Тот сумрачно кивнул и сокрушенно вздохнул. Такой ответ мне не понравился и я, недолго думая, посоветовал ему вскользь упомянуть, мол, князь придумал такую штуковину, от которой татары ахнут. Точнее, вначале ахнут, потом охнут и… сдохнут.

– А ты и впрямь придумал? – оживился он и вопросительно уставился на меня.

Я вздохнул. Врать не хотелось, но и правды говорить нельзя. Ответил обтекаемо. Дескать, сейчас о том говорить рано. Прибудем в Москву, узнаем, что требует хан, полюбуемся на его полчища со стен, и тогда определимся окончательно. Но оставил себе путь к отступлению, уточнив, что поведаю, если совпадет с моими предварительными прикидками, а коли нет, и рассказывать нет смысла.

Время поджимало, а потому прощание получилось скомканным. Хотелось сказать много чего, но, глядя на перепуганное лицо Ксюши, единственное, что я успел, так это чуточку утешить ее. Мол, стены, что ее батюшка возвел, крепки, башни высоки, а татары штурмовать их не обучены, посему отстоим, отобьемся и вообще….

Получилось не ахти – по глазам видел, не поверила она мне. Да оно и понятно, ибо дураку ясно, что сами по себе стены с башнями без наличия защитников отстоять нечего и думать, а их в городе раз-два и обчелся.

Марина Юрьевна, к которой я по настоянию Годунова тоже заглянул, меня приятно удивила. Во-первых, бескорыстием: настояв, чтобы мы оставили для сбора ратей именно ее деньги. Дескать, пусть они станут вкладом в грядущую победу, ибо больше ей пожертвовать нечего.

Ну а во-вторых, как-то миролюбиво она со мной говорила. Даже чуточку виновато. Более того, еще и прощения у меня попросила за все учиненное ею, в том числе и за оговоры. Мол, теперь лишь разглядела: вернее, чем князь Мак-Альпин, у государя слуги нет. И удачи желала мне от души. Во всяком случае, фальши в ее голосе я не заметил.

Хотя чему удивляться? Нынче мы с ее женихом одной веревочкой повязаны. Намертво. Все, что ни приключится, нам с ним строго на двоих делить придется – и победу, и поражение.

Но о последнем я старался не думать….

Успели мы с опережением графика. Я рассчитывал прибыть не позднее восьми-девяти вечера, чтоб засветло, а мы добрались гораздо раньше, солнышко даже не успело погрузить нижний край своего диска за горизонт, то есть было не больше семи.

Стрельцы на Яузских воротах были заранее предупреждены высланными вперед спецназовцами, и хоть и скалились во все тридцать два зуба от радости, завидя плывущую подмогу, но молча.

На пристани оказалось тихо и безлюдно. Да и стругов не видать, что, впрочем, нам на руку – удобнее причаливать. Пока выгружались, я, оставив на всякий случай Федора в струге (успеет выйти) потолковал с караульными.

Выяснилось, что Москва блокирована наглухо, если не считать Яузы, народ в растерянности, а сейчас все на Пожаре, решают, как им быть и что делать. Особенно мне не понравились высказывание о Годунове, выданное старшим над стрельцами десятником Щавелем. Мол, погорячились они излиха, доверив мальцу царство-государство, а тот сбежал, бросив народец на произвол судьбы. То ли дело боярин Романов, порешивший остаться, чтоб разделить вместе с православным людом горькую судьбинушку.

– Это ты с чего решил, что Федор Борисович сбежал? – хмуро осведомился я.

– А скажешь нет? Сам видал, как он в струги грузился, – выпалил десятник. – И царица тож сбёгла. Все нас бросили, все. Нет, про тебя, княже, знамо дело, словца худого не скажу – грех. Эвон ты каков! Едва услыхал про беду и мигом примчался на подмогу. А государь…. Мало того, что сам убёг, он и казну с собой прихватил. А ить она ох как сгодилась бы. Глядишь, дали басурманам серебреца да злата, так они бы сами вспять повернули. А ныне что? Токмо помирать осталось. Эвон, уже и пушки из Скородома повелели снимать, да к Китай-городу и в Кремль отвозить. А как без них Скородом боронить? Нет, право слово, промашку мы дали с выбором.

– Это кто ж о таком говорил? – непринужденно поинтересовался я. – Часом не сам боярин Романов?

