Онкатерий вздохнул.

– Пока еще. Она старушка и ученый, ей просто повезло, и…

– Разве мы не могли попытаться арестовать ее? Какой был смысл ее убивать?

– Получив подтверждение существования заговора, – сказал Онкатерий, словно произнося заученную речь, – и имея санкцию на его подавление, мы пришли к выводу, что именно от нее можно ждать самых серьезных неприятностей. Требовались быстрые действия. Наш оперативник с учетом обстоятельств предпринял необходимые шаги. Я уверен, ваше величество понимает, что убийство обычно считается куда как более простым действием, чем арест. – Онкатерий удостоил короля едва заметной улыбки. – С учетом того, что попытка нашего агента просто убить главного ученого Гадфий привела к трем смертям, остается лишь радоваться, что мы не предпринимали действий по ее аресту.

– С учетом того, насколько профессионально ваши люди осуществляли эту операцию, я не сомневаюсь, что вы правы, – сказал король. Он получил удовольствие от того, как искривилось при этих словах лицо собеседника. – Еще что-нибудь?

– Ваше величество уже проинформировано о поимке асуры?

– Задержана для допроса, – сказал Адиджин, махнув рукой. – Дело движется?

– Мы не прибегаем к радикальным мерам. Однако полагаю, что мне придется допросить ее самому, – ровным голосом произнес Онкатерий.

– А что с этим мальчишкой, ходоком, которого подозревали в крипт-хакерстве? Ему что, тоже удалось уйти?

Онкатерий улыбнулся.

– Разбираемся.

Сессин стоял на сыпучей дюне посреди пустыни, глядя в направлении высокой серой башни в конце полуострова, отрезанного от песков высокой черной стеной. Внутри стены у подножия башни был сад в виде зеленого треугольника. За стеной, с обеих сторон, катило свои волны море, похожее на складчатую бронзу, в которой отражался свет красно-оранжевой сети, горящей в небе. Он отвернулся на мгновение, пытаясь удалить изображение с небес, но оно не хотело исчезать.

Тот же самый свет окрашивал утесы сзади в розоватый оттенок, рябь волнами бежала по песку под его подошвами. В воздухе висел запах соли.

Он почувствовал что-то такое, чего давно уже не чувствовал, и не сразу признался себе, что это чувство – страх. Он пожал плечами, закинул рюкзак себе на плечо и продолжил путь в направлении башни вдалеке, оставляя глубокие нечеткие следы в мелком, как тальк, песке. В воздухе висело нечеткое, прозрачное облако сопровождавшей его ныли.

Шел десять тысяч двести седьмой день времени его пребывания в крипте. Он был здесь уже почти двадцать восемь лет. За пределами крипта, в другом мире, прошло чуть больше дня.

Стена была обсидиановая, местами выщербленная, а местами все еще отполированная до блеска. Она уходила в песок, как черный нож длиной в километр и высотой не меньше пятидесяти метров. Он стоял молча, глядя на почти плоский утес, потом побрел к ближайшему берегу. Стена вдавалась в море метров на сто. Он повернулся на каблуках и пошел в другую сторону.

Там было то же самое. Он присел на бережку и попробовал воду, когда накатила и разбилась о песок волна с пенистым буруном. Вода была теплая. Что ж, придется ему пуститься вплавь. Он решил, что ему это по силам.

Он начал раздеваться.

Он не придавал особого значения своему географическому положению в крипте, хотя крипт приблизительно соответствовал структуре базового уровня. Он полагал, что забрел куда-то в Южную или Северную Америку, когда встретил женщину с тонзурой с ее тщательно закодированным посланием. Это произошло, насколько он мог сообразить, в точке, приблизительно соответствующей североамериканскому Среднему Западу, Айове или Небраске. После этого дорога вела его по Канаде, Гренландии, Исландии, Британии, Европе и, через Малую Азию, в Аравию.

