Сессин сложил лист бумаги и сосредоточенно разорвал его на мелкие кусочки.

Он находился на уровне крипта над областями хаоса, где (в явном противоречии со здравым смыслом) все в гораздо большей степени происходило по правилам реального мира, чем где-либо в другом месте базы данных. Бросишься здесь с крыши и не сможешь внезапно решиться на полет – упадешь на землю и разобьешься. Зная, что здесь все происходит на самом деле, было трудно ошибиться и случайно попасть в хаотические области крипта. Это было последнее предохранительное устройство, предусмотренное системой.

Он не знал, что ему делать с прочтенной только что запиской, а потому пожал недоуменно плечами и представил, что она исчезла, но она, конечно же, никуда не делась. Он проглотил один из клочков, но вкус у бумаги был горький, и Сессин почувствовал себя идиотом. Он покачал головой и положил бумажные клочки в один из карманов куртки.

Он посмотрел на себя в зеркало спальни. На нем был… Он попытался найти слово поиском, но из этого тоже ничего не получилось, и ему пришлось вернуться к утомительному копанию в собственной памяти… Черт, как же это называется? И это? Непривлекательная, не по росту, вся помятая синяя рубашка. Куртка из… шотландки? Плед? И брюк… Ним, деним? Нимс? Джимс? Что-то вроде этого.

Жуткая дрянь. Рубашка на ощупь была жесткая, из куртки растрепанными волосами вылезали серые ворсистые куски ткани, а у джимсов были ненормальные, необработанные, видимые швы. Он выбрал бы себе корпоративную одежду конца двадцатого века, но, может быть, именно такую и будут искать, если его все еще ищут.

Он заглянул в шкафчик у кровати. Предметы, названные в его записке самому себе, были на месте. Он взвесил в руке пистолет – древнее автоматическое огнестрельное оружие. Не должно работать вне комнаты. Но он все равно засунул его за пояс. Взял и маленький пузырек.

Он подошел к экрану. Подумал было связаться с женой, но та, возможно, все еще предавалась блуду. У него были все основания считать, что она недавно завела себе любовника, а примерно этот час был ее любимым временем для занятий сексом. Он не стал выяснять, с кем у нее шашни, его это не касалось.

Он с сожалением улыбнулся, вспомнив собственный последний роман. Девушка из десантных войск, помешанная на лыжах и древних летательных аппаратах. Длинные рыжие волосы и озорной смех.

Больше этого уже не будет, подумал он. Никогда.

Конечно, он мог бы стать ее инкубом, но это уже не то.

Может, если он предстанет перед ней в обличье древнего летчика…

… Он решил вызвать Найфеля, начальника службы безопасности клана. Этот человек был дьявольски эффективен, и Сессин чувствовал, что за годы общения они стали друзьями. Возможно, он никогда бы не попал в эту переделку, обеспечивай безопасность Найфель. Вот и доверяй после этого армии. Найфель – вот кто ему нужен, подумал Сессин. Он включил экран – только звук.

– Найфель, Мика. Офицер Аэрокосмического клана, Серефа.

– Агент-конструкт Найфеля.

– Сессин.

– Граф. До нас дошли известия. Командир Найфель потрясен и скорбит. Он…

– Неужели? Это так на него не похоже…

– В самом деле, сэр. Он хочет знать, почему вы не захотели установить системы защиты вокруг своей базы данных в крипте.

– Я прошу об этом, – сказал Сессин конструкту, чувствуя, как волна страха накатывает на него. – И всегда об этом говорил. Прошу вас немедленно их установить и сообщите Найфелю, что за всем этим может стоять армия. В особенности армейская разведка. Я здесь в своей последней жизни, и тот, кто меня убил в семи других, неплохо оснащен и отлично информирован. Кроме того, он может перехватывать вызовы из крипта, адресованные высокопоставленным армейским чинам.

– Я проинформирую командира Найфеля…

– Бог с ним, с информированием. Сначала поставьте системы защиты и обеспечьте мне здесь поддержку.

– Сделано. – Последовала пауза. – Где вы находитесь, сэр?

