащивших сюда с собой свои старые земные недостатки. Рамон так и не решил, считать ли себя одним из них. Правда, вернуться в цивилизацию он все-таки хотел. Значит, еще не совсем одичал. До тех пор, пока пальцы его дергаются в поисках портсигара, оставшегося в нескольких днях ходьбы на другом берегу реки, его нельзя считать окончательно сбежавшим из городов.

— Почему ты стал копом? — спросил двойник чуть заплетающимся от усталости языком.

— Не знаю, — ответил Рамон. — Тогда это казалось мне разумным шагом. А ты — с чего ты стал геологом?

— Это лучше, чем работать в карьере, — отозвался тот. — И у меня неплохо получается. А потом, случается, что мне нужно уехать из города — ну, побыть одному, понимаешь?

— Правда? — спросил Рамон. Он тоже здорово наломался сегодня. День выдался тяжелым, да и предыдущие вряд ли были легче. Тело ощущало уютную сытость.

— Был один парень, — вдруг сказал двойник. — Мартин Касаус. Мы типа дружили одно время, понимаешь? Ну, когда я только прилетел сюда. Один из тех парней, что ошиваются при центрах трудоустройства, чтобы познакомиться с новичками, потому что никто из старых знакомых его не любит. — Двойник сплюнул в костер. — Называл себя траппером. Пожалуй, даже действительно иногда на кого-нибудь охотился. В общем, ему в башку втемяшилось, будто я хочу у него женщину отбить. Вовсе нет. Она, конечно, та еще похотливая сучка была. Но ему втемяшилось, будто я ему дорогу перешел.