— Чеееерт, — Ярославская лихорадочно начала чесать руки, затем ноги. Они шевелятся там, в ней?

В голове раздался спокойный уравновешенный голос Нелюдя 113.

— Я просто обязан предоставить вам эту возможность. Возможность стать настоящей матерью.

Он приподнял какую-то стеклянную банку с копошащимися в ней склизкими насекомыми.

— Но вы ведь не были никогда человеком. Тварь. Мерзость. Вы были чудовищем… и могли породить только чудовище. Ярославская закричала от быстрого и точного движения скальпеля, разрезавшего ей руку, затем — вторую. Ноги, живот… этот полоумный негодяй даже не улыбался. Она следила сквозь обрушившуюся на нее лавину нечеловеческой боли за его глазами, и не увидела и намека на улыбку, на веселье. Он с маниакальной скрупулезностью и серьезностью вживлял в нее каких-то насекомых, с видом, будто выполнял чрезвычайно важную миссию.

Кажется, еще немного, и она доберется до этих существ. Они поедали ее изнутри. Да-да, она ощущала, как вдираются клыками в ее органы эти извивающиеся червяки, и ее начинало тошнить. Если бы она могла рвать ими… исцарапала себя всю, изгрызла зубами.

Он запретил называть ей себя по имени. Точнее, сказал, что ее имени больше нет. Ее больше нигде нет. Как когда-то она сама стерла себя из всех баз данных, уничтожив Ангелину Ярославскую, и став одной из тех личин, что натягивала на себя при необходимости. Он сказал, что ей подходит больше Тварь номер 1.

Вначале она смеялась ему сквозь слезы, выражая этим все свое отвращение к волчьему выродку. Затем он начал приходить к ней и подолгу смотрел, как она мечется в клетке в попытках вывести из себя тех существ, которые вовсю корчились в ней.

Он спрашивал, как ее зовут, и когда она произносила свое настоящее имя, он заходил в клетку. После его ухода профессор оставалась истекать кровью на холодном полу, тщетно пытаясь разлепить заплывшие от ударов глаза, чтобы разглядеть, не удалось ли тем мерзким червякам выползти из нее.

Он приходил к ней на следующий день и снова задавал ей лишь один вопрос. Она назвалась одним из вымышленных имен… и он снова вошел в клетку.

Вечером того же дня Нелюдь опять стоял возле решетки и смотрел своим звериным взглядом на обессиленную, избитую им же Ярославскую… Тогда еще Ярославскую.

Пройдет три дня, и профессор умрет окончательно. Она сама себя убьет. Еле ворочая заплетающимся непослушным, распухшим от побоев языком и губами, она сама убьет доктора Ярославскую и воскресит Тварь.

Тварь брезгливо отодвинула грязную миску, которую совали ей сквозь прутья решетки какая-то девка и здоровенный бугай. Нет, она была ужасно голодна. Настолько сильно, что, казалось, ее желудок свернулся в тугой комочек и грозился растаять вовсе, а кишки истончились, превратившись в тонкие веревки. Когда-то Тварь бы хмыкнула, услышав подобное сравнение. Сейчас она ощущала это все на себе, несмотря на то, что знала не понаслышке строение человеческого тела. Вчера она еще сумела поесть. Вплоть до той секунды, как ощутила движение внутри себя… омерзение. Чувство, ставшее ее второй натурой теперь. И сейчас от одной только мысли, что своей едой она кормит тех существ… тех жалких и одновременно отвратительных паразитов в себе, у нее закружилась голова. А может, и не от этого, а от общего истощения организма и слабости.

— И эта не ест. Ты смотри, — голос у девки неприятный-то какой. Как пальцем по стеклу. От него в озноб бросает. Тварь невольно поежилась.

— Гордые, — мужик усмехнулся, — наши бабы все сплошь красивые и гордые.

— Ага… и в клетках, — девка бросила странный взгляд на Тварь и повернулась к собеседнику, — а ты заметил, что они у него, — тут ее голос снизился, и Тварь едва не воздала хвалы Всевышнему, — похожи между собой.

— А что? Мечта любого нормального мужика — и молодую иметь, и опытную. А так да. Очень похожи. Странно. Но ладно, не наше это дело с тобой. Пошли, пока он нас за тем молодым на тот свет не отправил.

