В последующие двадцать минут Элизабет диктовала свои требования, Ян подтверждал свое согласие, Дункан записывал, а герцогиня с Люсиндой наблюдали за этим с нескрываемой радостью. Ян со своей стороны выдвинул только одно требование, да и то из чистого упрямства – ему надоело смотреть, как все наслаждаются его покорностью. Его требование заключалось в следующем: свобода

Элизабет не должна простираться настолько, чтобы спровоцировать слухи, что она наставляет ему рога.

Выражение «наставить рога» вызвало у герцогини и мисс Трокмортон-Джонс недовольную гримасу, но Элизабет согласилась с условием царственным кивком своей золотой головки и сказала Дункану:

– Хорошо. Вы можете записать это.

Ян улыбнулся, и она тоже застенчиво улыбнулась в ответ. Элизабет знала, что «наставить рога» означает быть застигнутой в спальне с мужчиной, который не является ее мужем. Эту не совсем полную информацию она почерпнула из наставлений Люсинды, которая, к несчастью, и сама в это верила.

– Что-нибудь еще? – спросил наконец Дункан, и когда Элизабет отрицательно покачала головой, заговорила вдовствующая герцогиня.

– У меня есть что сказать, хотя это и не обязательно записывать. – Она повернулась к Яну: – Если вы собирались объявить о помолвке завтра, то можете сразу выбросить это из головы.

Яна так и подмывало тоже предложить ей удалиться, хотя и не в такой резкой форме, как Джулиусу, но он понимал, что, как это ни прискорбно, она права.

– Вчера на балу вы взяли на себя труд убедить всех, что между вами двоими ничего не было, кроме легкого флирта. Однако если вы не выполните всю процедуру ухаживания за Элизабет, чего она вправе ожидать, то никто никогда вам не поверит.

– И сколько, на ваш взгляд, должно продлиться это ухаживание? – коротко спросил Ян.

– Месяц, – без колебаний ответила герцогиня. – Месяц, в течение которого вы будете приезжать к ней с визитами, сопровождать ее на различные светские мероприятия, и тому подобное.

– Две недели, – отозвался Ян, проявляя чудеса терпеливости.

– Очень хорошо, – легко уступила герцогиня, отчего у Яна создалось впечатление, что на большее она и не рассчитывала. – Этого будет достаточно, чтобы объявить о помолвке и пожениться… через два месяца!

– Через две недели, – безапелляционно отрезал Ян, беря в руки чашку, которую дворецкий только что поставил перед ним.

– Как вам угодно, – снова согласилась герцогиня. И тут произошли две вещи одновременно: Люсинда Трокмортон-Джонс издала какое-то странное фырканье, которое Ян принял за смешок, а Элизабет вырвала у него из рук чашку.

– Кажется, ее плохо помыли, – взволнованно объяснила она и передала чашку Бентнеру, строго покачав головой.

Ян потянулся к тарелке с сандвичами.

Элизабет, следившая за лицом Бентнера, увидела на нем удовлетворенное выражение, и выхватила у Яна и сандвич.

– По-моему, туда забралось какое-то насекомое, – объяснила она.

– Я ничего не вижу, – заметил Ян, с недоумением глядя на свою нареченную.

Будучи лишенным и чая, и сандвича, он хотел было взять бокал с вином, принесенный ему дворецким, но, подумав, что Элизабет после такого нервного потрясения он будет нужнее, предложил бокал ей.

– Благодарю вас, – с легким вздохом сказала она, немного смутившись.

Неожиданно между ними просунулась рука Бентнера и забрала из ее рук бокал.

– Еще одно насекомое, – сказал он.

– Бентнер! – в изнеможении воскликнула Элизабет, но ее возглас потонул в переливах смеха Александры Таунсенд, которая повалилась на кушетку и закрыла лицо руками в приступе совершенно необъяснимого веселья.

Из всего этого Ян мог сделать только один вывод: женщины пережили слишком много волнений для одного дня.

Вдовствующая герцогиня придерживалась мнения, что ритуал ухаживания должен начаться сегодня же, на балу. Ян думал, что после двух лет вынужденного изгнания Элизабет обрадует такая перспектива, тем более что на вчерашнем балу она подстрелила самую крупную добычу сезона. Однако она наотрез отказалась идти на бал, отговорившись тем, что хочет сперва показать Яну Хэвенхёрст, после чего можно будет и поприсутствовать на каком-нибудь балу.

