– Но никто из соседних государей не признал новую титлу Дмитрия, – сурово напомнила она. – И за Федором Борисовичем без согласия римского папы ее никто не признает. Сдается, князь, ты хочешь на посмех своего государя выставить?

А в злом взгляде безмолвное требование немедленно развернуть лыжи в ее сторону. Ага, разбежался.

– На посмех не хочу. Но мне мыслится соседи-государи никуда не денутся, – усмехнулся я. – Правда, при непременном условии, о котором ты, Марина Юрьевна, сказала: смотря чего посулить, – и, повернувшись к Годунову, продолжил: – Каждому из монархов надо предлагать взамен то, чего им больше всего хочется. К примеру, английский король сильно радеет о своих купцах. Тогда ему, объявляя свой титул, следует намекнуть, что без его признания никакие просьбы английских кампаний тобой рассматриваться не станут. А следом объявить свеям и ляхам: тот из них, кто первый пришлет в Москву своих послов с должно написанными грамотками, может заполучить Русь в свои союзники. После учиненного тобой в Эстляндии и Лифляндии они за такой союз ухватятся обеими руками, поверь.

– Вельми много посулов раздавать придется, – прошипела Марина. – Хребет не треснет, ежели каждое обещание исполнять?

– Не треснет, – отрезал я, – ибо может не означает, что непременно получит. – и я продолжил свой перечень. – Датский король тоже не станет противиться. Особенно при напоминании, что у Дании с Русью на севере Лапландии до сих пор остаются спорные территории и намекнуть о кое-каких уступках.

– Русские земли решил раздарить? – фыркнула не желавшая угомониться Марина. – А по какому праву?

– От пяти голых скал и трёх фьордов державы не убудет, – отмахнулся я. – А касаемо Голландии, так они черта за ангела согласятся считать, если посулить заключить с ними союз против Испании.

На миг мелькнуло сожаление, что тогда не видать нам испанских галеонов и выгодной торговли мехами, но я отмахнулся. Когда оно будет, да и будет ли ли вообще.

Но Мнишковна не сдавалась.

– А не подумал ты, что ежели римский папа воспретит государям без его дозволения….

– Непременно воспретит, – равнодушно перебил я ее. – Но кто ж его послушается? Из числа мною перечисленных разве польский Сигизмунд. А прочие давно через губу на его указы поплевывают, – и в качестве доказательства я привел наглядный пример с календарем.

Мол, еще двадцать с лишним лет назад римский папа Григорий XIII повелел сдвинуть даты на десять дней и что. Мало того, что его посольство с предложением перейти на новый календарь вернулось ни с чем от Константинопольского патриарха, так и в Европе многие страны отвергли его новинку. Насколько мне известно, в Дании, в Швеции, в Англии и во всех протестантских немецких государствах попросту плюнули на его указ, оставив прежнее исчисление. Более того, прусский герцог Альбрехт Фридрих вроде и подданный Речи Посполитой, но и он воспротивился переменам.

Марина аж передернулась, когда я упомянул в отношении ее духовного сюзерена слово «плюнули». Ну да, коробит, понимаю. А кто тебе виноват? Не надо встревать. Никто силком за язык не тянул, а теперь сиди и молчи. Да еще Федор невольно плеснул спирту на ее рану, простодушно уточнив меня:

– Они плюнули, а римский папа в ответ?

– А куда ему деваться-то? Утерся и все, – весело пояснил я, и наглядно продемонстрировал, неторопливо стерев ладонью с лица несуществующий плевок и, уныло разглядывая его, состроил жалкую гримасу. – Думается, и сейчас как он ни старайся, на его указы и послания в той же Англии или Швеции вновь наплюют.

– А отчего ж ты ранее Дмитрию Ивановичу таковского не подсказал? – нашлась Марина.

– Не люблю лезть с советами, когда их у меня не спрашивают, – небрежно отмахнулся я.

