Его жена была вынуждена спрятаться здесь, чтобы избежать развода. Он только сейчас понял, как она страдала. Когда она ушла из его кабинета, предупредив, что не позволит ему вычеркнуть ее из своей жизни, Ян и представить себе не мог, что ей будет так больно. Она подарила ему свою любовь, а он оттолкнул ее и после публичного пренебрежения ею подал прошение на развод.

Неудивительно, что после всего этого она уехала сюда, чтобы выплакаться и никого не видеть. Удивительно только, что она ждала здесь его. Он не мог побороть стыд и отвращение к самому себе. После долгого молчания он нерешительно прошептал:

– Пойдем со мной наверх.

Элизабет кивнула, и он подхватил ее на руки и понес наверх. Он хотел уложить ее в постель и подарить ей такую бездну наслаждения, чтобы она смогла забыть – хотя бы на сегодняшнюю ночь. – те муки, которые терзали ее столько месяцев.

В ту же секунду, как он опустил ее на кровать и начал осторожно раздевать,

Элизабет поняла, что что-то изменилось. За время разлуки она отвыкла от него, и когда он лег рядом и обнял ее, она смутилась, а потом растерялась, когда он не дал ей обнять себя, мягко придержав за запястья, и откинул на подушки.

Зацелованная и заласканная почти до бесчувствия, Элизабет сгорала от желания тоже доставить ему удовольствие, и когда он на мгновение отпустил ее руки, потянулась к нему. Ян отпрянул от ее прикосновения.

– Не надо, – прошептал он, и она подчинилась, потому что поняла, что, не позволяя ей дотронуться до себя, он наказывает себя за причиненные ей страдания. Всю ночь Ян осыпал ее ласками, открывая ей все новые и новые глубины наслаждения. Это была ночь признания мужчины в любви к женщине – такой любви, которую не выразить никакими словами, и она знала, что не забудет этой ночи никогда.

Под утро ей наконец удалось сломить его сопротивление и подарить ему такое же наслаждение, которое дарил ей он. Потом, когда у них уже не осталось сил, они просто тихо лежали рядом, и он гладил ее спутанные волосы.

– Я люблю тебя, – сказал он, повторяя те же слова, которые она сказала ему в черный день их прощания, – я никогда не переставал любить тебя.

Она подняла к нему лицо.

– Я знаю.

– Как ты могла это знать, любимая? – с болью в голосе спросил он.

– Я слишком сильно хотела этого, а ты всегда выполнял любые мои желания. К тому же я не могла поверить, что мы больше никогда не будем заниматься любовью.

Элизабет пошевелилась, и он положил ее удобнее, не переставая перебирать ее волосы.

– Лежи тихо, любовь моя, – ласково прошептал он и, видя ее недоумение, объяснил, – Потому что сейчас в тебе зарождается наш ребенок.

Она доверчиво всматривалась в его лицо.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что мне слишком сильно этого хочется, а ты всегда выполняла все мои желания. – Она крепче прижалась щекой к его руке и свернулась клубочком.

Она тоже хотела этого – он знал это так же точно, как то, что в эту ночь от их любви зародилась новая жизнь.

Яркий утренний свет пробивался в щель между портьерами, когда Ян наконец очнулся от глубокого сна. Он проснулся с ощущением, что все хорошо, он не знал этого ощущения уже больше трех месяцев, и именно его необычность разбудила его.

Думая, что причиной этой радостной легкости был сон, он перекатился на бок и закрыл глаза, пытаясь снова уснуть и предпочитая забытье тому ощущению пустоты, с которым в последнее время он привык просыпаться.

Но заснуть он уже не смог. Кровать почему-то казалась меньше и жестче, чем была, и, все еще думая, что он в Монтмэйне, Ян решил, что, должно быть, вчера напился до бесчувствия и заснул на диване. Теперь он часто спал на диване, избегая огромной пустой кровати, в которой они спали с Элизабет. Ян почувствовал, как на него снова накатывает тупая боль, и зная, что сон уже не вернуть, открыл глаза. Ослепнув от яркого света, он невидящим взглядом обвел комнату. Через несколько секунд он смог различить окружавшие его предметы и наконец вспомнил, где находится и с кем провел эту ночь. Вместе с осознанием этого к нему пришло ощущение такого огромного счастья, что какое-то время он просто лежал, пытаясь свыкнуться с этим новым чувством.

