Тенблен вскарабкался по ступенькам на краю наклонной равнины. Он поднимался в такт песне и, карабкаясь, представлял себе, что король смотрит через его глаза.

(Адиджин, который именно тем и был занят, в этот момент почти не удивился и почти сразу же ощутил себя странным образом обманутым из-за того, что не испытал чувства глубокого отчуждения, не потерял на миг сознания собственного «я».)

Король смотрел его глазами и слышал песню в его голове – песню преданности, послушания, наслаждения играть эту роль и знать, что он рад быть преданным, рад быть послушным и рад наслаждаться этой радостью. Тенблен не мог придумать ничего приятнее для себя, чем быть таким вот прозрачным и демонстрировать королю свою солдатскую преданность. Он взобрался на вершину кратерной стенки и стал спускаться в яму но каменистому склону.

Испарения были уже довольно сильными. Из дыры поднимались струи пара, окутывая разбросанные здесь и там цистерны, трубы, компрессоры, лебедки, портальные краны. Иногда вместе с паром на поверхность прорывался запах газа, и тогда казалось, что обволакивающее вас облако состоит из одних испарений. Вас едва не охватывала паника, и только песня в голове говорила, что все в порядке. Временами пар был далеко, но запах ударял в нос, отчего глаза слезились, с носа начинало капать, а в горле жгло.

Он остановился у склада интенданта. Снаружи стоял призрак.

Призрак был одет точно древний судья или святой. Он попытался встать на пути Тенблена и что-то крикнуть. Но Юрис просто сунул через него руку, словно отталкивая в сторону, и прошел насквозь. Песня в голове заглушила голос призрака.

– Сегодня морозно, – прокричал он интенданту. Чтобы перекрыть шум песни, нужно было кричать.

Интендант был крупный, краснолицый. Он кивнул, выдав Тенблену перчатки, противогаз и респиратор.

– Ветер поменялся, – громко сказал он, откашлявшись. – Я просил их перевести меня повыше по склону, но они, конечно же, пока ничего не сделали.

– Может, наверху тебе будет лучше всего.

– Может быть. Или даже на том дальнем склоне.

– А на другой стороне тебе, наверно, будет лучше ближе к низу.

– Наверно.

– Пока.

– Счастливо.

Тенблен, прежде чем выйти от интенданта, надел респиратор и противогаз. У него уже першило и жгло в горле. Он помнил, что мог говорить, не произнося слов, помнил, что мог думать так, чтобы его мысли были доступны другим. Он помнил давние-давние времена – до того как началась песня – и думал о том, как это было странно – физически произносить слова, если ты хотел что-то кому-то сообщить. Поначалу люди шутили, называя это повышением.

Песня тогда была молода, и все они были ею очарованы. Его память простиралась еще дальше – в те времена, когда он еще не был солдатом и мог говорить, с кем пожелает. Но песня подняла его дух. Она могла превратить печаль в радость. Ведь когда ты счастлив, ты, случается, плачешь.

Он вышел наружу в снежную метель, в поднимающийся пар и продолжил путь вниз. Его собственное дыхание в противогазе стало громким, он слышал, как щелкают и шипят клапаны. Он чувствовал испарения своей шеей – те пробрались уже ему за воротник. Немного испарений проникло под маску противогаза, и он попытался натянуть ее поплотнее. Он шел все глубже и глубже в пар по бетонной дорожке, освещенной маленькими лампочками, подвешенными к высоким шестам. Вдоль тропинки на уровне бедра был натянут канат.

Он спускался в темноту под величественное звучание песни…

(Песня песня песня пока он проходил, кажется, выпускные клапана и добрался до платформы в широком туннеле, где ждал маленький поезд битком набитый кашляющими людьми но песня сказала ему нет нет нет закольцованная в петлю так что перехватывало дыхание сказала ему что время остановилось что этого не происходит и зазвучала еще выше еще прекраснее еще полнее а поезд заскрежетал и буксуя пополз через стрелки и в узкий туннель ускоряясь в полной темноте ветер обдувал его лицо и вскоре они въехали в плохо освещенную нору у которой стояли охранники с неподвижными взглядами потом еще один туннель а потом снова запах испарений и пар и он начал расслабляться будто все это время сдерживал дыхание а потом вместе с другими сошел с поезда и вниз по ступеням чувствуя облегчение даже радость оттого что он здесь а песня тем временем возобновилась.)

