Наверное, это было все, что я умела делать — играть, соблазнять, совращать, искать слабые мужские места. Все его псы никогда на меня не смотрели. Он им запрещал, или таковы были правила: если ко мне приходил мужчина, он ни разу не поднимал на меня взгляд и не разговаривал со мной. Только сопровождение куда-либо и возвращение обратно. Но, видимо, Саша все же не так уж хорошо меня знал. Точнее, он знал меня совсем другой. Пока его не было, я разыграла пищевое отравление, меня выворачивало, я рвала кровью, специально оцарапав себе горло. Моя надзирательница испугалась, прибежал Фельтон. Теперь я называла его только так. Меня это развлекало. Одна мысль о том, что я выполняю какой-то план, нарушающий игру моего палача, вселял в меня бешеную энергию.

Он нес меня на руках куда-то по длинному коридору, а я обхватила его шею руками и тихо "бредила": звала маму, плакала и шептала, как мне больно. Когда Фельтон уложил меня на кушетку, то я увидела этот блеск в его глазах. Ни с чем не сравнимый блеск жалости. А еще он осмелился на меня посмотреть. И ЭТО БЫЛО БИНГО. Он меня узнал. Я увидела это по расширенным зрачкам и ошеломленному выражению лица. У него даже рот приоткрылся. А я осмелилась впиться руками в воротник его черной рубашки и простонать.

— Они травят меня… она… она меня травит. Подсыпает что-то мне в еду.

И сделать вид, что теряю сознание. Потом мне промывали желудок, кололи чем-то и снова промывали желудок. Когда два молчаливых эскулапа передали меня обратно в руки Фельтона, я была похожа на бледное подобие человека… и именно это и было мне нужно. Пока он нес меня обратно, я слегка царапала его затылок ногтями и тихо шептала ему на ухо:

— Ты не такой, как они… ты другой. У тебя глаза другие. Не звериные. Не бросай меня одну.

Он ушел… а я валялась на своей кровати и впервые улыбалась. Не все будет идти по твоему плану, Саша. Следующая смена Фельтона была через день. Он вел меня в душ вместе с Алиной и ожидал у дверей, пока я выйду оттуда обратно. Один раз посмотрел мне в глаза, и я уже точно знала — клиент готов. Еще пару встреч, и можно действовать.

Но действовать пришлось раньше, моя надзирательница проговорилась, что Саша скоро вернется на остров. Он был обеспокоен моим плохим самочувствием. Проклятый лицемер. Обеспокоен он. Скорее, придумал новый квест, новое задание. Соскучился по своим садистским выходкам и по моей боли.

В эту ночь я рыдала и билась в решетку. Я знала, что Фельтон сидит перед камерами и смотрит на все это. Потом я сдирала с себя в истерике одежду и расцарапала кожу. Он не выдержал под утро. Принес мне одеяло. Глупый, маленький, желторотый дурачок.

— Зачем? Они увидят и убьют тебя. Ты что творишь, уходи.

А сама едва прикрываю грудь руками и вижу, как сверкают его глаза то жалостью, то похотью. Дикая смесь.

— Я отключил камеры. Держи.

Я завернулась в одеяло и схватила его за руки через решетки.

— Я знала, что ты другой. Знала. Скоро вернется ОН… и мне настанет конец. Понимаешь? Он будет мучить меня.

Застонала и закатила глаза. Интересно, Саша бы оценил эту игру или назвал ее фальшивкой? Я вспомнила, как отыгрывала перед ним сцены, и иногда он смеялся надо мной и говорил, что я похожа на пафосную актрисульку немого кино.

— Я не знаю, что делать.

Сдавил мои руки. Зато я знаю. Я прекрасно знаю, что делать.

— Сбежать отсюда… у меня куча знакомств. Ты ведь знаешь, кто я. Позвони по номеру. Я дам тебе номер. Ты можешь вывести меня к лодке… и мы уплывем вдвоем. Ты и я.

— Нас поймают и убьют.

— Ты боишься его?

— Нет, — врет, боится. Дрожит от ужаса. Я вижу, как выступает испарина над его верхней губой. Совсем молоденький, глупый.

— Ты такой… такой смелый, такой красивый. Ты бы знал, как я восхищаюсь твоей смелостью.

Я поцеловала его в губы, а он так смешно застонал и закатил глаза, что я мысленно воззвала к Саше. Да, как всегда воззвала к нему, чтобы он посмотрел, какая прекрасная я актриса. Мальчик мне поверил. Интересно, а мой Бес поверил бы мне?

