Самым простым решением до сих пор оставалось убить двойника. Если двойник был бы мертв, все проблемы решились бы сами собой. Он мог бы вернуться к прежней жизни, получить небольшую страховку за фургон и попытаться начать все заново. Фургон попал под оползень. В самом деле, почему бы и нет? Страховка слишком мала, чтобы кто-нибудь затеял расследование, а если и затеет, все равно ничего не найдет. Он мог бы зажить как раньше, вместо того, чтобы уступать все этому ублюдку. А если копы и искали кого-нибудь, чтобы пришить ему убийство европейца, к тому времени, когда он вернется, они уже наверняка вздернут кого-нибудь другого.
И ведь сделать это совсем нетрудно. Он занимается готовкой. Он правит, пока тот, другой, спит. Даже если ему не удастся заполучить нож, есть масса других способов. Черт, да он мог бы просто столкнуть этого ублюдка с плота. Он сам едва не сгинул в этой реке, а ведь он не отдалялся от берега. Оказавшись в воде посреди реки, на стремнине, двойник почти гарантированно утонет. А если каким-нибудь чудом и доберется до берега, там ходят голодные красножилетки. И до Прыжка Скрипача несколько сотен миль. Так было бы безопаснее всего. И разумнее всего.
Он позволил себе представить это. Подняться, захватив весло. Сделать два или три шага. А потом изо всей силы опустить весло. Он почти слышал вскрик двойника, всплеск, захлебывающийся вопль. Это решило бы все проблемы. И можно ли это считать убийством? Нет, правда? В конце концов один Рамон улетел в глушь, один и вернется. Кто и кого убивал?
При каких обстоятельствах вы убиваете?
Рамон резко выдохнул и отвернулся. Заткнись, Маннек! Ты мертв!
Двойник недоверчиво покосился на Рамона.
— Ничего, ничего. — Рамон успокаивающе поднял руку. — Просто сообразил, что задремываю.
— Угу, ясно. Не надо, — сказал тот. — Запасного весла у нас нет, а мне не хотелось бы вплавь толкать этот гроб к берегу, чтобы делать новое.
— Угу. Спасибо, — кивнул Рамон. — Эй, — добавил он. — Скажи, ese, ты не будешь против, если я спрошу тебя кое о чем?
— Собираешься записать это? Чтобы доложить судье?
— Нет, — мотнул головой Рамон. — Мне просто самому интересно.
Двойник пожал плечами и не потрудился повернуть голову.
— Спрашивай чего хочешь. Если мне не понравится вопрос, просто пошлю тебя куда подальше.
— Этот парень, которого ты не убивал. Европеец.
— Тот, которого я никогда не видел и который мне вообще по одному месту?
— Этот, — подтвердил Рамон. — Если бы это сделал ты — ну, ты этого не делал, но если бы? За что? Он не трахал твоей жены. Он не отнимал у тебя работу. Он вообще не за тобой приехал.
— Правда? С чего это ты так уверен?
— Ничего такого, — заявил Рамон. — Я видел рапорт. Это была не самооборона. Тогда почему?
Двойник молчал. Он подергал леску, потом отпустил ее обратно на полную длину. Рамон решил, что двойник не будет отвечать. Однако тот заговорил, и голос его звучал как ни в чем не бывало.
— Мы были пьяны. Он меня взбесил. Я вышел из себя, — сказал он, даже не пытаясь притворяться. — Просто вот так получилось.
Он пытался пойти на попятный, подумал Рамон. Европеец пытался вернуться к обычной словесной перепалке. Однако условия поединка диктовал Рамон. Наверное, это смех девицы с прямыми волосами. Это — а еще мгновение после того, как европеец упал, когда толпа отшатнулась назад. Все дело, наверное, в этом. Иначе почему он смог убить человека, смерть которого не давала ему ничего, и все же никак не мог убить другого, хотя от этого зависело для него все в мире? Даже жизнь?
Рамонов двойник поймал четыре рыбины: двух серебряных плоскорыб с тупыми носами и ртами, на которых застыло вечное удивление; речного таракана с черной чешуей и нечто, чего Рамон не видал еще ни разу в жизни, состоявшее наполовину из глаз, наполовину из зубов. Эту они выкинули обратно в реку. Оставшиеся три двойник зажарил, пока Рамон с помощью весла пытался удержать плот ближе к середине реки. Птицы или твари, достаточно на них похожие, чтобы их так называть, щебетали в кронах деревьев, летали над головой, пикируя к воде, чтобы напиться.
