Он обнаружил, что в его рюкзаке есть три вещи: меч, плащ и книга. У меча было спиралевидное металлическое лезвие, его можно было растянуть на два метра, и оно не отличалось остротой, но давало электрический разряд, вполне способный оглушить даже крупного хи-мерика или по меньшей мере самого крупного из тех химериков, что нападали на него. Плащ он рассматривал как хамелеоновское одеяние, поскольку тот плащ мимикрировал под окружающий ландшафт и давал ему идеальную маскировку. В некотором роде плащ был эффективнее меча.

Книга была подобна той, что он нашел в комнате в Ублиетте; это была любая книга. Если открывать заднюю обложку, книга становилась дневником – слова появлялись на странице, стоило их произнести. Он делал записи в дневнике раз в несколько дней и фиксировал в нем каждый прожитый день, даже если он больше ничего не писал об этом дне. Поначалу он много читал.

Пейзаж крипта был переполнен памятниками, зданиями и другими сооружениями. Большинство из них находились в стороне от подвижных множественных троп и огромных информационных хайвеев, многие из них имели неопределяемую форму. Именно здесь, в этих причудливых и необыкновенных уголках, после долгого дня пути он встречался и беседовал с другими – мужчинами и женщинами, андрогинами и химериками. Он никогда не видел никого хотя бы отдаленно похожего на ребенка. Они и в базовой-то реальности попадались довольно редко, а здесь отсутствовали совершенно.

По мере того как шло время его пребывания в крипте, он обнаружил: сны достигли такой степени яркости, что казались реальнее виденного в часы бодрствования. Во время этих снов, когда ему казалось, что он провалился глубоко под землю, в самые недра, он нередко играл героя в мире, наполненном людьми, городами, движением и событиями – он был отважным капитаном, который силой обстоятельств достиг славы и известности, принцем-поэтом, вынужденным взяться за оружие, королем-философом, обязанным защищать свои владения.

Он командовал кавалерийскими, корабельными, танковыми, авиационными, космическими соединениями; он орудовал дубинками, мечами, пистолетами, лазерами, он забирался в горы, где заставал врасплох врага, осаждал крепости, форсировал реки, чтобы нанести удар по уязвимому флангу, закладывал минные поля, зигзагом тянувшиеся через пересеченную местность, вел гусеничный ракетоносец к дымящимся руинам сортировочной станции, прокладывал извилистый курс к столице врага между черными облачками разрывов, незаметно проскальзывал сквозь складки космического пространства для неожиданной атаки конвоя, ползущего между звездами.

Но постепенно, словно какая-то его часть – реалистичная, циничная, ироничная – отвергала эту невероятную цепь побед в утомительных военных приключениях, обстановка каждого из тщеславных снов теперь включала и Вторжение, и в самый разгар славной стычки на пыльном поле он вдруг обнаруживал, что смотрит не на сражающиеся армии, а наверх, на безоблачное небо, с которого светит луна, чей лик затуманен каким-то неизвестным и наводящим ужас веществом. Или же во время ночной разведки, перебравшись за линию радаров вдоль вражеского берега, он поднимал голову и видел, что звезды исчезли с половины неба. Или же, пользуясь «эффектом пращи», совершал гравитационный маневр у газового гиганта, и за окольцованной громадой планеты перед ним вдруг представали не гостеприимные брызги знакомых созвездий, а темная пропасть, сверкающая невидимым глазу воспламененным туманом давно погасших звезд.

Он все чаще и чаще просыпался после таких снов, испытывая разочарование и унижение от разгрома, и ослабить это чувство не могло затем никакое рациональное осмысление.

– Дайте-ка я подумаю, дайте подумаю, – сказала женщина.

Она выглядела лет на десять моложе его, хотя и носила отнюдь не украшавшую ее тонзуру, а также выбривала брови. Одетая в черное, она сидела в центре круга, образованного семью путниками, на голом полу в пустой комнате большого квадратного дома, который стоял на темном плато, одинокий и стылый.

Он сидел чуть поодаль, прислонившись спиной к стене, на штукатурке которой прежние посетители оставили странные, причудливые завитки и рисунки. В центре живого круга висела лампочка, освещавшая помещение. Он читал, а другие рассказывали свои истории, по очереди занимая место в центре.

