Моолкин же во время переходов и совместной охоты внимательно приглядывался к неразумным. Любого, кто подавал хоть какие-то надежды, хватали в объятия, как только Клубок останавливался на отдых. Дело обычно происходило так: Киларо с Сессурией ловили выбранного вожаком, тащили его на дно и предоставляли ему извиваться и биться в их могучих кольцах, пока он не начинал задыхаться. Тогда к ним присоединялся Моолкин. Он выпускал яд и вился вьюном в танце воспоминаний, пока они громко требовали от новичка, чтобы он вспомнил и вслух назвал свое имя. Иногда они добивались успеха, иногда нет. Не каждый из тех, у кого всплывало в памяти собственное имя, надолго удерживал качества личности. Кто-то так и оставался полу разумным простачком, кто-то ко времени следующего прилива вновь скатывался в животное состояние. Однако иные полностью приходили в себя и крепко держались за вновь обретенную способность к мышлению. Были и такие, кто по нескольку дней бесцельно тащился за Клубком… а потом вдруг заново обретал и забытое имя, и привычку к достойному обхождению. Так что разумная сердцевина Клубка со временем разрослась до двадцати трех змеев. И еще два раза по столько, если не больше, клубилось поодаль. Это было крупное сообщество. Даже самый щедрый Податель не мог досыта накормить всех.

Каждый раз, сворачиваясь для отдыха, они размышляли о будущем. Ответы Моолкина их не удовлетворяли. Он выражался со всей доступной ему ясностью, но его слова только смущали умы. Шривер чувствовала за пророчествами Моолкина недоумение и растерянность самого прорицателя, и всю ее переполняло сочувствие к вожаку. Иногда она даже боялась, как бы остальные не накинулись на него, вымещая разочарование, и поневоле тосковала о минувших днях, когда их было всего-то трое – она сама да Сессурия с Моолкином. Однажды вечером она шепнула об этом вожаку, но тот в ответ упрекнул ее:

– Наш народ сделался малочислен. К тому же обстоятельства нашей жизни таковы, что поневоле приводят в смятение. Если мы вообще намерены выжить, надо нам собирать к себе всех, кого только можно. Это первейший закон Доброловища. Нужно породить множество, чтобы дать возможность выжить хоть горстке… Породить?…

– Порождение новых жизней есть перерождение прежних. Это и есть тот зов, которому мы теперь внимаем. Минул срок нам быть змеями. Мы должны найти Ту, Кто Помнит, и она поведет нас туда, где мы возродимся в обличье новых существ.

От его слов по всей длине ее тела пробежал озноб, но был он вызван предвкушением или ужасом – она сама не взялась бы сказать. Другие змеи придвинулись ближе, слушая Моолкина. Вопросы пошли густым косяком:

– Какие такие новые существа?

– Переродиться – это как?…

– А почему наш срок миновал?

– И кто Та, что даст нам воспоминания?…

Громадные глаза Моолкина налились медью и медленно замерцали. Чешуя засияла яркими красками. Он боролся – Шривер ясно чувствовала это и гадала, сумели ли другие почувствовать. Он изо всех сил тянулся за пределы собственного разума к некоему высшему знанию… но доставались ему лишь разрозненные обрывки. Зато утомляло это похлеще, чем целый день спешного плавания.

Еще Шривер понимала, что собственные невнятные ответы его самого удовлетворяют столь же мало, как и слушателей.

– Мы станем такими же, – сказал он наконец, – какими были когда-то. Оттуда наши воспоминания, которых мы сами не можем понять, и пугающие сновидения. Не пытайтесь отделаться от них, не гоните их, а размышляйте над ними. Старайтесь вытащить их на поверхность и разделить с ближними…-Он помолчал, а потом продолжал несколько медленней и менее уверенно: – Мы опаздываем с перерождением. Так сильно опаздываем, что я уже боюсь – что-то пошло не так. Но все же придет кто-то, кто вернет нам память. Придут те, кто поведет и защитит нас. И мы сразу узнаем их. А они – нас…

– Та серебристая Подательница…-тихо напомнил Сессурия. – Мы последовали было за ней, но она нас не узнала…

Силик осторожно вплелся в самую сердцевину отдыхающего Клубка.

– Серебро… серебристо-серое, – прошипел он. – Помнишь, Киларо, как Ксекрис разыскал то громадное серебристо-серое существо и пригласил его с нами?

