В общем, нанырялись мы там серьезно.

Известно, что человек, не имевший специальных тренировок, может задержать дыхание на минуту. А нам пришлось подныривать под самолет и через рваные проломы в корпусе проникать внутрь. Действуя на ощупь в абсолютно непрозрачной черной воде, нужно было перерезать ремни, поскольку трупы были в спасательных жилетах.

На ту сторону мы возвращались вплавь через реку, толкая перед собой тела наших погибших друзей. Потом мы доставили их в Ярцево — ближайший населенный пункт, маленький райцентр, и дальше, уже на вертолете, — в Красноярск.

В Красноярском аэропорту я познакомился с Игорем Кокауровым. На тот момент он уже не был сотрудником «Новой реальности» и партнером Павла Скороходова по бизнесу. Просто он был его другом.

На своей машине он и повез покойных в Иркутск.

Было жарко, путь неблизкий, и я думаю, что Игорь вряд ли кому-нибудь расскажет, чего ему это стоило.

Попрощавшись с ним, я вылетел из Красноярска в Москву. Перед посадкой в самолет позвонил и потребовал, чтобы в аэропорту меня встретили все четыре акционера компании «Руян». Я все время пытался посмотреть сверху взглядом Скороходова и понять: что из оставленного им на земле действительно могло его волновать. И мне казалось, его волновало будущее группы «Новая реальность», а оно зависело от топ-менеджеров (при этом материальное будущее его детей тоже от них зависело). И я предполагал, что эта история не будет легкой и светлой.

Когда мы приземлились в Москве, я сказал четырем акционерам «Руяна», что они должны в обязательном порядке написать завещания и сдать мне в кратчайшее время. Однако под конец «кратчайшего времени» они отправили ко мне делегатом Капустину Оксану, изложившую примерно следующее: «Мы коллективно считаем нежелательными действия по написанию завещания, ибо они программируют нас на плохой исход».

Я поразмыслил и не стал настаивать. До сих пор у меня нет окончательного мнения по этому вопросу. Позднее я несколько раз писал завещание, но ситуация, отношения, виды деятельности меняются так быстро, что его нужно переписывать раз в три месяца, чтобы оно не теряло актуальности. А это так себе работенка.

Через несколько дней мы полетели на похороны Павла. Были втроем, поскольку товарищи боялись отпускать меня одного.

Прямо из аэропорта приехали к церкви, где шло отпевание. Присутствовало очень много сотрудников группы «Новая реальность», и за нашими спинами шуршал шепоток: «Вот те, из-за которых он погиб…» А в нас звучал вопрос: «Где были все эти люди, когда шли спасательные работы?»

Когда мы стояли около могилы втроем — три человека в оранжевых футболках и в серых форменных куртках с большим оранжевым логотипом на спине — энергетически было очень трудно. Нам в спины упирались взгляды всех людей, кто пришел на похороны. Тяжелые взгляды. И тут произошло нечто для нас совершенно неожиданное: пришел четвертый человек в оранжевой футболке и серой куртке и встал рядом с нами. Это был Сан Саныч Бурмейстер, ледовый капитан, который узнал о случившемся и приехал на похороны, чтобы нас поддержать.

Поминки были в ресторане Кокаурова «Бергхаус».

По очереди выходили на сцену люди, брали микрофон и говорили традиционные поминальные речи. Все было безысходно, мрачно и почти физически поглощало свет. Но меня скорее волновал вопрос, с каким чувством Павел смотрит на все это сверху, когда очевидно уже, что акционеров группы «Новая реальность» ждет непростое совместное будущее.

На сцену вышел следующий оратор, взял микрофон и, словно не замечая свинцовой тяжести, висящей в воздухе, заговорил просто и как-то даже радостно. Он говорил, что Павел любил самую красивую женщину в этом городе — и она стала его женой, и родила ему дочь (она была уже беременна вторым ребенком). Что он хотел стать производителем автомобильных аккумуляторов № 1 в России — и стал им. А еще — он хотел летать и, что бы ни думали по этому поводу все собравшиеся здесь, он хотел летать — и он летал!