– Люди сказывают, – буркнул он. – Да ить мы и сами, чай, не слепцы, зрим, кто душу готов за народ отдать, а кто…, – он махнул рукой и зло сплюнул. – А Федору Никитичу не до того. Яко укатил с самого полудня с крымчаками уговариваться, дак токмо час назад обратно возвернулся. Повелел, чтоб пушки со Скородома сымали, а сам сразу на Пожар.

Так, так. Кажется, кое-что прорисовывается. Во всяком случае хоть цель Романова понятна, пускай и в самых общих чертах. Трон. Царский трон. Не отказался от него Федор Никитич, не взирая на то, что венец успели предложить иному. И первый шаг на пути к нему: стать спасителем Москвы, благо, Годунов отказался от шапки Мономаха. Да, ради приличия, но ведь отказался.

Ишь, как боярину власти захотелось, даже ва-банк решил пойти. Силен, ничего не скажешь.

– Грех тебе про государя нашего худое думать, – строго произнес я. – Ничего он не убег, а… провожал царевну Ксению Борисовну и Марину Юрьевну. Отвез ко мне в Вардейку и сразу обратно. Да вон он, сам погляди, – и я указал в сторону пристани, откуда, не усидев в струге, к нам направлялся Годунов, окруженный плотным кольцом телохранителей.

Щавель прищурился, вглядываясь, лицо его недоуменно вытянулось, но тут же расплылось в довольной улыбке.

– А и впрямь, – радостно протянул он.

– Лошади есть? – осведомился я.

– Как не быть, – выпалил он. – Вон аж цельный пяток у коновязи на случай чего привязаны.

– Считай, он наступил, – кивнул я. – Забираю. Дубец, седлай, а ты со своими людьми помоги ему, – велел я десятнику и, дождавшись, чтоб тот отошел, отдал распоряжение сотнику Гранчаку, оказавшемуся рядом. – Пошли своих людей оповестить: пушки на стенах Скородома не трогать. Наоборот, пускай снимают и с Китай-города, и с Белого, и катят к его стенам. Если спросят чье повеление, ответишь, верховного воеводы. А кто меня назначил, ты сам слышал.

Вообще-то риск имелся. Стены-то у Скородома деревянные. Если татарам удастся их поджечь, то город в одночасье лишится всей артиллерии. Но с другой стороны, с его падением неминуемо погибнет и вся остальная Москва. Читал я кое-что про московские пожары. Мало и вскользь, но суть отложилась четко: стоит татарам зажечь Скородом и огонь обязательно перекинется на остальные части города – деревянных домов повсюду хватает.

– И распорядись никому из них на Пожаре не показываться, – понизив голос, чтоб стрельцы ничего не услышали, добавил я Гранчаку. – В обход пусть идут. А ты, Вяха, – повернулся я к командиру спецназовцев Засаду, – возьми себе в помощь сотню Аркуды и займись близлежащими домами. Всех лошадей у хозяев временно забрать и сюда их. Федор Борисович, его телохранители и твои ребята должны выехать на Пожар конно, а остальные ладно, пусть пеше выступают, – и, оглянувшись на подошедшего Годунова, продолжил, обращаясь к нему. – Я сейчас отъеду, государь, проверю, о чем народец судачит. А пока гвардейцы лошадей реквизируют, займись составлением указа о моем назначении главным воеводой, чтоб все честь по чести. Печать-то с тобой? – Тот молча кивнул. – Вот и хорошо.

– А вторым воеводой Федора Никитича вписывать? – уточнил он.

Ну да, а третьим тогда самого сатану. Хотя нет, он уже вторым предложен. Ну тогда еще кого-нибудь из нечисти.

– Никого, – ответил я, пояснив: – Впишешь, а он возьмет и местничаться начнет, челом тебе бить станет насчет потерьки чести, вместо того, чтоб о деле думать. Лучше укажи, что помощников себе князь Мак-Альпин вправе набрать самостоятельно. Тогда, если кто-то откажется, я его должность, не теряя даром времени, предложу другому, и никаких проблем. Пойми, недосуг нам указы переписывать.

– А зачем переписывать?! Мы тогда их…., – начал было он, но осекся и махнул рукой, соглашаясь со мной.

Ну да, понял, что обычные меры, применяемые к строптивым воеводам – в цепях и под конвоем везти на место службы командовать полками, здесь не приемлемы. Не тот случай.