Шел семь тысяч двести тридцать пятый день его пребывания в крипте. Он находился здесь уже почти двадцать лет. А в базовой реальности прошло всего лишь семнадцать часов.

– Дайте-ка я подумаю, – снова сказала женщина в центре круга, постукивая пальцем по губам. Она завершила свою историю и должна была выбрать следующего рассказчика. Он читал, слушая в одно ухо, и ему казалось, что сжатые истории этих людей куда как интереснее, чем все слышанное им прежде. – Вы, сэр, – сказала женщина громче, и он понял, что обращаются к нему.

Он поднял глаза. Остальные повернулись к нему.

– Да? – сказал он.

– Вы расскажете свою историю? – спросила женщина.

– Пожалуй, нет. Простите меня. – Он улыбнулся одними губами и вернулся к своей книге.

– Прошу вас, сэр, – сказала женщина. Голос ее звучал приятно. – Мы будем счастливы, если вы присоединитесь к нашей группе. Поделитесь с нами вашей мудростью.

– Нет у меня никакой мудрости, – сказал он ей.

– Тогда вашим опытом.

– Это довольно тривиальный, неинтересный опыт, к тому же полный ошибок.

– Значит, вы против, – ровным голосом сказала она. Она обвела взглядом круг. – Великие души страдают молча, – тихо сказала она, и ее голос потонул во всеобщем смехе.

Он нахмурился и спрятал лицо за книгой.

Той ночью он спал в высокой пустой комнате, окно которой выходило на темную долину.

Ночью к нему пришла та женщина. О ее приходе возвестил скрип ступенек еще до того, как упал прислоненный к двери рюкзак.

Пробудившись от сна (в котором он размахивал мечом, стоя по колено в соленом гнилом болоте), он сел и завернулся но самые глаза в плащ, под которым спрятал оружие.

Она стояла в дверном проеме, бледная призрачная голова словно бы плавала над черным платьем. Она увидела его глаза и кивнула.

Он откинул в сторону плащ, показав меч.

– Я пришла не затем, чтобы драться с вами, сэр, – тихо сказала она.

– Тогда я сожалею, что нет такой области, в которой я мог бы дать вам удовлетворение.

– Не затем, – сказала она, закрыв дверь и сев рядом с нею. Несколько мгновений они сидели, глядя друг на друга.

– Зачем же тогда? – спросил он.

– Absense haeres поп erit[11], – сказала она ему. Он ответил не сразу.

– Очевидно, – сказал он без всякого выражения и стал ждать, какой оборот примут события.

Она улыбнулась, обнажив белизну своих зубов.

– Мне сказали, что, возможно, не удастся определить, тот вы или не тот. Это само по себе может быть дополнительным знаком.

– Чепуха. Она кивнула.

– Я так и подумала.

– Что значит «тот» – можно узнать?

– Можно. Выберите из множества слухов, мифов и легенд. Я не знаю.

– Вы нарушили мой и свой сон, только чтобы сказать мне, что не знаете?

– Нет. Чтобы сказать вам вот что: ищите преображения врага. – Она поднялась. – Доброй ночи.

После этого она открыла дверь и вышла еще беззвучнее, чем появилась.

Он погрузился в размышления. Он не сразу сообразил, что к чему.

Йа в птичнике барадачей-йагнятникоф звук маиво громкаво дыхания сливаитца в маих ушах с этими щилчками и шипением, патамушта у миня на лице маска, а на спине дыхательный балон, и то и другое йа снял с мертвава наблюдателя.

Мистечка эта давольна страшнаватае, тут ванросаф нет. Вакрук никаво нет и тут очинь холадно, а свет очинь белый и интенсивный и какойта молочный на вит. Нахадитца в курятнике барадачей-йагнятникоф эта фсе равно што нахадитца в агромнам куске дырявава сыра; пафсюду какиета взаимасвязаные пузыри и вытянутый дырявый мимбраны из митала и камня, а высако на стине миста где эти пузыри абразуют выступающий чашки и миски устроины гнезда выстланые ветками бабилии и перьями, тока в них нет ни птиц ни йаиц нет ничиво. Пол курятника словна множество малиньких кратераф и ф каждам из них масса сломаных расколатых кастей. Йа иду а ис пад маих нок раздаетца хруст йа аглядываюсь пытаясь увидить нет ли здесь каво – чилавека или животнаво но тут кажитца сафсем пуста.