На мгновенье свет ослепил ее. Он струился из сотни лампочек, расположенных посредине потолка, и, когда глаза Эли привыкли к яркому свету, она увидела, что он исходит из огромной люстры. Она пожалела, что у нее нет времени на то, чтобы проследить за игрой света на хрустальных призмах и на панелях стен. Сейчас ей необходимо было найти маму.

Медленно пятясь вдоль балконной стены, Элисон всматривалась в окружающее ее пространство. То, что она видела, было очень похоже на картинки с изображением феодальных замков, которыми изобиловал ее учебник по истории. Около огромного камина на троне восседал король. Он казался карликом, у него были коричневая бороденка и усы, а голос его был пронзительным и неприятным. «Он не похож на человека, — решила она. — Он больше походит на животное. И это мой дядя Карр?»

— Закрой свой чертов рот! Я сломаю твой телефон, если захочу, чтоб он был сломан, слышишь? В своем доме я делаю то, что хочу! Ты приходишь сюда, говоришь, что продашь пай, но не мне! Думаешь, я буду просто стоять и смотреть, как ты всаживаешь нож мне в спину? — Его пронзительный крик эхом пронесся через огромный зал. Элисон испугалась. Ее дядя Карр — если это был он — подпрыгивал на своем троне, сощурив желтые глаза, а лицо его было красным и перекошенным от злости. Он стучал кулаками по столу. Глаза Эли расширились! Она поняла, что с ним. Он был похож на шакала из сказки Киплинга, на Табаки-лизоблюда. Табаки того и гляди мог подхватить дивани-бешенство, а индийские волки боялись и ненавидели его, потому что ничего хуже бешенства не может приключиться с диким зверем. Больной Табаки бегал бы по лесу и кусал всех, кого ни попадя, и все, кого он кусал, тоже заболевали бы бешенством. Эли знала, что это всего лишь сказка, но знала также и то, что бешенство, или водобоязнь, — реально существующая болезнь, и подумала, что, должно быть, ее дядя Карр уже заболел ею, раз он так себя ведет.

Ничего удивительного, что ее мама сделала двойные стены и двери! Она сделала это, очевидно, чтобы спастись от ее сумасшедшего дяди. Он являл собой пугающее зрелище. Эли не хотела больше смотреть на него.

Сбоку от него сидел другой мужчина — высокий и тощий, державший в руках белый платок и издававший смешные гнусавые звуки.

— Где же мама?

Девочка прижалась к стенке и продвинулась дальше по балкону. Оказавшись напротив камина, Эли не сомневалась в том, что, посмотрев наверх, «король» увидит ее, но он все еще изрыгал потоки слов. Она не понимала и половины из того, что он говорил, но знала, что говорит он низкие и подлые слова. Плохие слова. О, конечно же, он болен бешенством! С бьющимся сердцем Элисон прошла по всему балкону и увидела маму, почти зарывшуюся в большое кожаное кресло. Она сидела очень прямо и совершенно неподвижно и так смотрела на «короля», как будто бы только сейчас осознала, что он сумасшедший. Она слегка наклонилась вперед, руки ее были сжаты и лежали на коленях, из-под юбки виднелись туфли, а ноги стояли так, как будто она в любой момент была готова вскочить и побежать. «Если мама вскочит, — решила Эли, — я ей закричу, и она сможет побежать наверх, сюда. А потом мы ринемся в башни и запрем двери. В башнях мы будем в безопасности».

В кресле рядом с мамой сидел еще один мужчина — лысый старик. Глаза его были прикрыты, а лицо было белым. Лишь по дрожанию рук можно было определить, что он жив.

— Карр, прошу тебя, скажи своему человеку, чтобы он запер собак, — сказала мама таким голосом, каким говорит с Элисон, когда та споткнется о скобки или порежет палец, чистя картошку к ужину. — Прошу тебя, — сказала мама. — Если хочешь, чтобы я молила тебя, то я умоляю. Я сделаю все, что ты скажешь, только, пожалуйста, запри собак, чтобы я смогла добраться до Эли. Она там одна, пожалуйста, Карр.

«Король» откинулся в кресле и засмеялся безумным, дьявольским смехом.

Тощий мужчина, который сейчас не был виден Элисон, сказал:

— Карр, ты правда думаешь, что был прав, когда сорвал телефон со стены? Может быть… ты не думаешь, что… может быть… тебе следовало бы разрешить Джинкс позвонить дочери?