… Площадка, где велись работы, являла собой настоящий ад, будто некое первобытное племя исполняло свои сумасшедшие пляски. Здесь царила громкая, пропитанная испарениями темнота, которую время от времени пронизывали вспышки яркого пугающего света и наполняло яростное шипение, перемежаемое криками и взрывами. В этом разорении парили какие-то пугающие звери, чудовищно деформированные человеческие силуэты со странными инструментами, предназначенными для того, чтобы протыкать, свежевать и жечь, а с ними и вопящие, умоляющие фигуры призраков.

Тенблен надел на себя обвязку и пристегнулся к стропилам крыши. К нему подошел офицер и приказал вернуться в казарму, но песня в голове сказала, что офицер не настоящий. Это был призрак, и он не заслуживал внимания.

Тенблен нашел пару не слишком разбитых сапог и стал спускаться но ступеням к поверхности шахты. Из тумана вынырнул химерик-оксефант, кативший цистерну с кислотой, и вынудил его остановиться. Тенблен вдруг понял, что машинально проверяет на нем обвязку и страховочные веревки. Все вроде казалось на месте – снаряжение сидело плотно, тросы терялись из виду в облаках пара наверху, где на фоне темной крыши едва просматривались стропила (какая-то его часть глядела в эту темень наверху, думая: «Но…» – однако тут песня зазвучала громче, вытесняя звук непокорных мыслей).

Поглядывая вниз, он направился в сторону восточной части этажа. Поверхность. Песня в его голове звучала снова, убеждая его радоваться той миссии, которую они предприняли, во всем ее мужестве, технической сложности, во всей ее дерзости и уникальности. Они творили нечто замечательное и прекрасное; они восстанавливали структуру, весь замок и не только ради их дела и ради короля, но ради всего народа. Теперь уже не они зависели от замка – замок зависел от них.

Из тумана появилась красивая женщина: кожа чёрная, а одежды на дородном, упругом и похотливом теле – белее и прозрачнее тумана. Тенблен знал, что она – призрак, но стоял и смотрел на женщину какое-то время, а та обошла его с отчасти робкой, отчасти зовущей улыбкой. Потом песня снова громко зазвучала в голове и заставила сжать зубы. Она по-прежнему доставляла приятное ощущение, словно от щекотки, но долго переносить это ощущение он не мог. Он заспешил вперед – подальше от женщины.

Он добрался до места, где велись работы. Кислотные испарения, искры дуговой сварки, звук мощных отбойников. Рыли землю копытами химерики, с ревом тащили зацепленную крюками поклажу.

Тенблен пытался дышать ртом легко и неглубоко, не замечая клочков испарений у себя в горле. Он шел мимо людей и животных, проверяя их обвязки и ремни. Под его ногами дымилась, шелушилась, пузырилась вскрытая поверхность, ее постоянно поливали гасящими агентами, а потом снова атаковали скребками, сварочными аппаратами, лазерами и кислотами – главным образом серной и соляной. Поверхность постоянно пыталась восстановиться, заполняла отверстия, перестраивала крупномасштабные волокна и материю, из которой состояла. Никто не знал, для какого агента уязвим тот или иной участок. Альтернативы не существовало – нужно было испробовать все, чтобы понять, какое средство будет работать наилучшим образом в данном месте и в данное время.

Он постоял немного, не обращая внимания на призрак маленького ребенка у своих ног – тот крутился и верещал на земле у кислотных луж. Поверхность тут вроде казалась тонкой. Может быть, здесь у них получится (ребенок смотрел на него огромными глазами, его потную кожу обволакивал дым. Песня звучала громко и приятно, а глаза Тенблена наполнялись слезами. Он осторожно пронес свою ногу в сапоге сквозь фантом ребенка, но когда тот отодвинулся в сторону, вдруг разочарованно вскрикнул и что было силы топнул сапогом, словно намереваясь его раздавить. Призрак исчез. Каблук Юриса коснулся поверхности, и тут его тело сотряс удар, а потом словно исчезла и сама земля, и теперь он смотрел…