Элизабет смотрела на ящик и вспоминала свой собственный шалаш, где она от одиночества устраивала чаепития со своими куклами. У нее тоже был свой «сундук с сокровищами» – правда, ей не было нужды рисовать на нем череп с костями. С задумчивой тихой улыбкой она попыталась вспомнить, какие же сокровища хранила в своем огромном сундуке с блестящими медными петлями и замками. Ожерелье, вспомнила она, подаренное ей в шесть лет отцом, миниатюрный кукольный фарфоровый сервиз, который ей подарили родители в семь лет, ленты – тоже для кукол.

Она смотрела на старый ящик и думала, что этот взрослый сильный мужчина когда-то тоже был ребенком и так же, как она, имел свои тайные сокровища и придумывал себе игры.

Заглушив угрызения совести, Элизабет положила руку на замок. Наверное, ящик пуст, сказала она себе, поэтому нельзя считать это настоящим подглядыванием…

Девушка подняла крышку ящика и в недоумении уставилась на его содержимое. Сверху лежало ярко-зеленое перо, должно быть, попугая, подумала она, под ним – три одинаковых серых камушка, по какой-то причине имевшие для маленького Яна особенную важность, так как они были тщательно отполированы и оглажены. Рядом с камушками лежала большая морская раковина с нежно-розовой внутренностью. Вспомнив, как родители тоже однажды принесли ей раковину, Элизабет подняла ее и приложила к уху, слушая монотонный шум моря, потом осторожно отложила ее и достала набор цветных карандашей. Под ними обнаружился небольшой альбом для набросков. Элизабет взяла его в руки и открыла. Глаза ее восхищенно расширились, когда она увидела мастерски выполненный набросок красивой молодой девушки на фоне моря, с длинными, развевающимися на ветру волосами. Девушка сидела на песке, подвернув под себя ноги, и разглядывала большую раковину, точь – "-точь такую же, какую только что рассматривала Элизабет. На следующем рисунке была изображена та же девушка, которая немного искоса смотрела на художника и улыбалась ему так, словно они оба знали какой-то секрет. Художнику удалось изумительно точно поймать позу, выражение лица и настроение девушки. Все детали были тщательно выписаны, Элизабет даже смогла разглядеть медальон на ее шее.

Кроме этих двух, были еще и другие рисунки – не только девушки, но также мужчины и женщины, которые, видимо, были родителями Яна, встречались изображения кораблей и даже собаки. Охотничий Лабрадор, с первого взгляда узнала Элизабет, и снова заулыбалась. Собака выставила вперед уши, склонила набок голову, весь вид ее выражал ожидание зова хозяина.

Элизабет была настолько потрясена мастерством художника и глубиной чувств, выраженных в рисунках, что долго стояла, пытаясь свыкнуться с этим новым, незнакомым ей образом Яна. Наконец она очнулась от задумчивости и решила рассмотреть единственный оставшийся в ящике предмет – маленький кожаный мешочек. Несмотря на то, что викарий разрешил ей осмотреть шалаш, девушка чувствовала, что. не имеет права без спроса вторгаться в личную жизнь Яна и что ей не следует развязывать этот мешочек. Но соблазн узнать что-то новое об этом загадочном человеке был слишком велик, и она не смогла устоять. Распустив тесемки, Элизабет перевернула мешочек вверх дном, и ей на руку упало тяжелое кольцо. Не веря своим глазам, Элизабет поднесла его к свету: в центре массивного золотого перстня сверкал огромный четырехугольный изумруд, внутрь которого был заключен замысловатый золотой крест с изображением льва, стоящего на задних лапах. Она не была знатоком драгоценностей, но и без этого было ясно, что перстень был изумительной работы, изумруд – настоящим и стоил кучу денег. Она вгляделась в крест, пытаясь восстановить в памяти изображения геральдических крестов, которые изучала перед лондонским дебютом, и хотя он казался ей смутно знакомым, она так и не смогла определить его принадлежность. Решив, что крест мог быть и не гербом, а просто декоративной деталью, Элизабет бросила перстень обратно в мешочек и крепко затянула тесемки. Очевидно, в детстве Ян придавал этому перстню не больше значения, чем своим серым камушкам и раковине, но она не сомневалась, что если бы он увидел его сейчас, то осознал бы его ценность и положил бы в более надежное место. Девушка поморщилась, представив, как он разозлится, когда узнает, что она рылась в его вещах. Но даже зная о предстоящем выговоре, она не могла не сказать ему о своей находке. Альбом с набросками она тоже решила захватить с собой. Эти рисунки достойны того, чтобы заключить их в рамки и держать на виду, а не на улице, где они могут испортиться от сырости.