Однако постепенно до него начали доходить звуки и запахи, и он почувствовал аромат жареной ветчины. Его губы растянулись в радостной улыбке, когда он вспомнил, как Элизабет когда-то жарила ветчину. В тот раз ветчина здорово подгорела, но сейчас он был готов есть даже жареную бумагу, лишь бы

Элизабет сидела напротив него за столом.

В мягком теплом платье из зеленой шерсти и в желтом фартуке Элизабет стояла у плиты и наливала в кружку чай. Не замечая вошедшего Яна, она посмотрела на Тень, который с надеждой поглядывал на сковородку с остывающей ветчиной.

– Ну, что ты думаешь о своем хозяине? – спросила Элизабет Лабрадора, подливая себе в чай молока. – Разве я не говорила тебе, что он красивый? Хотя,

– с улыбкой добавила она, наклоняясь к собаке, – должна признаться, я и сама забыла, что он так красив.

– Спасибо, – подал голос Ян, который наблюдал за ней с дивана.

Элизабет повернула голову, от резкого движения ее прическа рассыпалась, и волосы золотым водопадом упали на плечи. Она встала, с улыбкой глядя на мужа, который являл сейчас образец полностью довольного жизнью мужчины: вытянув скрещенные ноги, он откинулся на спинку дивана и закинул руки за голову, замшевая крестьянская рубаха и кофейные бриджи полностью гармонировали с его раскованной позой.

– Ты похож на шотландского султана, – фыркнула Элизабет.

– Я и чувствую себя им. – Он с улыбкой принял из ее рук кружку с кофе. – А завтрак не может немного подождать? – спросил он, не отпуская ее руку.

Элизабет кивнула.

– С час назад мне послышалось, что ты встаешь, и я занялась завтраком. Я собиралась нажарить еще ветчины, когда ты наконец спустился. А почему ты не хочешь завтракать? – спросила она, подозревая, что он боится ее стряпни.

– Потому что нам нужно кое-что обсудить.

Элизабет непроизвольно вздрогнула. Ночью она рассказала ему все без утайки, начиная с того момента, как Роберт появился в Хэвенхёрсте. Но к тому времени, когда она закончила, она была уже так утомлена своим рассказом и его ласками, что провалилась в сон, не успев выслушать его объяснения. Видимо, он хотел сделать это сейчас, а ей совсем не хотелось испортить чудо их примирения, снова возвращаясь к прошлому.

– Мы оба были неправы, – тихо сказал Ян, заметив, как омрачилось ее лицо.

– И если будем избегать говорить об этом и притворяться, что ничего не случилось, страх и недоверие навсегда останутся с нами. Они будут преследовать нас каждый раз, когда случится что-нибудь необычное или непонятное, и мы никогда не сможем доверять друг другу. Мы будем неверно истолковывать слова и поступки друг друга, старые раны начнут кровоточить, и в конце концов нам придется расстаться. Сегодня ночью ты объяснила мне свои поступки, теперь то же самое хочу сделать я.

– Откуда в тебе эта мудрость? – с улыбкой спросила Элизабет.

– Если бы я был мудрым, – сухо ответил он, – наша разлука не затянулась бы так надолго. И тем не менее, поняв, что ты нужна мне, я несколько недель провел в размышлениях, как мы сможем жить дальше, если мне все-таки удастся тебя найти. И единственный путь, который я вижу, – это открыто и честно рассказать все друг другу.

Элизабет все еще колебалась – она не забыла, с какой ненавистью Ян говорил с ней, когда она пришла к нему после своего выступления в суде. Она боялась, что, вспомнив о той боли, что она ему причинила, он снова возненавидит ее.

Ян взял ее за руку и посадил рядом с собой. Она долго расправляла юбку, разглаживая каждую складку, потом обреченно уставилась на запорошенный снегом подоконник. Ян молча наблюдал за ней, понимая, почему она нервничает.

– Дай мне твою руку, любимая. Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, не опасаясь, что я рассержусь на тебя.