— Там еще двое моих детей. Я должна их забрать. Обязана. Понимаете?

Наши взгляды встретились, и он разжал пальцы на моем локте.

Сашенька спала, положив голову мне на колени. Вторая малышка прижалась ко мне с другой стороны, а мальчик смотрел в иллюминатор. Я тоже смотрела, все еще не понимая, каким образом я дышу… когда там, внизу, на земле начало все взрываться, внутри меня тоже образовывались горящие очаги боли, затягивая всю меня смрадом и заставляя гореть живьем.

— О, Боже. Если бы мы остались… Господи. Там все взлетает на воздух.

Как научиться снова дышать без него… как собрать себя из пепла и пытаться жить дальше? Я ведь жила только одной мыслью, что он где-то рядом. Как дальше делать очередной вздох, говорить, есть, существовать? И снова превращаться в живого мертвеца. Только одна половина меня обязана жить… обязана держаться изо всех сил и пытаться справиться с адской болью… которая будет становиться с каждым днем все сильнее и когда-нибудь сожрет меня.

Я перевела взгляд на барсетку и потянула за змейку. Пальцы нащупали паспорт и конверт. Негнущимися пальцами вскрыла конверт и вытащила записку.

"Если тебе это отдали, девочка, значит меня уже нет в этом мире, и я корчусь где-то в аду. Здесь паспорт и распечатка с номером счета на предъявителя кода. На этом счету достаточная сумма денег для тебя и еще для двух поколений твоих детей. Я люблю тебя, Ассоль. Твой Саша".

И все? Это все? Всего лишь четыре строчки, всего лишь проклятые четыре предложения? Это то, что я заслужила, если… О, Боже. Я не хочу говорить этого вслух, не хочу и не стану. Сашаааа, почему ты уехал? Почему я отпустила тебя? Я ведь чувствовала, я ведь знала, что это может произойти.

В эту секунду пальчики Сашеньки сжали мои пальцы.

— Тебе холодно? Ты вся дрожишь?

Перевела на нее взгляд и судорожно вздохнула, стараясь проглотить слезы.

— Да, очень холодно. Очень.

Она вдруг обхватила меня тонкими руками и прижалась всем телом.

— Я тебя согрею.

Так странно… именно в этот день она вдруг назвала меня мамой и начала со мной говорить после трех дней полного безмолвия.

Когда вертолет пошел на снижение, мимо нас снова прошел тот мужчина в черном камуфляже со списками. Он остановился напротив меня.

— Повторите ваше имя.

— Татьяна Ивановна Череденко. А это мои дети: Александра, Марк и Леночка.

— Когда только успела стольких нарожать… мммм… красавица. На актрису похожа. Куда потом? Домой?

— Да, домой.

Тихо ответила и прижала к себе Алену и Сашу. Только кто его знает, где теперь будет мой дом… Но зато, где осталась моя могила, я теперь знала точно.

Нет больше Ассоль… умерла она сегодня ночью. Расстреляна в той же машине, что и он… А Татьяне придется жить дальше. Она обязана жить… она слово дала. Ведь ей подарили Рай. У нее нет права корчиться в аду… у нее остается только яма внутри, где мертвая Ассоль будет выть от боли и рвать на себе волосы. Но об этом никто не узнает.

Прошло три года

Я ехала туда на поезде. Смотрела, как снежинки кружатся в воздухе и оседают на землю. Как черные ветки деревьев уныло выглядывают из-под снега и воронье словно летит следом за моим вагоном целой стаей. Я оставила детей с няней и охраной… хотела побыть одна. Хотела по пути в это адское место остаться наедине со своей болью и дать ей пожирать меня и обгладывать мои кости. Мне позвонил какой-то адвокат и назначил встречу в единственном уцелевшем здании клиники моей матери. Сказал, что некое имущество Ярославской должно перейти ко мне по праву наследия… Оставалось загадкой только то, как он меня нашел. Ведь я сменила имя, я даже сменила внешность и носила контактные линзы. Бельская Алина еще несколько лет назад официально погибла в авиакатастрофе. Когда я написала адвокату по электронке, что это ошибка, он прислал мне копию документа, где было написано, что все уцелевшие постройки клиники принадлежат мне, Татьяне, и некий господин Молчанов хочет передать их мне, так как теперь я их полновластная владелица. Я хотела отказать, хотела сказать, что не нуждаюсь в этом идиотском наследстве, что мне плевать на эту клинику и жаль, что она не сгорела дотла. Но адская тоска по этому месту вгрызлась мне в душу и настойчиво требовала поехать. Ворваться в свою боль на полной скорости и дать ей обглодать себе кости. А потом… потом я сожгу там все и камня на камне не оставлю. Мне до ломоты во всем теле захотелось увидеть это место.