— Я подумаю, что можно сделать… я подумаю, я обещаю.

— Там, далеко ты можешь быть со мной. Ты же хочешь быть со мной, да?

Кивает хаотично, тянется к моим губам, но я уворачиваюсь. Хорошего понемногу.

— Я ваш фанат. Я смотрел все фильмы с вами, иногда по десятку раз. Я… с ума сходил от вашей игры.

И мастурбировал на экран телевизора. Слегка поморщилась, чувствуя сквозь запах одеколона пробивающийся навязчивый запах пота. Меня всегда тошнило от чужих мужских запахов.

— Я буду играть только для тебя, когда мы сбежим.

Тогда он ушел без ответа. Конечно, было еще рано, а у меня было мало времени. Пришлось разыгрывать еще один приступ. Я так старалась, что прокусила губу и разорвала в лохмотья очередное платье. Но Фельтон не приходил. Я почти отчаялась, когда услышала шаги в коридоре, вскочила с кровати и впилась в прутья решетки, а потом тут же отшатнулась назад, не сдержав гортанного стона. Напротив меня стоял Саша с закатанными по локоть рукавами. Его руки были в крови.

— Здравствуй, маленькая. Я тут прервался ненадолго от разделывания очень интересного блюда. И решил, что ты можешь составить мне компанию.

Достал белоснежный платок из кармана и медленно вытер каждый из пальцев.

А я смотрела на следы крови на белой ткани и вспоминала каллы с рябиной.

"Вначале кажется, что это красные бусины. Крупные, блестящие, словно лакированные… И мне становится страшно, что он их украл и что его за это опять будут бить. Мой сумасшедший. А потом понимаю, что это калина, на нитку нанизанная. Саша на шею мне одел, а у меня от счастья сердце сдавило тисками и не отпускает. Я никогда раньше такой счастливой не была, как с ним в этот момент… и не только в этот.

— Подарок, — в глаза смотрит, жаждет впитать мою реакцию, а у самого в уголках взгляда сомнение вспыхивает, не уверен, что понравится. Он его гасит, зажмуриваясь и тут же распахивая глаза, чтобы не упустить моих эмоций.

— Самый дорогой подарок… самый… самый. Спасибо, — лихорадочно по его лицу приоткрытым ртом, как же сводит с ума его запах и щетина колючая, от которой потом скулы саднит и губы щиплет, — все, что от тебя — бесценно. Вечно носить буду.

— Сгниют, — гладит по скулам и в глаза глазами своими черными смотрит. Прожигает насквозь. Он всегда мало говорит. Так мало. Но от каждого слова по коже мурашки бегут. Потому что для меня. С другими молчит. А со мной разговаривает, иногда такое мне шепчет, что щеки пунцовыми становятся.

— Засушу и спрячу, как и твое сердце. — в его губы ищущими голодными губами, закатывая глаза от наслаждения чувствовать его так близко, — Соскучилась по тебе…"

Перевела взгляд на лицо своего палача — глаза блестят, как у психопата. Он возбужден до предела. Его трясет. Изнутри.

— Одна из твоих любимых книг и любимых ролей. Разочарован. Ты несколько раз сфальшивила. А теперь мы поиграем вживую. Не думаю, что сейчас ты сможешь халтурить.

А потом дернул решетку и зарычал, выпуская наружу озверевшего монстра:

— Пошли доигрывать, сука. Прикройся. Тебя ждет твой лох. Обрыдался весь.

Я видел ее. Вот теперь я видел ее настоящую. Без той самой, притягательной, человечной и насквозь пропитанной ложью маски милой нежной девочки в платье цвета облаков. Вот от чего меня передергивало при каждом взгляде на нее — диссонанс. И я снова убедился в этом. Сейчас. Несоответствие девочки Ассоль, перекочевавшей из повести Грина в мою голову, и настоящей Алины Бельской. Понимание, что до тюрьмы, до того, как вскрылась вся правда, ни хрена не нимб я видел над ее головой… полный придурок. Это двоилось ее изображение. Одно, наложенное на другое. Когда пропала надобность разыгрывать из себя правильную Ассоль, на сцену вышла дочь Ярославской. Ее порождение и ее гордость. Так она называла когда-то ее. Правда, эта мразь таковым звала и меня. Но, в отличие от ее дочери, я же стал еще и проклятьем профессора.