— Знаешь, — подал голос двойник, — мне всегда казалось, что было бы славно пожить некоторое время на природе. Когда я улетал, думал, пробуду здесь месяца три-четыре. А теперь всего-то хочу вернуться в Диеготаун и выспаться в нормальной постели. С крышей над головой.
— Аминь, — сказал Рамон.
Двойник отрезал от плоскорыбы кусок бледного мяса, подбросил пару раз в руке, давая чуть остыть, и кинул в рот.
Рамон смотрел на его кривящиеся в легкой улыбке губы и вдруг понял, как проголодался.
— Ничего?
— Не стошнит, — хмыкнул тот и вдруг осекся, прислушиваясь.
И тут Рамон тоже услышал это: далекий рокот, непрерывный, как фон из динамика настроенного на пустой канал приемника. Оба одновременно сообразили, что это за звук. Шум падающей с высоты воды.
— Восточный, — сказал двойник. — Восточный берег ближе.
— Там была чупакабра.
— В жопу чупакабру. Мы в трех днях пути от нее. Давай! Восточный!
Рамон крепче перехватил весло и как мог нацелил плот в направлении восточного берега. Двойник выудил еду из углей и шагнул на нос плота посмотреть на реку. Из едва слышного шепота звук вырос до рева, в котором почти тонули слова двойника.
— Быстрее, мать твою! — рявкнул тот. — Я его уже вижу.
Рамон тоже уже видел. Легкую дымку, висевшую над местом, где вода, разбиваясь, повисала в воздухе мельчайшей пылью. Возможно, пороги. Или водопад. На такие штуки их плот никак не рассчитан. Им необходимо было пристать к берегу.
— Давай же! — заорал двойник и, опустившись на колени, принялся грести здоровой рукой. У Рамона сводило плечи от усилия. Грязный берег приближался. Рев нарастал. Марево делалось выше.
До берега оставалось совсем немного, но они не успевали. Слишком быстро несло их течение, а плот на быстрине почти беспомощен. Мимо мелькали камни, окутанные белой пеной. Рев почти оглушал. До берега оставалось четыре метра. Три с половиной.
Что-то — какая-то неправильность в воде — привлекло внимание Рамона. Какая-то зацепка, знакомая его подсознанию. Не размышляя, он поменял угол весла, отводя плот от берега, целя его туда, где течение было… верным. Берег отодвинулся.
— Мать твою, ты что? — взвизгнул двойник. — Ты…
В это мгновение послышался противный хруст, заглушивший даже рев воды. Передний поплавок разлетелся, и плот дернулся, швырнув Рамона на настил рядом с очагом. Двойник едва не свалился в реку. Вода по бортам вздымалась белыми бурунами, ледяная волна захлестнула их с кормы и тут же ушла сквозь щели настила. Рамон медленно, чтобы не сорвало потоком, скользнул вперед. Камень, не доходивший до поверхности воды каких-то двух-трех дюймов, острый как нос байдарки, почти разрубил носовой поплавок пополам. Возьми они на полметра ближе к берегу, и их швырнуло бы дальше — туда, где в каких-то десяти метрах от них вода убыстряла течение, чтобы сорваться вниз. Откуда-то словно издалека до него донеслось потрясенное улюлюканье двойника — впрочем, ободряющий шлепок по плечу не оставлял сомнений в смысле унесенных ветром слов.
Он их спас. Каким бы рискованным ни представлялось их положение, они по крайней мере не погибли. Пока. От берега их отделяло четыре метра бурлящей воды, но плот держался крепко.
— Канат! — крикнул ему в ухо двойник. — Нам нужен хоть какой-то канат, чтобы вытянуть этого pinche мазафаку на берег! Жди здесь!
— Что ты… Эй! Не…
Но двойник уже разбежался по плоту и с силой прыгнул в направлении берега. Плот дернулся в одну сторону, другую, вспоротый камнем поплавок угрожающе скрипел, перекашиваясь. Какую-то тошнотворную долю секунды Рамону казалось, что двойник столкнул плот с камня, но они остались на месте. Плот выровнялся. Рамон сидел в ожидании; спину и живот сводило судорогой от страха. Сумеет ли двойник добраться до берега, или его смоет потоком? И если смоет, что, мать его, станется с Рамоном? Да и сам плот, накрепко прижатый к камню течением, можно было сравнить с монетой, балансирующей на ребре. Стоит поплавку развалиться окончательно или, скажем, уровню воды чуть подняться — и все, кранты. И канат? Где его двойник вообще собирается найти канат? Они в самом сердце глуши. Эти мысли мелькали еще у него в голове, когда он увидел сквозь пелену брызг выбирающегося из воды двойника.