Все эти три года я жила жизнью этой самой Татьяны. Жизнью другого человека. Который вроде даже был счастлив, обожал своих детей, уделял им время, ругался за успеваемость по учебе и иностранные языки. И я была счастлива вместе с ней… днем. Я была ею, я наслаждалась своим раем, их голосами, их нежным "мама". Марик, конечно, называл меня долгое время просто Таня, а потом начал называть мама Таня. Но я бы не обиделась, если б не назвал. У него была только одна мать, и я никогда не претендовала бы стать ею для него. Я просто заботилась о том, о ком поклялся заботиться мой Саша. А потом и сама привязалась к детям Марины.

Так и жила, днем улыбалась, порхала по новому дому на окраине города, забирала их из центра, везла домой, кормила и укладывала спать… а ночью меня ждала моя яма. И Ассоль. Каждую ночь она валялась на дне этой ямы и выла, скулила раненым зверем, она не смирилась, она не отпустила и не забыла. У нее был вечный траур и нескончаемая боль. Она не отпустила своего Сашу, не избавила его от ада, она держала его рядом крепкими цепями. Она жила их прошлым и иногда вслух говорила с ним или читала ему наизусть Шекспира. Как он любил. Это была ее яма, и ее могила… настоящей у них не осталось. Ей было некуда принести ему цветы и негде сходить с ума по утрате. Только пропасть боли, куда она спускалась каждую ночь без фонаря и лежала на ее дне, содрогаясь от беззвучных рыданий. Стас теперь работал на меня… он нашел меня сам. Его преследовали власти, и он так же сменил имя и документы. Это было больше двух лет назад. Он приехал ко мне поздно вечером, и мы долго смотрели друг другу в глаза, прежде чем я впустила его в дом.

— Мне нужна работа. — тихо сказал он.

— Она у тебя есть.

Так же тихо ответила я. А потом пальцами доставала пулю из его бока и думала о том, что мне нужен такой человек, как Стас. Если Саша ему доверял, то и я смогу положиться. А еще… а еще мне нужен был человек, который провел бы личное расследование насчет гибели Саши Тихого. Мне все еще не верилось. Мне все еще хотелось думать, что это неправда и какая-то мистификация. Он был слишком умен, чтобы вот так погибнуть, чтобы вот так подставить себя.

Помню тот день, когда Стас приехал с новостями и… мне не потребовалось их слышать, мне даже не нужно было спрашивать. Я посмотрела ему в глаза и пошатнулась, а он подхватил меня под руки и помог подняться в комнату, где я рыла ногтями ту самую могилу в полу, обламывая их до мяса и кусала губы в лохмотья, чтобы не орать и не пугать детей. Боль была оглушительной настолько, что у меня темнело перед глазами и перехватывало дыхание. И я опять разлагалась живьем на атомы, опять лопалась до мяса моя вера и моя надежда на то, что Саша жив. Я только головой качаю, потому что не хочу в это верить. Я столько месяцев пыталась найти доказательства, что он жив… я даже почти их нашла. Нашла чьи-то следы в столице, следы, так похожие на его и… ошиблась.

Стас привез мне его кольцо и прядь волос… в морге сохранили. Может быть, знали, что будут искать. Отдал мне. Ассоль рассыпалась на молекулы пустоты и осела на дно этой комнаты… но не исчезла. Она всегда ждала ночи, чтобы вгрызться в мое новое "я" и завладеть им полностью.

А еще Ассоль поехала туда… заставила меня придумать причину и поехать. Туда, где расстреляли машину Саши. Они вместе со Стасом добирались туда ночью, она так захотела. Наверное, это было самое жуткое зрелище из всех, что когда-либо видел начальник охраны Тихого. Я и сама понимала, насколько жутко это выглядит, когда женщина во всем черном ползает по асфальту и лежит на нем раскинув руки и глядя в самое небо. Асфальт мокрый, на нем лужи, а ей плевать, она смотрит остекленевшим взглядом вверх и шевелит губами.