Думаю, не я один вспомнил: была у Паши такая ситуация, когда он совершил вынужденную посадку во время шторма на Байкале. Он летел на своем «Корвете» (они очень опасны, их только в России в тот год разбилось четыре штуки), а садиться во время шторма при волнах высотой метр — это все равно, что ехать на машине со скоростью 70 км в час по дороге из метровых асфальтовых волн. И самолет тогда у него развалился, а он был с женой и с маленьким ребенком в 70 метрах от берега. Они смогли выплыть, и после этого он снова летал. Радость полета была сильнее страха смерти. Это говорит о нем многое и самое главное.

После этого мне было уже легко выйти на сцену, взять микрофон и сказать все, что хотелось сказать. Все, чего нельзя не сказать о друге, который был больше собственной смерти.

Как-то поздним вечером я приземлился в Москве. Не успел отдышаться — позвонил Саша Давыдов, бессменный главный комиссар гонок «Экспедиция-Трофи», и предложил встретиться завтра ранним утром за МКАДом на Ленинградском шоссе. В Москве у меня было много дел и планов, но, зная Давыдова, я предположил, что столь необычное предложение вряд ли является необоснованным.

Мы встретились утром на заправке и поехали в сторону Тверской области на двух джипах. С Давыдовым были еще люди, двое из них оказались моими давними знакомыми. В районе города Клин мы свернули с трассы, и через несколько километров подъехали к охраняемым воротам воинской части. Почему-то нас пропустили без лишних слов. Вскоре мы подошли к какой-то пятиэтажке — старенькой стандартной хрущевке, поднялись и позвонили в двери, за которыми нас ждала совсем другая реальность.

В квартире мироточили иконы. Там со своей семьей жила женщина с очень непростой судьбой. В один из самых опасных и невероятных моментов, которыми была богата ее жизнь, очень дорогая ей икона (простая бумажная икона, если кого-то интересует) начала мироточить. Сила веры ее семьи и сила этой иконы были таковы, что и другие иконы, окружающие первую, стали источать миро. К ним нередко приносили образа, найденные на пожарищах, абсолютно черные, закопченные — и обгоревшие лики просветлялись, краски оживали. Привозили иконы из других храмов, в том числе из других стран, чтобы они наполнились этой чудодейственной силой. Хозяйка сказала, что когда в мире происходят события, сопровождаемые большим количеством человеческих жертв, иконы в доме покрываются капельками крови.

Когда я раньше представлял себе, как иконы могут мироточить, мне представлялась скупая капля, стекающая по деревянной поверхности. То, что я увидел, было совсем иным. Факт, что женщина брала икону на руку и ее ладонь становилась мокрой, как от дождя, а струйка миро была интенсивностью, как струйка воды из плохо закрученного крана. В квартире были отсыревшие от миро стены, замыкало проводку, миро стекало так много, что у семьи возникла острая необходимость делиться им, ведь его просто негде стало хранить.

И тогда хлынул поток людей. Люди попадали в эту квартиру группами, каждая проводила в квартире час-полтора. И, насколько я понимаю, этот поток был постоянный. Женщина рассказывала людям свою историю, историю своей семьи, своего мужа. Помнится, что он был военным моряком, но ему пришлось бросить флот и приехать в Центральную Россию, потому что у них родился больной ребенок, которому нужно было специальное медицинское оборудование, отсутствовавшее в Североморске. В конце посещения очередной группы все вместе просто читали «Отче наш». Женщина рисовала миром крестик на лбу каждого человека и давала флакон миро с собой. Потом я еще долгое время рисовал крестик этим миром на лбу своего младшего сына Георгия, когда он плакал, и он сразу успокаивался, засыпал.

Позднее выяснилось, что для того, чтобы проводить меня туда, Давыдов и его товарищи специально взяли на это благословление у священника. Для меня вся эта история стала таким же «Золотым конвертом», потому что, прилетев в Москву, я был вымотан, у меня были свои планы, я не понимал, зачем и куда мы едем, и мне никто не объяснял и не собирался объяснять. Вот такой неожиданный подарок судьбы.