Герцогиня настаивала, Элизабет упиралась, и Ян с мягкой улыбкой наблюдал за их пикировкой. Хэвенхёрст находился всего в полутора часах езды от Лондона, и он не понимал, почему одно может помешать другому. Он даже сказал об этом, но

Элизабет смущенно посмотрела на Александру и покачала головой на молчаливое предложение подруги. В конце концов было решено, что Ян поедет в Хэвенхёрст завтра, а Элизабет для соблюдения приличий будут сопровождать Александра Таунсенд с мужем. Ян был страшно рад, что будет видеть рядом со своей невестой лицо своего друга, а не замороженные черты Люсинды Трокмортон-Джонс.

По пути домой он весело представлял себе реакцию Джордана, когда тот узнает, что жена назначила его в качестве дуэньи к Яну, с которым они обошли когда-то все игорные дома Лондона, включая и те, посещение которых считалось неприличным.

Он снова подумал, почему Элизабет отказалась идти на бал после двухлетнего затворничества, и его улыбка вдруг испарилась. До него дошло наконец, что явилось тому причиной, и сердце его снова болезненно сжалось. Ему настолько врезался в память образ фривольной богатенькой девицы, которую она разыграла перед ним в Шотландии, что он совсем забыл о той нищете, в которой она живет, считая каждый шиллинг.

Наклонившись вперед, он назвал кучеру адрес и через несколько минут входил в апартаменты самой дорогой и известной лишь избранному кругу модистки.

– Это невозможно, месье Торнтон, – развела она руками, когда он сказал, что ему нужно, чтобы через неделю в дом номер четырнадцать на Променад-стрит для леди Элизабет Камерон был доставлен полный гардероб, включая дюжину бальных платьев. – Для этого мне понадобится две дюжины мастериц и как минимум две недели.

– Так наймите четыре дюжины и управитесь за неделю, – любезно предложил месье Торнтон, но в голосе его звучало раздражение человека, которому пришлось столкнуться с менее развитым интеллектом. Спохватившись, он загладил свою оплошность очаровательной улыбкой и вручил ей чек, при взгляде на который ее глаза расширились от удивления. – Рано утром леди Кэмерон уезжает в деревню – таким образом, в вашем распоряжении еще весь день и весь вечер, чтобы снять с нее мерки, – продолжил он. Указав кончиком пера на кусок великолепного изумрудного шелка с золотыми нитями, он подписал еще один чек. – И пусть первое бальное платье будет из этого. Приготовьте его к двадцатому. – Он протянул ей чек. – Это покроет ваши расходы. – И зная, что указанная в чеке сумма как минимум вдвое больше необходимой, добавил: – Если же этого не хватит, пришлите мне счет.

– Да, – слегка ошалев от такого натиска, пролепетала француженка, – но я не могу отдать вам этот изумрудный шелк. Я обещала его леди Маргарет Митчэм.

Ян на секунду задумался.

– Я удивлен, что вы порекомендовали ей этот шелк, мадам. Такой цвет придаст ее лицу болезненный оттенок. Советую вам передать ей мои слова.

Ян не имел ни малейшего понятия, кто такая была леди Маргарет Митчэм, но это не имело никакого значения. После его ухода в гостиную вошла девушка и хотела унести изумрудный шелк в мастерскую.

– Нет, – остановила ее хозяйка, любуясь из окна высокой широкоплечей фигурой Яна, который в этот момент садился в экипаж. – Этот шелк пока не трогайте.

– Но его выбрала леди Митчэм.

Бросив еще один томный взгляд на отъехавшего в экипаже красавца, который знал толк в хорошей одежде, француженка задумчиво проговорила:

– Лорд Митчэм стар и слаб глазами, разве он сможет оценить платье из такой ткани?

– Но что я скажу леди Митчэм? – расстроилась девушка.

– Скажи ей, – с кривой усмешкой ответила хозяйка, – что месье Торнтон – нет, маркиз Кенсингтонский – сказал, что этот цвет придаст ее лицу болезненный оттенок.