«Король» разразился новой тирадой — из ужасных слов, из которых Элисон не поняла ни одного. Тощий человечек начал кашлять в платок и очень скоро совершенно затих.

Мама взмолилась:

— Прошу тебя, Карр, прикажи ему запереть собак. Я прошу не за себя, а за Элисон. Она там совсем одна.

Эли чуть не крикнула: «Я здесь, мама, со мной все в порядке!» Но она не могла так крикнуть, ведь она ослушалась и прокралась в главный дом, так что мама будет сердиться на нее.

— Элисон, Элисон, — глумился «король», — толмэновское отродье! Ты думаешь, что я сделаю что-нибудь для толмэновского отродья? Не смеши меня! Так ты волнуешься из-за собак, да? Если бы мне попался этот щенок, я скормил бы его собакам, слышишь?

Элисон попятилась, в ушах у нее зашумело, а во рту пересохло.

Но вот поверх пронзительного его крика она услышала какой-то шум — снаружи. Подъехала карета. Она уставилась на наружную дверь, стараясь не думать о том, что сказал ее дядя Карр о том, чтобы скормить ее псам. Теперь она не слышала собак. Но их обычно и не слышишь до тех пор, пока они не схватят кого-нибудь, например кролика. И только после этого можно услышать, как тот кричит перед смертью и издает единственный за всю свою жизнь звук, а потом псы дерутся между собой и рвут на части животное своими огромными острыми зубами. А после они мчатся мимо башни и смотрят на нее, а с морд их все еще капает кровь.

На балконе было жарко, но Элисон начала дрожать.

Должно быть, мама тоже услышала, как подъехала карета, потому что она вскочила и посмотрела на дверь. Старик открыл глаза и повернул свою лысую голову.

В зале внезапно установилось молчание, так как все смотрели на дверь. Даже «король» затих. А потом до них донесся мужской крик, рычание псов и вопль женщины.

15 сентября 1899

Сидя в экипаже, Райль внимательно выслушал рассказ Бетс и мало-помалу стал успокаиваться. Эта истеричная молодая женщина совсем не имела доказательств тому, что в Хэрроугейте произошло что-то плохое, — она только подозревала это. А если Райль в бытность свою свободным фотографом и научился чему-нибудь, так только одному — не рассуждать умозрительно.

— Я сейчас открою ворота! — крикнул он извозчику.

— Подождите, — сказала Бетс, роясь в сумочке, — вот ключ.

Солнце все еще стояло высоко в небесах. Его ярко-оранжевые лучи ласкали каменные стены Хэрроугейта, подсвечивая их и придавая тем самым огненный блеск.

Райль оцепенел. Не он, а кто-то другой ехал сейчас по дороге, вьющейся между лугами и старыми дубами, одевшимися в золотой осенний наряд. Сердце Райля пылало так же, как и осенние листья, он был полон воспоминаниями о Джинкс. У ворот было холодно, и дул прохладный ветер. Но как тепло было здесь в ту ночь, когда он прижал ее к себе, чтобы поцеловать — в последний раз. Теперь она была в башне — так близко, в двух шагах от него. Райль вышел из экипажа, помог выйти Бетс и взял свой кейс.

— Пожалуйста, не ждите нас, — сказал он извозчику. — Я возьму с собой этот кейс, а остальной багаж отвезите, если можно, в больницу. Я заеду за ним попозже.

— Да, хорошо, сэр. — Извозчик приподнял шляпу и натянул поводья.

Райль взглянул на башенное крыло. Джинкс так близко. Он поборол желание пойти прямо к ней и послать к черту собрание. Но кейс, что он нес, содержавший досье на Карра с его мошенническими сделками, напомнил ему о том, что собрание уже началось. Он вздохнул. Он так долго ждал, когда сможет увидеть Джинкс, — он подождет еще несколько минут. Бетс поднялась по каменным ступенькам и встала у двери, рука ее потянулась к медному звонку. Идя за ней следом, Райль услышал какой-то странный звук — как будто что-то пронеслось в воздухе. Внезапно почуяв опасность, он обернулся, руки его инстинктивно выгнулись в защитном жесте. Именно это инстинктивное движение спасло ему жизнь. Что-то длинное и черное прыгнуло, чтобы вцепиться ему в глотку. Райль увидел только челюсти, по которым текла слюна, и безобразные желтые зубы. Он издал крик. Бетс завопила.