– Я в… – Сессин заколебался, но потом улыбнулся. Он сегодня умирал уже восемь раз, семь из них на протяжении десятой доли секунды реального времени. Наконец-то он становился осмотрительным. – Сначала, – сказал он, – докончите эту фразу, если сможете: Aequitas sequitur[5]…

– Legem,[6] сэр.

– Спасибо, – сказал Сессин.

– Так где вы, сэр?

– Прошу прощения. Конечно же. Я вблизи модели места, называемого Киттихок, Северная Каролина, Северная Америка.

– Спасибо, сэр. Командир Найфель по вашей просьбе…

– Прошу прощения – одну минуту.

– Сэр?

Он отключил машину и присел на кровать, обхватив голову руками.

Aequitas sequitur funera[7] – такова была более язвительная версия пароля, о котором они условились с Найфелем.

Он встал, оглядел комнату, потом открыл дверь и вышел. Тяжесть пистолета, засунутого сзади за пояс, исчезла, стоило пересечь порог. Он остановился.

Что ж, подумал он, в течение этих реальных дней я существую, как существовали в древности, – ограниченный одной, полной опасностей жизнью. Каждое мгновение могло стать последним, и единственные воспоминания, к которым он мог обратиться, были его собственные.

И все же, сказал он себе, его положение лучше, чем у тех, кто жил в полностью смертные века. Он мог надеяться, что проснется после похорон и соединится со вселенной крипта по крайней мере на малую часть вечности. И тем не менее с учетом решимости и явного могущества ополчившихся против него сил он сомневался, что у него остается такая возможность, подозревая: он теперь сам по себе и есть лишь один крохотный шанс на выживание. Изгой, подумал он и улыбнулся – его забавляло это падение с высот власти и добродетели на самое дно.

Снова он недоумевал: как это древние могли жить в таком неустойчивом и невежественном мире, потом пожал плечами, закрыл дверь и пошел по плохо освещенному пустому коридору.

Aequitas sequitur funera. Конечно же, справедливость наступает после смерти, а не благодаря закону.

Ему и в голову не приходило, что он когда-либо воспользуется этой измененной фразой в обстоятельствах, которые дадут ему случай подтвердить ее правоту.

Или, конечно же, опровергнуть.

Кагдата нибиса были палны птиц. Они были чирны ат птиц и птицы владычествовали в воздухи (йесли ни щитать насикомых), но типерь фсе пиреминилась. Паявились люди и стали стрилять, лавить и убивать птиц, и дажи йесли ани больши ни делайуг этава типерь, но фсе равно прадалжают главенствавать частична патамушто убили так многа видаф, а частична патамушта наделали фсяких этих литающих штук каторыи йесли падумать мишают птицам патамушта им панадабились миллионы лет, пака ани прыгали са скал и с диревьеф и ударялись а землю и пагибали, а патом делали фсе эта снова и снова и может перистали ударяться так уш сильна, начали панимногу парить в воздухи, а патом фсе лучши и лучши и так далие и таму падобнае, и ваапще ни бес труда но фсе жи эвалюцианировали на этат неимавернай сложный лат (я хачу сказать, им вить нужна была иаминять чишую на перья, абзавистись полыми кастями, тока придстафьте сибе!), а патом паявились эти праклятые люди, пришли эти смишные голые абизьяны, и у них не была ни малейшива интиреса к палетам, ни намека на штонибуть такое, благадаря чему можна литать, а потом ани вдруг стали наешься на своих искуственых машинах проста ради смеха!

Пративна фсе эта. У них дажи ни хватила парядачнасти делать эта медлина. Сиводня они делайут свои литающии машины из бумаги и слюны, а патом, и маргнуть ни успел, скачок ивалюции, и уже нати вам эти ублютки играют в гольф на луне.

Нет, птицы ищо литают, но их стала гаразда меньши, а многий из них, хотя вы и думаити што ани птицы, и ни птцы вофси. Эта химерики, или машины, и даже если она кажится вам птицей и на самам дели йесть птица, но йесли ана балыпая, то ие галава может йей и не принадлижит, а взята сибе какимнибуть мертвицом. Ни можит дажи найти пакоя в самой сибе. Птицы фсю сваю ивалюционую жизнь управлялись с клищами, блохами и фшами, но эти праклятыи люди хужи фсех, они пафсюду праникли.