Очередная смена рабочих сонными мухами ползала по жаре. В горячем воздухе раздавался стук молотков. Под слоем песка находилась скала. В некоторых местах ее удавалось раздробить, освобождая место для бревен, подсовываемых под корпус. В других сам корабль пробовали приподнять рычагами. Каждое людское усилие причиняло старому кораблю новые шрамы.

После стольких лет лежания на боку хоть какие-то доски и брусья в его деревянном теле просто обязаны были сдвинуться. Насколько Брэшен мог сам убедиться, корпус выглядел не слишком потрепанным, но что-то можно будет утверждать наверняка только после того, как его приподнимут. Вот тогда-то, когда его спустят и он снова окажется в свободном плавании – а Брэшен только молился, чтобы его плавание вправду оказалось свободным, – вот тогда-то и начнется основная работа. Весь корпус придется выправлять, потом заново конопатить. Затем устанавливать новые мачты… Брэшен заставил себя прервать цепь размышлений. Не стоит предаваться таким отдаленным мечтам, не то, того и гляди, настоящее покажется уже вовсе невыносимым. Только сегодняшний день и только одно дело, насущное в данный момент, с большим его бедная больная голова не в состоянии была совладать.

Он рассеянно провел языком изнутри по нижней губе, разыскивая отсутствовавший там кусочек циндина. И, как обычно в последнее время, обнаружил лишь заживающие рубцы от причиненных зельем ожогов. Да, они заживали, даже самые глубокие язвы. Похоже, его тело отвыкало от дурмана гораздо быстрей, чем душа. Тоска по циндину сидела внутри, точно нестерпимая жажда. Два дня назад он проявил слабость – отдал серьгу из уха за палочку бодрящей отравы. И теперь весьма об этом жалел. Мало того что он несколько сдал завоеванные было позиции, так еще и циндин оказался сущее барахло – не столько радовал душу, сколько дразнил. И все же – будь у Брэшена за этой самой душой хоть одна несчастненькая монетка, он не смог бы противостоять искушению. Но все деньги, находившиеся ныне в его распоряжении, пребывали в мешочке, что доверила ему Роника Вестрит. Прошлой ночью Брэшен проснулся, обливаясь ледяным потом, с колотящимся сердцем. И просидел до рассвета, растирая сведенные судорогами кисти рук и ступни, поглядывая на сильно отощавший мешочек и гадая про себя, насколько преступно было бы «позаимствовать» оттуда несколько монеток на благое дело на то, чтобы привести себя в порядок. Право же, циндин помог бы ему дольше сохранять деятельную энергию, необходимую для работы… На рассвете он развязал мешочек и пересчитал оставшиеся деньги. Высыпал их обратно и отправился на камбуз, чтобы заварить и выпить еще одну кружку цветочного чая.

Янтарь, сидевшая там и строгавшая деревяшку, мудро промолчала. Брэшен вообще удивлялся про себя, насколько легко она приспособилась к его присутствию на корабле. Он появлялся, исчезал, приходил, уходил – она все воспринимала как должное. Она по-прежнему обитала в капитанской каюте. Брэшен полагал, что у него будет полно времени, чтобы вселиться туда, когда «Совершенный» вновь окажется на плаву. Пока же он подвесил свой гамак на твиндеке*. [Твиндек – пространство внутри корпуса судна между двумя палубами.] Жить на постоянно накрененном корабле и так было непросто, а ведь крен с каждым днем еще и увеличивался…

…Брэшена выдернул из задумчивости вопль Янтарь, полный смятения и испуга:

– Не-е-е-ет!… Совершенный, не надо!…

И почти сразу раздался жуткий хруст ломающегося бревна. Зазвучали встревоженные голоса. Брэшен чуть не на четвереньках устремился вперед, ибо палуба больше напоминала наклонную крышу, и выскочил на бак как раз вовремя, чтобы услышать еще один звук: звенящий треск, с которым обломок здоровенной лесины врезался в торчавшую поодаль скалу. Работники, окружавшие Совершенного, в испуге пятились прочь. Они окликали друг дружку, указывая не только на отлетевшее бревно, но и на глубокую длинную рытвину, которую оно пропахало в своем падении на песок.