– Плохо помню…-негромко протрубил Киларо. Открыл и закрыл круглые глаза, отливавшие серебром. Они вспыхивали изменчивыми радужными цветами. – Разве что как сон. Очень скверный сон…

– Мы собрались кругом него, а оно напало на нас. Оно стало метать в нас такие длинные зубы! – Силик свернулся узлом, потом узел стал перемещаться по его телу, пока не достиг глубокого шрама. Чешуи на месте старой раны были толстые и неровные. – Вот сюда он меня укусил! – хрипло прошептал красный змей. – Укусил, но есть не стал! – И он глубоко заглянул Киларо в глаза, словно ища подтверждения. – Помнишь, как ты вытащил из моего тела тот зуб? А го он застрял, и рана начала загнивать… Киларо опустил веки.

– Не помню…-проговорил он с сожалением.

По чешуям Моолкина волной прокатилась рябь. Золотые глазчатые пятна сверкнули ярче, чем им доводилось в течение очень долгого времени.

– Что?…-спросил он, не в силах поверить. – Серебряное создание напало на вас? Напало!… – В голосе вожака зазвучал гнев. – Да как такое возможно, чтобы тот, кто источает аромат воспоминаний, напал на тех, кто к нему обратился за помощью?…-Он мотал громадной головой туда и сюда, грива налилась ядами и поднялась дыбом. – Не понимаю!… – вдруг взревел он. – О подобном не сохранилось не то что памяти – даже запаха памяти! Да как могло такое произойти?… Где же Та, Кто Помнит?…

– Может, серебряные тоже все позабыли, – мрачно пошутил Теллар, зеленый певец. Его разум не обрел особой силы с того времени, когда он сумел вспомнить свое имя. Все, что удавалось Теллару, – это удерживать свою личность. И никто не мог рассказать, каким он был до того, как утратил память. Теперь это был всего лишь тонкий, как хлыст, змей, склонный к черному юмору и колким замечаниям. И при всем том, что он сумел вспомнить себя, пел он нечасто.

Моолкин крутанулся к Теллару. Его грива жестко торчала во все сторону, чешуя блистала яркими красками.

– Забыли?! – проревел он с возмущением и изумлением. – Это ты увидел в памяти о сне? Или песня какая-нибудь рассказывает о временах, когда все все позабудут?

Теллар прижал гриву к шее, подчеркивая тем самым свою малость и незначительность.

– Я всего лишь пошутил, о великий… Прости мрачному менестрелю злую шутку, вожак. Прости меня…

– Однако было в твоей шутке и зерно истины, – смягчился Моолкин. – Слишком многие из нас утратили память… Неужели случилось так, что и те, кто должен бы помнить… наши хранители памяти… что, и они оплошали?

Унылое молчание сопроводило его слова. Если все действительно обстояло именно так, это значило, что они были покинуты. А стало быть, у них не было будущего – лишь бесцельные скитания, в то время как одна за другой будут гаснуть присущие им искры сознания… пока последнюю не поглотит мрак. Змеи невольно переплелись теснее, прижимаясь друг к другу, словно это могло помочь им подольше не расставаться с надеждой… сколь бы призрачной она ни была.

Моолкин неожиданно высвободился из недр Клубка. Очертил громадный круг возле них и заплясал, свиваясь медленными петлями.

– Думайте! – призвал он своих спутников. – Давайте думать все вместе! Давайте предположим, что это воистину так, и поразмыслим, что из этого следует. Получается, что можно многое объяснить. Мы со Шривер и Сессурией видели серебряное существо, и оно пахло как Та, Кто Помнит. Но оно не обратило на нас никакого внимания. Киларо с Силиком видели кого-то серо-серебряного. Но когда Ксекрис, предводитель их Клубка, попробовал достучаться до его памяти, серо-серебряный на них напал. – Моолкин извернулся, поворачиваясь к остальным. – А разве не так вели себя вы сами, когда утратили память? Вы отворачивались друг от дружки и не отвечали, когда я вас спрашивал. И вы даже нападали на собратьев, споря с ними из-за добычи! – Он выгнулся назад, показывая белое подбрюшье, и стремительно пронесся мимо. – Вот теперь все ясно! – протрубил он. – Наш менестрель провидел истину! Они забыли! Значит, мы должны заставить их вспомнить нас!