Ныне в заржавленной лампе оставалось лишь несколько капель масла. Скоро оно иссякнет, и пламя угаснет.

Мгновения становились все более жестокими. Часы покоя наступали лишь в те ночи, когда благодаря опию его душа на крыльях фантазии устремлялась в потусторонний мир призраков. В тех краях, где он парил, не было больше борьбы, не было вражды, интриг и козней. Повелевало одно искусство, люди любили друг друга. Его зачаровывали диковинные, никогда не слышанные звуки, уводившие в нереальный мир.

Но когда его ночь не посещали видения, он восклицал при мучительном пробуждении:

— Я потерял свою ночь — у меня не было снов. О сновидение, о мечта — милосердный мираж, реванш, бегство от действительности! Всякий, кто привязан к земле, где ползают и страдают, и кто живет без грез, — не более чем мертвец в своей могиле! Вы говорите — ложь? Пусть так. Но мечта — это цветок лжи.

В один из дней к нему пришли представители его родной Дофине с просьбой председательствовать на конкурсе любительских хоров. Кто мог подумать, что он так плох? И Гектор, уже полутруп, принимает приглашение. Перед уходом в иной мир он захотел увидеть вновь свой родимый, ласковый край.

Он шатается при каждом шаге. И все же едет — высохший, с впалыми глазами и блуждающим взглядом.

На вокзале (13 августа) его встретил взволнованной речью и горячими приветствиями мэр.

Гектор сдержанно поблагодарил, а затем попросил отвезти его в постель.

Все дни непрерывно следовали приемы и банкеты.

Когда специально приехавший мэр Гренобля возложил ему на голову корону славы, Гектор подумал, что умирает. Опираясь на своего шурина, он вынужден был покинуть зал, поручив сказать благодарственное слово своему другу Базену.

Уже умирающим он отправился обратно в Париж.

И снова постель, снова безжалостная неподвижность.

Однажды, когда снег укутывал белым покрывалом людей и природу, Гектора посетил Сен-Санс. Войдя, он протянул ему руку, холодную как лед. Гектор поколебался мгновение, а затем извлек из-под одеяла свою горящую в лихорадке кисть и протянул ее гостю, но, коснувшись его замерзших пальцев, громко вскрикнул, отвернулся к стене и не произнес более ни слова. Сен-Санс был подавлен и смущен.

До него доходили лишь слухи о смертях: старый друг Эмбер Ферран, чья жена, святая женщина, незадолго перед тем была убита молодым человеком, усыновленным и выращенным этими славными супругами, не имевшими своих детей, потом Леон Крейтцер и, наконец, Россини, кончина которого потрясла его, прозвучав предостережением.

Россини умер старшим офицером Почетного легиона, — он был богат, увенчан мировой славой, он слыл почти богом[201]. Его провожали к месту вечного покоя с такой же пышностью, как и Мейербера.

Гектор невольно возвращался к горькой мысли:

«Какие похороны, однако, ждут меня, отщепенца?»

Шли последние дни года.

Как он еще живет, этот скелетоподобный старик, сплошной кашель и хрип, чьи глаза теперь стали стеклянными, а голос притих? Почти все время он спит; и кажется, что это его последний сон.

Истекает январь. Гектор не поддается.

Проходит февраль. Гектор еще держится.

Март

Гектор потерял память. Однажды самый верный из его поклонников, Рейер, попросил надписать ему экземпляр «Бенвенуто». Гектор с трудом взял в руку перо и начал. «Моему другу…» потом остановился и спросил:

— В самом деле, как же вас зовут?

— Рейер.

— Ах да, Рейер.

А Рейер был одним из самых близких его друзей и наперсников[202].

В тот день он не узнал даже своего старого приятеля Эльвара, хотя незадолго перед тем в редкую минуту шутливого настроения заявил ему:

— Я обречен, но если тебе предстоит произнести речь, я предпочел бы жить.

Он погружался, уходил во мрак…

Последними осмысленными словами был его ответ друзьям; сознавая наступление рокового часа, они пришли объявить ему (ложь из милосердия!), что во Франции происходит поворот в отношении к его музыке.

— Слишком поздно! Они идут ко мне, но я, я ухожу, — ответил он.

Больше он не произнес ни одного слова. Ничего не понимал, ничего не слышал.

Приближение смерти — это такая минута нашей собственной историй, что никакая другая история не в силах нас от нее отвлечь.

8 марта, когда вся в перламутре, лазури и золоте вставала заря, у Гектора Берлиоза началась агония. Его теща, госпожа Мартин де Вильяс Ресио, боясь остаться наедине с останками своего несчастного зятя, послала за госпожами Дамке, Шартон-Демер (исполнительницей роли Дидоны в «Троянцах») и Деларош, в доме которой в Сен-Жермене умерла Мария Ресио.

Какие мысли тревожили его на полпути между землей и вечностью? Покидая мир, подводят черту и оценивают прожитую жизнь.

Умер ли он побежденным? Нет, он уступил усталости, к которой было примешано презрение к людским порокам.

Усталость от беспрестанной борьбы, презрение к жестокой несправедливости, которую он должен был сносить. Днем, в половине первого, Гектора не стало[203].

Госпожа Мартин не решилась позвать священника, боясь нарушить волю Гектора. Разумеется, маэстро в часы раздражительности подтрунивал над религией, но никогда, однако, не разрешал себе богохульства, потому что его детская вера всегда дремала в нем.

Рейер пришел провести ночь в комнате Гектора.

Вот свидетельство, составленное мэрией:

Четверг 11 марта

Похороны Гектора Берлиоза. Самые заурядные. О погребении объявлено в извещениях, наскоро отпечатанных на дешевой бумаге.

Катафалк низшего разряда, только с двумя лошадьми. Ничего общего с той пышностью, которой Франция окружила похороны немца Мейербера и итальянца Россини. Гениального маэстро родина провожала с равнодушием, близким к презрению.

На черном покрове гроба только один венок — от Гренобля, единственного города Франции, соблаговолившего проявить внимание.

Перед траурной процессией несколько музыкантов из Национальной гвардии играли похоронный марш — традиционная почесть офицеру Почетного легиона. Колесницу сопровождали несколько академиков.

За гробом шли Амбруаз Тома, Гуно, Рейер и барон Тейлор.

Вот, наконец, процессия в церкви Троицы. Здесь ни черных драпировок, выражающих людское горе, ни траурных украшений. Стены голы, словно безучастны к скорби.

Гроб установлен на невзрачном постаменте, освещенном зеленоватым светом четырех свечей. А ведь если бы он умер в России, эта страна содрогнулась бы от скорби.

Пока погребальное шествие двигалось к кладбищу, молодая женщина, облаченная в траур, с лицом, скрытым под длинной темной вуалью, преклонила колени перед зияющей могильной ямой, которая скоро должна была закрыться над Гектором Берлиозом, и бросила в нее венок из красных роз. Когда погребальная колесница приблизилась, женщина быстро исчезла.