Ксения, и без того раздраженная отказом брата выполнить ее молчаливую просьбу и выйти из кабинета, оказалась куда резче:

– Умный человек, коего друг сердешный сколь разов грудью своей закрывал, от беды смертной спасаючи, пылинки бы с него сдувал. А… неразумный пенять учнет, почто тот, с лютыми волками сражаючись, шкуры ихние попортил. Так и ты, братец разлюбезный. Эх ты! – и, сердито вспыхнув, устремилась вон из его кабинета, напоследок громко хлопнув дверью.

Конечно, приятно услышать голос в свою защиту, но ее заступничество возымело на Федора скорее противоположное действие. Он не только обиделся на «неразумного», догадавшись, что Ксения в самый последний момент заменила им «дурака», потому и запнулась, подыскивая словцо поделикатнее, но и обвинил меня в потугах рассорить его с сестрой.

– Да я бы вообще ей ничего не сказал! – возмутился я. – Ты ж первый и про Малый совет упомянул, и про обвинения мои, а выводы она сама сделала.

– Не о том речь. Ты вон, виноватишь меня, будто я помалкивал, а сам хошь бы словцо в мою заступу ей молвил, – набычившись, проворчал он. – И енто вместо благодарности, что покамест помалкиваю кой о чем про тебя, а ежели поведал бы ей, поверь, она б тебя заступы не дала. Ты вон лучше сходи да послухай, о чем людишки на торжищах судачат.

– О как! – удивился я, искренне недоумевая, о чем таком могли судачить на торжищах и почему мне о том не доложили мои тайные спецназовцы. – Они что, тоже меня в нестойкости к православию обвиняют или…, – и осекся, вспомнив о ливонской королеве.

Скорее всего, просочился слух, как мы с ней до утра «обсуждали» предстоящий разговор со шведскими послами. Не иначе проболтался один из гвардейцев, стоявших в ту ночь на страже перед моими покоями. С торжища оно дошло вначале до людей Никитичей (одного или обоих, неважно), а те и рады стараться, донесли престолоблюстителю. Мда-а, и темной точкой на белый лист легла та ночка… Словом, лучше мне промолчать.

– То-то, – невесело усмехнулся Федор, заметив, как я оборвал себя.

Напрасно я его не спросил. Следовало расставить все по своим местам, ибо Годунов имел ввиду совсем другое. Но это выяснилось гораздо позже, когда ничего исправить было нельзя. Да и не до того мне стало….

О чем именно судачат на торжищах, я вроде знал. К примеру, о предстоящей свадьбе Марины Юрьевны и Федора Борисовича. Причем народ отзывался об этом весьма положительно. Мол, хоть и полячка, но венчанная царица – на ком и жениться Годунову, как не на ней. А вот о сплетнях, ходивших обо мне, мои тайные спецназовцы и впрямь умолчали. Причина? Да они посчитали их столь несусветными глупостями, кои пересказывать, все равно что самим о них замараться.

Разделить их можно было на две части. В первую входило то, что выдал в качестве моего обвинения Гермоген. То-то Годунов не пытался остановить митрополита – интересовался, насколько они соответствуют истине.

Во второй шла речь о моих многочисленных амурных похождениях. Правда, о ливонской королеве Марии Владимировне в них не упоминалось ни слова – напрасно я грешил на длинные языки своих гвардейцев. Зато хватало иного. Ну, к примеру, как я с Резваной… гм-гм… увеселяюсь. Да и с Галчонком тоже. Для того я и взял их обоих, никого не постеснявшись, когда отправился в Эстляндию, иначе зачем. Девкам в военных походах не место. И вообще моих похотливых лап не избежала ни одна дворовая баба. Исключение – Петровна. Но не из-за возраста. Ключницу, которая на самом деле ведьма, я от секса освободил по иной причине, ибо занимаюсь вместе с нею… колдовством.

Кто именно распространяет подобное, я догадался сразу, припомнив, что еще перед своей ссылкой Семен Никитич Годунов выдал мне свою агентуру, направился по указанным им адресам. Самолично. Мои предположения оправдались на сто процентов. Их работа. Задействовал старикан свои старые связи, притом на полную катушку.

Поначалу они колебались, раскалываться передо мной или нет, но я сумел припереть их к стенке, посулив продолжение нашего знакомства в застенках Константино-Еленинской башни. Это в качестве кнута. Пряником было клятвенное обещание не трогать их вовсе и никак не наказывать, разумеется, если они в будущем придержат свои не в меру длинные языки. Нашел я ответ и на в сердцах выданный одним из вынужденных сплетников, гончаром Акимом, отчаянный возглас: «Там один боярин грозится, тут – другой, и куды бечь, куды податься?!»