Надо ли говорить, сколь недовольна осталась Мнишковна моими словами. Воспользовавшись недолгой отлучкой Федора она, не удержавшись, прошипела:

– Значит, не угомонился ты, князь. Ну-ну. Тогда пеняй на себя. Як соби постелишь, так сие выспишь. И за свои худые словеса про римского папу ты горько поплатишься. Горько и… скоро. Совсем скоро. Поверь, ныне на совете токмо началом для тебя стало, а далее…., – она умолкла, переводя дыхание и еще сильнее поджав губы (не ниточки остались – прорезь какая-то), вдруг успокоилась. Загадочно улыбнувшись, она зловеще пообещала: – А впрочем, ни к чему сказывать. На Руси говорят: лучше один раз узреть, нежели…. Вот и узришь. Хотела я из милости грехи твои тяжкие покрыть, да не стану. Сам выбирайся.

Мне оставалось молча развести руками. Дескать, отчего не поглядеть. С радостью. Да и выбраться мне труда не составит, ибо не из чего.

Уходя от них я нос к носу столкнулся с Яном Бучинским. Выздоровел парень, зажили его раны, полученные во время боярского мятежа, и он вновь приступил к своим обязанностям секретаря. Правда, личного, при Марине Юрьевне и Годунове. Мнишковна его взяла якобы в память о покойном государе Дмитрии Ивановиче – как-никак пострадавший, но я догадывался о главной причине. По всей видимости она всерьез опасалась за бумаги из тайного архива Дмитрия: секретный договор с королем Сигизмундом, брачный контракт, тоже нежелательный для огласки, и так далее. Где их хранил покойный государь, осталось неизвестным. Спрашивал я Бучинского, когда он слегка оклемался, и тот показал тайник, но в нем их не нашлось. Получалось, где-то имеется второй и либо Ян знает о нем и молчит, либо Дмитрий не показывал ему это место….

Скорее всего второе, ибо Бучинский мне симпатизировал, чувствуя за собой вину – некогда будучи в числе судей, когда разбиралось мое дело о расхищении царской казны, он, желая угодить Дмитрию, поступил не совсем порядочно[8]. Дело прошлое и я его давно простил, но он все равно пытался мне угодить. Не думаю, что Ян промолчал, если б на самом деле знал местонахождение второго тайника. Наверное Дмитрий показывал не ему, а его брату Станиславу. Или третьему секретарю – Слонскому. Но они оба в могиле, а потому искать бесполезно.

Повел себя Бучинский при встрече странно. Обычно он приветливо улыбался мне, а тут столь испуганно шарахнулся, словно перед ним предстал какой-то монстр. Но мне было не до его загадочного поведения – хватало над чем подумать.

Вернувшись на подворье, я вкратце проанализировав нашу «веселую» вечеринку и сделал для себя пару выводов на будущее. Во-первых, на заседаниях Малого совета мне лучше побольше помалкивать, а говорить аргументировано и логично, чтоб ни одна собака не придралась.

Во-вторых, Марина нисколько не изменилась, чего и следовало ожидать. В точности по Крылову: «….Хоть ты и в новой коже, да сердце у тебя всё то же….»[9]. Не мытьем, так катаньем, она пытается подтолкнуть Федора к унии. Жаль, он этого не видит, а пытаться открыть ему глаза чревато. Ну да ничего – подождем. Рано или поздно она сама себя выдаст, тогда и похохочем, как говорил мультяшный Карлсон. А пока этого не произошло, надо держаться поосторожнее и на вечерних трапезах с Годуновым.

Про третье – не горячиться, даже если моя беседа с престолоблюстителем состоится наедине, без свидетелей, я не подумал. А зря.

Впрочем, у меня и первое со вторым успешно вылетели из головы уже на следующем заседании Малого совета….

Началось с заслушивания «Повести о видении некоему мужу святому» в изложении бывшего настоятеля Благовещенского собора протопопа Терентия. Сам он, дескать, не сподобился стать свидетелем великого чуда, но один из участников чудесного видения дал ему наказ сообщить всем о виденном и слышанном. Имени свидетеля Христова явления Терентий не назвал. Дескать, тот не велел про себя сказывати, «закля его именем божиим».

– Тогда убо от предстоящих ту един пришел и рече ми, иди убо и поведай, угодниче Христов, яже видел еси и слышал, и не утай от сих ничто же…., – высокопарно вещал протопоп.