– Я о том же думала, – сказала она.

За весь минувший год они с бабушкой в самый первый раз согласились на чем-то. И разговаривали друг с другом уважительно и спокойно, как подобает членам семьи.

При виде добычи все ее сомнения рассеялись, словно утренний туман под лучами жаркого солнца. Совместные духовные поиски с Уинтроу, его заботы и четкие нравственные принципы – все спало с нее, как спадает недолговечная краска с пробуждающегося диводрева. Стоило ей услышать крик впередсмотрящего, увидеть вдалеке парус – и нечто древнее зашевелилось в ней, внятно подсказывая: «Настало время охоты!»

Когда пираты на палубе подхватили донесшийся с мачты яростный крик, она присоединилась к ним, издав пронзительный вопль ястреба, пикирующего на свою жертву. Потом сделалось возможно разглядеть не только парус, но и сам корабль, отчаянно удиравший от «Мариетты». «Мариетта» под командованием Соркора гналась за ним, как охотничья собака за дичью. «Проказница» до поры скрывалась за мысом, но вот настало время – и она присоединилась к погоне.

Команда ринулась на мачты и погнала «Проказницу» так, как еще никто и никогда не гонял ее. Они добавляли и добавляли парусов, пока мачты и реи* [Рей, рея – на парусном судне горизонтальная поперечина на мачте, служащая для крепления и натяжения парусов.] не начали постанывать от напряжения. Крылатый размах парусов, бешеный ветер, со свистом бивший в лицо… В недрах памяти дрогнули тени воспоминаний, не имевших никакого отношения к опыту человеческих жизней, поглощенных в свое время Проказницей. Она простерла руки вперед, словно пытаясь достать ими убегающий корабль, и пальцы сами собой скрючились наподобие когтей. В ее теле, лишенном сердца и крови, зародилось неистовое биение. Проказница исступленно тянулась вперед, доски корпуса шевельнулись, плотнее прилегая одна к другой, сглаживая самомалейшие неровности. Команда отозвалась возбужденными криками: их любимица еще быстрее полетела вперед. Белоснежная пена двумя крыльями разлеталась из-под форштевня*… [Форштевень – передний брус по контуру носового заострения судна, соединяющий обшивку правого и левого борта]

– Вот видишь? Видишь? – торжествующе прокричал Кеннит, стоявший на баке, у носовых поручней. – Это у тебя в крови, красавица моя, и я с самого начала все знал! Вот ради чего ты появилась на свет! Таскаться потихоньку туда-сюда с грузами, точно какая-нибудь деревенская баба с ведерком воды, – это не для тебя! За ними, девочка моя, за ними! Ага!… Они заметили тебя, они тебя заметили! Смотри, как заметались! Вот только им все равно уже ничто не поможет!

Уинтроу стоял рядом с капитаном, до боли в пальцах стискивая поручни. Бешеные поцелуи соленого ветра выжимали слезы из глаз. Он не произносил ни звука – стоял, крепко сжав зубы и столь же крепко удерживая в себе неприятие происходившего. Однако сердце неистовыми ударами гнало по жилам кровь, наполняя все его существо азартом погони. Как он ни сражался с собой, душа так и трепетала в ожидании неминуемой схватки. Он мог сколько угодно отгораживаться от собственных чувств. Но скрыть их от Проказницы было свыше его сил.

Кеннит с Соркором выбрали для нападения отнюдь не первое подвернувшееся судно. Слухи о «Заплатке» достигли ушей Соркора еще много недель назад; когда Кеннит стал выздоравливать, он поделился новостями со своим капитаном. «Заплатку» водил по морям капитан Эвери. Этот человек во всеуслышание хвастался – и в Джамелии, и в нескольких портовых городах помельче, – что, мол, ни один на свете пират, каким бы тот ни был праведным или дерзким, не вынудит его отказаться от работорговли. Узнав об этом, Кеннит сразу пошел к Проказнице и рассказал ей о глупой похвальбе Эвери. Репутация этого последнего была и так всем известна. Он перевозил далеко не абы какой груз – только самые ценные и дорогие товары. В частности, лучшее, что производила Джамелия: драгоценные курения, изысканные вина, благовония, ювелирные изделия из серебра. А также образованных невольников, годных работать в качестве учителей, домашних слуг и управителей имений. У него даже были в Калсиде постоянные покупатели, заранее знавшие, что Эвери доставит только самое лучшее. Имея с ним дело, за ценой они обычно не стояли.