– А ты Семену Никитичу ничего не говори и все. Откуда он узнает, рассказывал ты что-то кому-то на торжище или нет, коль сам о том не проболтаешься. И получится, угодил обоим. Ну а решишь ему и далее угождать, гляди у меня. Гляди, да помни: в отличие от боярина Годунова у князя Мак-Альпина не ратные холопы, но гвардейцы, кои всю Эстляндию с половиной Лифляндии завоевали, да Ходкевича с Сапегой разбили. Тебя им по стенке размазать раз плюнуть.

Я ласково улыбнулся стоящему подле меня Акиму и дружелюбно положил руку на его плечо. Через мгновение он невольно вздрогнул, выпучив на меня глаза – три арбалетных болта впились в бревенчатую стену дома, подле которого мы стояли. Да как впились. По одному над каждым его плечом – на вершок пониже и хана ключице. Третий, с приметным белым ободком (метка Горчая, командира сотни снайперов и лучшего стрелка), сорвал с головы гончара и пригвоздил к стене его шапчонку.

– Енто чего? – прошептал тот.

– Предупреждение, – пояснил я. – Но не подумай, что мои людишки промазали. Просто у них пока приказа не было, чтоб тебя того. А как появится, – я скорбно вздохнул, печально перекрестился и пропел вполголоса. – Со святыми упокой…. Они ж у меня за сто шагов в деньгу не промахнутся, – и, криво ухмыляясь, извлек из кармана крохотную монетку, с силой вдавив ее в мох между бревнами.

Аким оторопело уставился на нее, но через секунду вновь дернулся и испуганно присел. Еще один болт с тем же белым ободком, сочно вошедшим в щель и вдавившем денежку глубоко вовнутрь, он так и разглядывал, снизу вверх, сидя на четвереньках.

– Не в середку, – посетовал я, извлекая болт, и снова улыбнулся гончару, заметив: – Но ничего страшного, верно? У тебя-то грудь чуток побольше, чем деньга, верно? Потому если на четверть или на полвершка[10] вбок, думаю, тебе мало не покажется.

Остальные мои встречи проходили по аналогичному сценарию.

Разумеется, на сто процентов доверять обещаниям впредь держать рот на замке, глупо, а потому я проинструктировал свой тайный спецназ в ближайшие дни приглядеть за ними. Пускай они сдержат слово, но лучше, если я как-нибудь попозже навещу их и, похвалив за молчание обо мне, вскользь замечу: «А ты молодцом. И когда со своим соседом Осколком языком чесал, про меня ни гу-гу. Да и когда на торжище тебе самому стали про меня рассказывать, разговора не поддержал, увильнул. Вот и дальше себя также веди, и проживешь до-олго и счастливо».

Едва разобрался со сплетниками, как узнал, что Федор дал согласие подписать составленную для него Думой поручную грамоту. Первым делом я прочитал ее сам и ахнул. То, что он обязался в случае избрания на государство «старых вин не вспоминать и без вины опалы своей на бояр не класти» – ерунда. Такое лишний раз подтверждало обязательство государя, изложенное в Указе о вольностях российских, не более. Но там имелось и много чего другого.

Все перечислять не стану, а скажу кратко – царь превращался в марионетку на троне, вроде английских королей моих времен. При этом резко урезались права депутатов Освященного Земского собора всея Руси, то есть всем, включая вопросы о налогах, о жалованье служилым людям, об их поместьях и вотчинах, должна ведать верхняя палата, то бишь Боярская дума. Разумеется, одним из пунктов оказалось обещание отменить указ Дмитрия о налоге на закладников и холопов. Нет, не впрямую, обтекаемо, но было ясно написано: «полеготить».

Впрочем, упрекать одного Федора за столь необдуманную подпись не годилось. Оказывается, Дмитрий ранее, издавая Указ о правах Освященного собора, в одном месте, касающемся избрания нового государя в случае отсутствия сыновей у прежнего, переиначил подготовленный мною текст. Да, выбор царя, как мною и написано, оставался за делегатами собора, но из числа тех, кого предложит Дума. И сами выборы надлежало проводить совместно с думцами. И в мое отсутствие боярская верхушка намекнула Годунову, что они могут и вовсе не включить его в список кандидатов. Мало ли других достойных, притом из Рюриковичей. Потому он и согласился.