А сам Совершенный преспокойно складывал на груди мускулистые руки. Он так и не выговорил ни единого слова, его лицо оставалось по-прежнему безучастным. Незрячий взгляд был устремлен в море.

– Да чтоб вас всех разорвало!!! – заорал Брэшен голосом, полным весьма искреннего чувства. И обвел работников свирепым взглядом: – Кто позволил ему дотянуться до бревна?!

Ему ответил пожилой работяга, с лицом мучнисто-белым от пережитого страха:

– Да мы… того… на место его, значит, устанавливали. А он… того… взял нагнулся и просто выдернул его у нас! И только Са, значит, ведает, как он вообще догадался, где оно там!…

Голос старого рабочего дрожал от суеверного ужаса.

Брэшен стиснул кулаки. Было бы чему удивляться, окажись это первой вредоносной выходкой корабля. Однако с самого начала работ он тем только и занимался, что совал им палки в колеса. Иногда в самом прямом смысле, вот как теперь. Злонравие, помноженное на чудовищную силу, – Брэшену становилось все труднее удерживать работников…

Не говоря уж о том, что и разумных речей от Совершенного нынче было не добиться.

Брэшен перегнулся через фальшборт, успев краем глаза заметить Альтию, только-только подошедшую к месту работ. Она еще не разобралась, что случилось, немая сцена на берегу озадачила ее.

– Живо за работу! – рявкнул Брэшен на мужиков, которые переглядывались и подталкивали друг дружку локтями. Он указал им на отброшенное бревно: – Тащите назад и заталкивайте на место!

– Только без меня! – заявил один из работяг. Утер с лица пот и бросил на песок деревянную колотушку: – Он и так уже меня едва не убил! Может, он и не хотел, так он все равно же не видит, куда что швыряет! А может, он и нарочно хотел нас прихлопнуть, откуда мне знать! Все и так знают, что он убивец каких поискать! Ну так вот, мне моя житуха дороже тех денег, что я тут получаю. Хватит с меня! Расплачивайтесь за сегодня, и я пошел!

– И я! И я тоже!

Брэшен перебрался через фальшборт и легко спрыгнул на песок. При этом его голова отозвалась взрывом боли – казалось, изнутри в череп ударили разноцветные брызги, – но на лице Брэшена это никоим образом не отразилось. Он пошел прямо на толпу рабочих, всем своим видом изображая бешеную ярость (а про себя истово молясь, чтобы слова не пришлось подтверждать делом). И наконец встал прямо нос к носу с тем из недовольных, кто заговорил первым.

– Хочешь платы за день, – сказал он, – тогда берись за работу и заканчивай то, что было на сегодня намечено. Уйдешь сейчас – не получишь ни медяка.

Он обвел их глазами, скалясь в зверской ухмылке и трепетно надеясь, что блеф сработает. Ибо, если эти люди уйдут, где прикажете раздобывать новых?… Брэшена окружали сущие отбросы из портовых таверн, «труженики» из тех, кто берется за работу только тогда, когда иным путем не удается раздобыть денег на выпивку. И ему еще пришлось переплачивать им по сравнению с другими местами, куда они могли бы наняться, – иначе они и близко не подошли бы к злосчастному кораблю.

Люди начали недовольно роптать, и Брэшен гаркнул на них:

– Либо работайте, либо катитесь отсюда! Я вас не на полдня нанимал, а стало быть, и платить за полдня не намерен! Тащите то бревно, говорю!

– Да я бы, это, и не прочь поработать, – проговорил один из людей. – Но только там, где он не сможет меня шарахнуть еще какой-нибудь деревяшкой. На такое моего согласия нету!

Брэшен с отвращением плюнул наземь:

– Ну, тогда валяй работай у кормы, бесстрашный ты наш. А форштевнем, раз больше ни у кого мужества не хватает, займемся мы с Янтарь!

Тут на деревянном лице Совершенного возникла злая усмешка.

– Кто-то предпочитает быструю смерть, а кто-то – медленную, – сказал он. – Есть и такие, кому начхать, если у него сыновья родятся безногими и слепыми, как этот проклятый корабль. Валяйте, берите свои колотушки и продолжайте работать… И какая разница, что может случиться назавтра! – Он помолчал и зловеще добавил: – Тем более как знать, удастся ли до завтра дожить…

Брэшен крутанулся на месте.