Уж что говорить – добыча что надо. Правда, в обычной жизни Кеннит вряд ли выбрал бы «Заплатку» для преследования и нападения. Чего ради связываться с очень быстрым, хорошо вооруженным судном, на котором к тому же плавает отлично вышколенная команда? Море большое – можно полегче жертву найти… На свою беду, Эвери последнее время трепал языком очень уж часто. И очень уж бесшабашно. Подобную наглость далее терпеть было нельзя. У Кеннита тоже имелась репутация, которую он не мог позволить себе подмочить… В общем, большую глупость сотворил Эвери, за глаза бросив ему вызов.

Кеннит несколько раз ездил на «Мариетту», подробнейшим образом согласовывая с Соркором план захвата «Заплатки». Проказнице было известно, что они обсуждали наилучшее место для засады, но ничего определенного ей не сообщили. Она любопытствовала, задавала вопросы. Ответы были очень уклончивыми.

И вот два пиратских корабля сходящимися курсами неслись на добычу, и Проказница поневоле припомнила то, что накануне вечером сказал ей Уинтроу. Разговаривая с ней, он без обиняков осудил Кеннита.

«Он охотится за этим кораблем не из жажды справедливости, а только ради славы, – сказал Уинтроу. – На других работорговых судах перевозится гораздо больше невольников, причем в совершенно жутких условиях… ну да ты сама знаешь. Эвери же, как я слышал, своих рабов хоть и помещает в трюм, но никогда не заковывает, и у них всегда в достатке еды и питья. Поэтому он довозит свой живой товар здоровым и полноценным и, соответственно, выручает за него отличные деньги. Так что Кеннит решил погнаться за Эвери не из ненависти к рабству, а ради славы и богатой добычи…»

Тогда, вечером, она долго размышляла над услышанным. А потом ответила:

«Когда он об этом думает, он чувствует совсем не то, о чем ты говоришь».

Впрочем, она не пожелала вдаваться в подробности, поскольку сама была не слишком уверена, что же именно чувствует Кеннит. Она знала: имелись в его душе потаенные глубины, куда не было доступа никому. И поэтому вслух Проказница заговорила совсем о другом:

«Думается, рабы, сидящие у него под палубой, воспримут свободу с не меньшей радостью, нежели те, кого в пути лишают самого необходимого. По-твоему, рабство делается приемлемым, если с рабом обращаются точно с призовым скакуном или любимой собакой?»

«Нет, конечно!» – горячо возразил Уинтроу, и с этого момента ей удалось направить разговор в более приемлемое русло, к таким темам, которые она могла обсуждать с большей уверенностью.

И лишь сегодня ей удалось распознать тайные движения души Кеннита, сопровождавшие каждое упоминание о «Заплатке». Жажда погони, охотничья страсть – вот что это было такое. Небольшой корабль, удиравший от них на всех парусах, был сущим красавцем и именно поэтому притягивал Кеннита так же неодолимо, как порхающая бабочка привлекает кота. Привычка к рассудочности до сих пор удерживала Кеннита от нападения на великолепную дичь. Но если эта дичь ему еще и вызов бросала – тут уж он удержаться не мог!

…Расстояние между «Проказницей» и двухмачтовой «Заплаткой» явственно сокращалось, и Уинтроу места себе не находил от тошнотворных предчувствий. Он много раз предупреждал Кеннита: на палубах «Проказницы» ни в коем случае не должно происходить никакого кровопролития. Он сделал все, чтобы объяснить пирату, что в этом случае корабль навеки впитывает память погибших, но, кажется, так и не втолковал ему, какой это тягостный груз. Если же Кеннит не послушает предупреждений, если позволит сражению переметнуться на ее палубу или, еще хуже, начнет именно там предавать казни пленников – Уинтроу был уверен, что корабль не сможет справиться с этим. Во всяком случае, когда он попытался убедить капитана, что «Проказницу» вообще нельзя использовать для морского разбоя, Кеннит выслушал его со скучающим видом, а потом сухо спросил: «А для чего, по-твоему, я решился на захват живого корабля?» Уинтроу предпочел на это лишь пожать плечами и промолчать. Если бы он стал далее убеждать или умолять, Кеннит, чего доброго, надумал бы показать, кто в доме хозяин. То бишь кто господин и над ним, Уинтроу, и над кораблем.