Пересекать моря было самым опасным в его путешествии. Не важно, были эти переходы представлены подобием моста или туннеля – в узких местах всегда скапливалось много путников, а такое собрание потенциальных жертв чаще всего вызывало нарушение экологического баланса этого уровня в пользу хищников. Несколько раз ему пришлось воспользоваться мечом, а противники – иногда – пытались победить его с помощью других уровней крипта: они воображали его в ситуациях, в которых, по их мнению, его можно было легче победить и поглотить.

Однако он обнаружил, что без особого труда брал верх в таких ситуациях. Выяснилось, что многое зависит от твоего интеллекта: общая гибкость и сообразительность, а также обширные знания (если только эти качества сочетались с изрядной долей безжалостности) – вот и все, что требовалось для успешных действий в таких вымышленных реальностях.

Он проходил по широким мостам и по громадным туннелям протяженностью в сотни километров, перемещался в пространствах, образованных огромными петлями информационных хайвеев, шел, пребывая в неком подобии транса, а когда движение было вынужденным и он не мог позволить себе сна, он представлял себя молекулой воды, оказавшейся на резьбе какого-нибудь архимедова винта, волной, несомой частицей света в подводном кабеле, песчинкой, влекомой темными пузырями глубинного потока, воды которого бегут под знойным небом пустыни.

Он стал вплавь огибать стену. Сначала он пытался удержать рюкзак у себя на голове, но когда море слишком уж разволновалось, принялся толкать его перед собой.

Волны дыбились, ветер крепчал, и он понял, что его уносит от берега и от стены. Он продолжал плыть, напрягая все свои силы, но, глотнув несколько раз воды и погрузившись под воду, он в конце концов был вынужден уступить свой тяжелый, напитавшийся водой рюкзак и все его содержимое морю. Рюкзак быстро пошел на дно. Из последних сил греб он к берегу, мелькавшему за одетой бурунами волн чернотой стены.

Только сновидения тревожили его на пути к этому месту, они и теперь продолжали докучать ему своими образами медленных затмений и смерти звезд, сверкающими над батальными сценами.

По мере его приближения к тому, что, как он полагал и надеялся, было целью его путешествия, сновидения стали изменяться, и вместо всеисторических образов Вторжения на него накатывало то, что казалось предчувствием последствий этого катаклизма.

Он видел ночное небо, совершенно черное, если не считать луны, светившей в половину обычной яркости. Он видел безоблачный день, который тем не менее был сумрачным, и в этой потухшей ясности продолжало светить солнце, высокое и полное, но в то же время тускловато-оранжевое, а не огненно-желто-белое. На это солнце можно было смотреть незащищенным взглядом, не испытывая неудобства.

Он в своих снах видел, как изменяется погода и умирают растения, а потом и люди.

Благодаря местоположению Серефы в ней не было четырех времен года с чередованием жаркого сухого и жаркого влажного сезонов. Внешние воздействия погоды смягчались высотой сооружения, а также продуманно измененной географией ландшафта вокруг него, но он помнил весну, а потом и лето, пришедшие в Сиэтл и Куйбышев в тот год, когда он вышел из базовой реальности, и в его снах то лето продолжалось не так долго, как предшествующее, а потому зима наступила раньше. В Южном полушарии то же самое воспроизводилось с большей очевидностью.

Следующая зима затягивалась на всю весну и наконец разрожалась летом ничуть не теплее осени, в которую оно быстро переходило. А после этого естественным образом наступала зима, зима с тусклым ликом солнца, висевшего высоко в небе, или зима внутри зимы, когда солнце едва поднималось над горизонтом.

Объем пакового льда постоянно возрастал, вечная мерзлота опоясывала землю, посылая ледяные жилы сквозь почву, еще недавно находившуюся в умеренном поясе. Воздушные и океанические потоки изменились, когда замерзли реки и озера, а сердца континентов и верхние уровни океана охладели.

Флора стала умирать, создавая новые пустыни, в которых растительность, привыкшая к обильным жаре и свету, засохла, а растения, лучше приспособленные к холодным условиям, обжить эти места еще не успели, потому что сами пали под внезапным неумолимым натиском снега и льда.