Закрыв ящик, Элизабет снова поставила его у стены, где он находился, и еще раз улыбнулась при виде черепа с костями. Ее сердце смягчилось от мысли о мальчике, который спрятал свои мечты в «сундук с сокровищами». И тот факт, что мальчик вырос в холодного и недоступного мужчину, никак не мог повлиять на вспыхнувшую в ее сердце нежность. Сняв с головы тонкий газовый шарф, Элизабет обвязала его вокруг талии, потом засунула за него альбом с набросками и надела перстень на палец, за неимением места, куда его можно было бы спрятать на то время, пока она будет спускаться вниз.

Ян, возвращавшийся с западной стороны дома, издалека видел, как Элизабет покрутилась вокруг дерева, а потом исчезла. Оставив дичь в сарае, он направился к дому, но потом изменил направление и пошел к дереву.

Положив руки на бедра, он встал под деревом, задумчиво посмотрел на заросший мхом склон холма, спускавшийся к ручью, и нахмурился, не представляя, как ей удалось здесь спуститься. Однако очень скоро сомнения Яна были развеяны, когда над его головой раздался сильный хруст веток. Он посмотрел наверх, но сначала ничего не увидел. Когда же разглядел, то принял увиденное за обман зрения. Из ветвей высунулась длинная стройная обнаженная нога, ища под собой опору, затем к ней присоединилась другая нога, и обе они повисли в воздухе.

Ян хотел было поддержать ее за бедра, к которым были присоединены эти ноги и которые, очевидно, находились где-то выше в листве, но затем передумал, решив, что она и сама неплохо справляется.

– Какого черта вы здесь делаете? – недовольно спросил он.

– Спускаюсь вниз, конечно, – раздался из листвы голос Элизабет. Наконец правой ногой она нашла прочную ветку, потом, как видел Ян, готовый в любую минуту подхватить ее, передвинулась на руках немного в сторону, чтобы поместить на ветке и левую ногу.

Улыбнувшись ее ловкости и бесстрашию, Ян уже хотел уйти и предоставить ей спуститься самой, как вдруг подгнивший сук обломился, и Элизабет с криком «Помогите!» полетела вниз, где была подхвачена сильными руками Яна.

Стоя в его объятиях, она чувствовала спиной его твердое горячее тело. Страшно смущенная и своим неловким падением, и тем, что рылась в его вещах, и теми ощущениями, которые испытывала, прижимаясь к его телу, Элизабет прерывисто вздохнула и попыталась повернуться к Яну лицом.

– Я рылась в ваших вещах, – призналась она, поднимая на него свои зеленые глаза. – Надеюсь, вы не очень рассердитесь.

– А почему я должен сердиться?

– Я видела ваши рисунки. – Сердце Элизабет все еще было переполнено какой – то щемящей нежностью к нему, и она восхищенно сказала: – Они замечательные, просто чудесные! Вам не следовало становиться игроком. Вы должны были стать художником! – Она увидела, как сузились его глаза, и, страстно желая убедить его в своей искренности, вытащила из-за пояса альбом и, сев на траву, раскрыла его. – Вы только взгляните! – воскликнула она, взглядом приглашая сесть рядом.

После секундного колебания Ян присел рядом с ней на корточки, глядя не на рисунок, а на ее улыбающееся лицо.

– Вы не смотрите, – мягко упрекнула она и снова взглянула на рисунок с изображением девушки. – Я просто не могу поверить, что у вас такой талант! Вы так точно сумели все передать. Я почти чувствую ветер, который разметал ее волосы, и этот смех в глазах…

Он наконец оторвал взгляд от ее лица и перевел его на рисунок.

Элизабет с ужасом увидела, как при взгляде на портрет его загорелое лицо исказилось от боли.