И они ушли, оставив Тварь стоять, вцепившись тонкими дрожащими пальцами в прутья решетки. Ушли, даже не зная, что там, в той клетке, на холодном полу, под кучей копошащихся червяков-людоедов сделала свой первый за последние дни вздох воскресавшая Ярославская. У нее появился тот самый шанс. Шанс, который она точно не упустит.

Я забралась на стул и смотрела через решетку на разбушевавшуюся стихию. Шторм набирал обороты, и брызги воды вылетали из-за дамбы, рассыпались в воздухе вспенившимися снопами воды, черные тучи низко нависли над морем и, казалось, сливались с ним всклокоченными, пронизанными венами молний облаками. Примерно то же самое происходило внутри меня, словно ураган, разбушевавшийся снаружи, отражал мой внутренний апокалипсис. У меня до сих пор дрожали руки, и я почти двое суток не спала — перед глазами стояло лицо несчастного мальчика, который был виновен лишь в том, что решился спасти меня… Я убила человека. Думала ли я об этом? Думала… только Саша превратил его в подобие этого самого человека, и то, что я сделала, было гуманно. Но я раз за разом слышала этот чавкающий звук входящего в плоть лезвия и расширенные застывшие глаза мальчика.

Нет, Саша, это не я убила его… это ты убил его, это твоя жажда мести, это взращенное в тебе жуткое чудовище убило его. Твоя ревность и больная страсть. Ты можешь сколько угодно отрицать ее, но я знаю, что ты чувствуешь. Только не знаю, хочу ли я ее… я была бы счастлива, если бы всее случилось иначе. Но да. Сходи с ума. Страдай. Только других в наш ад не вмешивай.

Сейчас я ненавидела свою мать еще сильнее, чем всегда. Я ненавидела ее так люто, что могла бы убить собственноручно. То, что она сделала с ним, было чудовищно по своему масштабу, то, во что она его превратила и что вырастила внутри мальчика, который был всего лишь ребенком… Я часто задавала себе вопрос, откуда он? Откуда мать привезла этого ребенка. Она держала все в строжайшей тайне. Нигде не было сказано о происхождении Саши и о его родителях. Но ведь они были… и, может, они все еще живы.

Это не просто преступление, это сродни тем ужасам, которые творили нацисты. Я смотрела на Сашу, на чудовище, в которое он превратился, и содрогалась от ужаса и жалости. Я даже представить себе не могла, что происходит внутри него. Там ведь нет души больше, нет сердца, там тьма, жуткая, липкая чернота без единого просвета. Жестокость, не знающая границ и жалости, он страшнее и кровожаднее своих палачей, но все же ему не сравниться с Ярославской (я уже давно не называла ее матерью), потому что он не желал себе такого, потому что у него не было выбора изначально. А она выбрала выращивать смерть и создавать таких, как он. Мне жутко, что во мне течет кровь такого монстра. Может, это и правильно, что у меня никогда не будет детей. Говорят, гены передаются через поколение или два. Таких, как Ярославская, надо стерилизовать.

Взгляд застыл на дергающейся панели дамбы. Сколько ей лет? Что это вообще за остров такой, и у какого дьявола Саша его выкупил? Это место снаружи мертвое и похоже на склеп. Мне кажется, здесь совершенно нет жизни и не было очень много лет. Наверное, какой-то военный объект или убежище маньяка-психопата. Волны становились все злее и выше, они обрушивались изо всех сил на дамбу… Мощные, страшные, как сама судьба, дождь вместе с песком бился в окно и почти скрывал от меня обзор побережья. Но я все равно не могла оторвать взгляд от этого сумасшествия, пока вдруг мои глаза не расширились от ужаса: одна из волн пробила дыру в дамбе, за ней ударила другая, вымывая камни, и вода хлынула по песку в мою сторону. Я хотела закричать. Громко, оглушительно громко заорать и биться в камеры, но потом передумала. Я смотрела, как рушатся стены дамбы по бокам, как смешивается крошево с водой и мощный поток выливается на берег. Наверняка, сейчас все снаружи. Никто не будет сидеть перед камерами в тот момент, когда берег заливает водой. Наверное, начали эвакуацию людей или что там положено начинать. За мной никто не приходил… а может быть, никто не знает? Сейчас ночь, а вечером, я слышала, сверху доносилась музыка. Я уже заметила, что, если Хозяина не было на острове, его подчиненные устраивали здесь пиршество плоти. И сейчас, когда рассвет едва наступил, они могли отсыпаться после вчерашнего. Вот почему здесь настолько тихо.